Туфли из Парижа

Туфли из Парижа

 

Телефонный звонок нарушил ход моих мыслей. Я решил не отвечать – вдруг это кто-нибудь из начальства? А все наши факультетские начальники очень даже любят что-либо экспромтом поручить по телефону, заставить кого-нибудь искать, что-то кому-то передать и тому подобное. Нет, лучше не подходить. Я продолжал паять свой регистратор. Но телефон упорно трещал и трещал, словно на другом конце провода знали, что здесь сижу я. В конце концов, мое терпение лопнуло. Я отложил паяльник и снял трубку.

– Лаборатория, – сказал я с нескрываемым раздражением.

– Вы что там, все поумирали, что ли? – послышался недовольный голос Ампирова.

– Валентин Аркадьевич, все на обеде, а я решил в их отсутствие немного поработать. Вот сижу…

– Поработать – это, конечно, похвально с вашей стороны. Но на телефонные звонки отвечать все же надо. Я уже несколько минут звоню-трезвоню. Полчаса назад видел вас поднимающимся в лабораторию. А теперь вы меня игнорируете. Хотел уже подниматься к вам на четвертый этаж. К сожалению, Геннадий Алексеевич, тут у нас неотложное дело. Только что позвонили из партбюро факультета и сказали, чтобы от нашей кафедры были представители на лекции, посвященной предстоящему столетию со дня рождения Ленина. Кроме нас с вами на кафедре никого. Одни на занятиях, другие дома – в ванне сидят, кости распаривают. Третьи по магазинам шляются, в очереди стоят, четвертые на базаре за пять копеек торгуются. Хоть «алла» кричи! Так что придется идти нам с вами – больше некому. Пожалуйста, спускайтесь сюда, одевайтесь и заходите ко мне в кабинет.

Ампиров положил трубку. Проклиная про себя и шефа, и партбюро, и Ленина, я выключил паяльник, в скором темпе убрал рабочее место и спустился на второй этаж. Ампиров говорил правду – в преподавательской не было ни души. Я надел куртку, запер за собой дверь и вошел в кабинет Ампирова.

– Здравствуйте, Валентин Аркадьевич, – поздоровался я, остановившись у двери.

– Здравствуйте, Геннадий Алексеевич. Почему вы заставляете ждать себя? Сначала вы полчаса к телефону не подходите, потом целый час собираетесь. Нам нельзя опаздывать. Там ведь такая публика, что не преминет дать щелчок по носу, вы же знаете. На хрена это нам нужно?

– Валентин Аркадьевич, не придирайтесь, пожалуйста. Вы же знаете, что мне нужно было обесточить стол, спрятать инструменты, запереть лабораторию…

– Гена, не оправдывайтесь. Это все понятно. Но я знаю, что вы никогда никуда не торопитесь – ведь правильно?

Я обошел эту реплику молчанием, как бестактность. Ампиров снял с вешалки и проворно набросил на плечи свою обнову – шикарную кожаную куртку. Через минуту мы уже шли по мокрому асфальту в сторону ректорского корпуса. Возле информационного стенда, что у входа в электрокорпус, Ампиров остановился, чтобы окинуть взглядом последние объявления.

– Вы видите, Гена, в половине первого нам уже надо быть на месте и слушать профессора Лекарева. «К столетнему юбилею великого основателя первого в мире Социалистического государства – Владимира Ильича Ленина». Ну и трепач же этот Лекарев – терпеть его не могу! Заливать любит, как будто перед ним детский сад. Сидишь, слушаешь его досужие витиеватые мудрствования и чувствуешь себя полным идиотом, последним кретином. А возмутиться – избави Бог. Вымарают так, что до смерти не отмоешься.

Ампиров посмотрел на часы.

– Как говорится в песне, «у нас еще в запасе четырнадцать минут». Точнее – пятнадцать.

– Вот видите, даже сейчас еще целых пятнадцать минут. А вы корили меня за медлительность, – легонько взбрыкнул я.

– Не корил, а напомнил, что надо быть чуть-чуть оперативнее. Черт возьми, с самого начала учебного года почти каждый день какие-нибудь мероприятия, посвященные столетию Ленина. А до этой самой торжественной даты еще, – он посчитал на пальцах, – целых пять месяцев! С этим б…ским Лениным ни дела, ни работы! А отказаться – Боже сохрани. Эти кликуши тут же тебе «нос пришьют»!

– Полностью с вами согласен, Валентин Аркадьевич. Каждый из этих профессиональных идеологов стремится показать себя перед другими «католиком больше папы римского», – поддержал я шефа.

Он посмотрел в мою сторону, и мы встретились взглядами. Ампиров криво улыбнулся.

– Только вы, Гена, смотрите, ни при ком больше такого не болтайте. И, ради всего святого, нигде и никогда ни в коем случае не ссылайтесь насчет этого дела на меня. С вами-то я говорю свободно. Знаю, что вы меня не продадите. Вот я вспоминаю свою недавнюю поездку в Париж. Там люди общаются совершенно свободно: ругают свое правительство на чем свет, своего президента по кочкам несут при ком угодно, хоть при полиции. И никому до этого никакого дела, представляете?

Мы уже сворачивали к ректорскому корпусу, когда Ампиров неожиданно толкнул меня в бок:

– Вон, посмотрите, Гена. Профессор Лященко идет. Химик. Ему недавно действительного члена Академии Наук Украины присвоили. Видели, месяца полтора назад приветственный плакат у институтских ворот висел?

Навстречу нам бодро шагал сухощавый старичок с седенькой бородкой клинышком – как у Михаила Ивановича Калинина. Я не успел отреагировать на вопрос Ампирова, так как в следующий момент Лященко был уже совсем рядом. Он поздоровался первым, вежливо приподняв старомодную шляпу. Я знал, что Ампиров всегда завидовал ему, как и всем, кто имел заслуженный успех и приличный вес в ученом мире. С такими людьми он вел себя особенно грубо, всем своим видом как бы высказывая: ладно, мол, и мы – тоже такие! Лященко был лет на двадцать – двадцать пять старше Ампирова, но Валентин Аркадьевич демонстративно держался с ним на равных.

– Приветствую вас, уважаемый Валентин Аркадьевич, – Лященко протянул руку Ампирову.

– Здравствуйте, Федор Константинович! Рад вас видеть, как всегда, – ответил Ампиров, небрежно пожимая руку академика.

– Здравствуйте, молодой коллега, – любезно сказал Лященко, протягивая руку мне.

– Здравствуйте, Федор Константинович! – ответил я с искренним почтением.

– Как поживаете, Валентин Аркадьевич?

Тон вопроса Лященко показался мне слегка надменным.

– Спасибо, трудимся. Стараемся работать не за страх, а за совесть, чего и вам желаю, – в тон ему ответил Ампиров. – Вот, на лекцию Лекарева направляемся, как наш партком распорядился. А вы что, не идете?

– Думаю, что обойдутся и без меня. Без одного цыгана ярмарка состоится. Скажу по секрету, я нашел уважительную причину сбежать – договорился с заводчанами, чтобы вызвали меня на это время, – с улыбкой ответил Лященко. – Что у вас новенького, Валентин Аркадьевич?

– Да вот, недавно Париж посетил. Как видите, ха-ха-ха… не только вы «по заграницам» разъезжаете!

– Очень хорошо. Рад за вас, уважаемый Валентин Аркадьевич. Что-нибудь привезли от «проклятых капиталистов»?

– Спасибо. Вот – туфли там купил, – Ампиров, приняв гордый вид, выставил вперед ногу и качнул ею на каблуке из стороны в сторону.

Лященко посмотрел на туфли Ампирова и снисходительно улыбнулся.

– Вижу, – спокойно заметил он. – Ну, это, простите меня, дешевые туфли.

– Да не скажите! Не скажите, Федор Константинович! – с возмущением пропел Ампиров.

Лященко опять посмотрел на туфли:

– Извините, Валентин Аркадьевич, но ваши туфли – дешевые. Я же вижу.

– Да что вы! Сто двадцать долларов отдал, как из ружья! Ей-Богу! Я даже чек сохранил. Могу вам принести показать, – возмутился Ампиров и, обратившись ко мне, добавил, – не верит!

– Ну вот. Я же говорил – дешевые! – сказал Лященко, самодовольно улыбаясь.

– Это за сто двадцать долларов – дешевые? – неподдельно удивился Ампиров.

Словно не расслышав, Лященко попросил:

– Можно на каблучок взглянуть?

Он вынул из внутреннего кармана очки в толстой роговой оправе и необыкновенно ловким движением надел их на нос.

Ампиров, опершись на мою руку, показал подошву. Лященко наклонился, пристально посмотрел на край каблука и снова самодовольно улыбнулся.

– Вот видите – каблучок уже поистерся, – констатировал Лященко с видом заправского эксперта.

– Я все же месяц носил их в Париже да месяц уже здесь ношу, не снимая, в любую погоду!

– А посмотрите-ка на мои.

Я поддержал Лященко за локоть, и он, воспользовавшись моей помощью, показал подошву.

– Ну – все точно так же, как и у меня. Тоже износ налицо, – ответил Ампиров, делая вид, что сдерживает улыбку.

– Так я же свои уже четвертый сезон таскаю. Как и вы, не снимая. Как говорится, и в туман, и в дождь, и в снег. Пятьсот долларов. А ваши – дешевые. Ну, будьте здоровы, коллеги. Мне на завод пора.

Он попрощался, приложив руку к полям шляпы, и поспешно зашагал к площадке, где его поджидала автомашина.

– Издевается, негодяй, – вслед ему прокомментировал Ампиров с нескрываемой досадой. – Врет ведь все! Хочет показать, какой он шибко важный пуриц и крупный швецер!

В ректорском корпусе было тепло и шумно. Я направился, было, в цоколь, чтобы сдать куртку в раздевалку, но Ампиров удержал меня за рукав.

– Вы что, в раздевалку?

– Конечно, Валентин Аркадьевич. Все равно ведь заставят раздеться.

Он легонько подтолкнул меня вверх по лестнице на второй этаж. Я непроизвольно подчинился.

– Мы с вами, Геннадий Алексеевич, чтобы не стоять потом полчаса в раздевалке в очереди, разденемся в профессорской. На втором этаже. Кто знает, есть у нас здесь с вами лекции на этой паре или нет?

Раздевшись, мы снова спустились на первый этаж и подошли к большой аудитории, где должна была состояться лекция. В коридоре стены были увешаны портретами Ленина и красочными плакатами: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить», «Ленин – вечно живой», «Ленин с нами», «Мы делу Ленина и Партии верны», «Жить и работать – по-ленински» и прочими в том же духе. Вдоль коридора стояли столы, за которыми сидели регистраторы. Мы подошли к столику с буквой «Р», что означало «радиофакультет», и зарегистрировались.

– Главное – зарегистрироваться, а потом можно незаметно уйти. Вы человек неприметный, вам легче. А мне вот, так или иначе, придется сидеть до конца, – сказал Ампиров то ли в шутку, то ли всерьез.

Аудитория была вместительной. Слушатели быстро прибывали и заполняли места, расположенные амфитеатром вокруг кафедры.

– Вся галерка уже занята – ищите свободные места в середине недалеко от прохода, – сказал Ампиров, окидывая взглядом аудиторию.

Мы сели в среднем ряду у самого прохода, и почти сразу же началась лекция. Профессору Лекареву на вид было лет сорок пять, не более. Светло-серый тщательно отутюженный костюм сидел на нем исключительно аккуратно и естественно. Тщательно подстриженные темно-каштановые волосы с обильной проседью подчеркивали строгость, аккуратность и элегантность его вида. Говорил он артистично, высоко подняв голову, как бы выставляя напоказ модный темно-серый галстук, отливающий серебристым атласным блеском.

Ампиров, пользуясь тем, что никто из партийного начальства на него не смотрит, обложился бумагами и что-то писал. Я увлеченно читал прихваченный с собой журнал «Вокруг света», совершенно не слушая Лекарева. Неожиданно Ампиров коснулся локтем моего бока и еле слышно прошептал мне на ухо:

– Слышите, Геннадий Алексеевич? Этот жулик поет, как народный артист. Просто соловьем заливается. Профессионал, ничего не скажешь! Не представляю, как можно было посвятить жизнь такому лицемерию!

Я утвердительно кивнул, стараясь не потерять сюжетную нить читаемого рассказа. Лекарев отчаянно жестикулировал, варьируя голосом, делая продолжительные эффектные паузы, порой замирая в неестественных позах.

– Когда медики производили вскрытие трупа Владимира Ильича, они все были буквально по-ра-же-ны!… – Лекарев сделал паузу, рассчитывая тем самым стимулировать любопытство слушателей. – Поражены тем… что… почти весь его мозг был закальцинирован! Инструменты о него – сту-ча-ли! Живым оставался только маленький кусочек – размером с небольшое яблочко… И с таким мозгом Ильич работал до последнего дня!

Лекарев застыл, как изваяние, подняв над головой правую руку, сжатую в кулак, словно держа в ней то самое маленькое яблочко. Левой он опирался о кафедру. Ампиров снова наклонился к моему уху и, давясь от смеха, прошептал:

– Слышали? Ха-ха-ха…! Еще и выставляет как достоинство, идиот! Ха-ха-ха-ха…! Теперь вам ясно, почему вот уже пятьдесят с лишним лет в нашей стране такой ужасный бардак?! Ха-ха-ха…!

 

Юлий Гарбузов.

10 ноября 2005 года, четверг.

Харьков, Украина.