Премия за радиокорпус
Премия за радиокорпус
Приближались майские праздники. Кафедра уже успела устать от занятий, науки, индивидуальных поручений и шефовых заморочек. Каждое занятие давалось с трудом. Требовался отдых – хотя бы некбольшой. И в этот день мы с Булановой решили убежать домой сразу после лабораторной работы, которую проводили в паре. Вот, наконец, прозвенел долгожданный звонок, и мы вытолкали студентов из лаборатории. Я уложил вещи в портфель, надел плащ и ожидал, пока приготовится Антонина.
– Гена, – сказала она, – я сейчас. Вот только свои записи возьму, и сразу бежим. Дома хочу кое-что успеть сделать. Надо умотать, пока шеф не заявился с каким-нибудь «срочным поручением».
Она принялась рыться в ящиках своего стола, перебирая тетради, которых у нее было несметное количество.
– Тоня, скорее, а то и вправду шефа нелегкая принесет!
– Вот, я уже готова. В соответствии со всеобщей теорией стервозности эта проклятая тетрадь попалась мне в последнюю очередь! Видишь?
Она стала перед зеркалом и начала причесываться, готовясь к выходу.
– Гена, как мне в этой шапочке? Ничего, а? Или лучше идти вообще без головного убора?
– Нормальная шапочка. Пошли скорее. Хочется хоть сегодня прийти домой пораньше, как все нормальные люди.
– Посмотри, может лучше в косыночке? Это мне муж на Восьмое марта подарил.
Косыночка была очень легкой и по-весеннему яркой. Она действительно была ей больше к лицу.
– В косыночке, пожалуй, лучше. Иди в ней. Только поскорее. Уж очень долго тебя ждать приходится, – ответил я, не скрывая нетерпения.
– Подумаешь! Один раз пять минут попросила подождать, так тебе уж и некогда. Лучше пальто мне подай.
Я направился было к вешалке за ее пальто, но тут мы услышали, как открылась и закрылась дверь в лабораторию, отделявшую преподавательскую от коридора. По четким шагам мы узнали походку шефа, направлявшегося в нашу преподавательскую. Дверь распахнулась, и вошел Ампиров с традиционно озабоченным видом. «Про волка промолвка, а он тут как тут», – подумал я, готовый растерзать Буланову в клочья.
– Здрдавствуйте! – поздоровался он и сел за крайний стол.
Шеф был явно в хорошем настроении, но в данный момент нам с Тоней оно не предвещало ничего хорошего.
– Тоня и Гена, сядьте, пожалуйста. Разговор есть.
Он потер руки одна об другую и откинулся на спинку металлического колченогого кресла.
– Рановато топить перестали. Холодно еще. Правда?
Антонина, подготовившаяся, наконец, к выходу, бессильно опустилась на ближайший стул.
– Валентин Аркадьевич, мы устали. Три пары подряд у меня и у Гены!
– Тоня, да вы, никак, опять опаздываете с работы? Что же, обстоятельства сильнее нас! Придется задержаться. Дело первостепенной важности.
– Валентин Аркадьевич, у вас других дел просто не бывает! – возмутилась Буланова, досадуя на свои кокетство, шапку, косынку и потрепанную тетрадь. Она понимала, что если бы не ее выкрутасы, мы были бы уже у остановки трамвая на Пушкинской.
– Верно. Я к вам обращаюсь только в самых крайних случаях. Предпочитаю все, что только можно, делать сам. Но меня, к сожалению, на все не хватает. В сутках всего лишь двадцать четыре часа. Я забыл, когда последний раз был не то, что в театре, а в обычном кино. Это вы в курсе всех последних событий в этом мире! А я вот и последнего журнала уже две недели не могу просмотреть. Мне из Казани Петров звонит, читал ли я их последний опус, спрашивает! А я и не открывал его! – Ампиров вздохнул, но хорошее расположение духа все же оставалось при нем.
– Стыдно сказать, но я даже газет не успеваю просматривать! Хорошо, что парторг не слышит! Вы же знаете, Шорина – человек принципиальный. Не посмотрит, что я заведующий кафедрой! Вклеит мне взыскание по партийной линии! А мне, при моих тяжбах с администрацией да этими халтурщиками – строителями, только партийного взыскания не хватало!
«Кокетничает здесь еще! Можно подумать, он и в самом деле Шориной боится»! – возмутилась про себя Буланова. Но шефу в глаза такого, конечно, не скажешь.
– Валентин Аркадьевич, а я детей своих вижу только рано утром и поздно вечером! Кроме того, мы с Геной так устали, что все равно наша беседа в толк уже не пойдет. Давайте отложим ее до завтра.
– Тоня, когда вы, наконец, повзрослеете? Сколько я вам говорил, не нужно расписываться за других. Геннадий Алексеевич молчит, а вы за него со мной пытаетесь диалог вести. Ей-Богу, в вас пропала великая адвокатесса нашего века! Я бы сам с удовольствием отложил эту беседу не то, что до завтра, а вообще на неопределенный срок. Но, повторяю, обстоятельства сильнее нас.
– Валентин Аркадьевич!.. – начала было распаляться Буланова, но Ампиров повысил голос:
– Сядьте, Тоня! Послушайте меня, пожалуйста! Закончим разговор, и я вас больше не задерживаю! – Он сделал паузу и продолжил совершенно спокойным тоном. – Я сейчас посмотрел ваши расписания. Завтра вы с Геннадием Алексеевичем свободны. Я имею в виду, занятий нет. Так вот, я хотел бы, чтобы завтрашний день вы посвятили вот чему.
Буланова в изнеможении уронила голову на грудь, а у меня все внутри заныло, защемило и сжалось. Рухнули все планы на завтра, единственный свободный день перед праздником. Ну зачем я дожидался Буланову? Почему не ушел без нее? Почему не сказал, что я очень тороплюсь? Нет, пора начинать жить своим умом! Вечно я у кого-нибудь на поводу!
А шеф достал носовой платок, отчаянно высморкался и начал свой монолог.
– Извините, пожалуйста. У меня насморк. На стройке такие сквозняки!
Он спрятал в карман по обыкновению немилосердно измятый носовой платок, посмотрел на часы и продолжил:
– Днями должна быть комиссия по приему в эксплуатацию нашего радиофизического корпуса. Когда именно, пока еще не известно. Но очень скоро. Хорошо, что не завтра, иначе была бы катастрофа. Вот почему я хочу, чтобы завтрашний день ни в коем случае не был потерян. Завтра мне могут позвонить и сказать, что комиссия назначена на послезавтра. Тогда мы окажемся в очень щекотливом положении. Понимаете?
Мы продолжали слушать, не обратив внимания на риторический вопрос шефа.
– Я хочу, чтобы вы с Геной завтра с самого утра занялись обследованием нашего нового корпуса. Ну, не с восьми, чтобы не душиться в переполненном транспорте и чтобы Тоня успела управиться с утренними делами – дети, завтрак и прочее. Часиков, скажем, с десяти, не позже. Идет?
– Что нам еще остается? – сказал я в полной безнадежности.
– Так вот, к десяти утра я вас жду у себя в кабинете. Я вам дам общую тетрадь, в которую вы должны будете все записывать. Вы пройдете с первого этажа, даже нет, с подвала и гаражного помещения до самой крыши. Ваша обязанность отыскивать все недоработки, все дефекты и недоделки. Хорошо бы прихватить еще кого-нибудь. Но это уж я сам отловлю, кто после первой пары освободится, чтобы до вашего прихода.
Он опять высморкался и тут же вернулся к прерванному монологу.
– Фиксируйте, пожалуйста, каждую мелочь, каждый негативный штришок! А то я этому прощелыге Тугуну – чугуну, прорабу нашему и всей его компании, обещал премию по оборонной хозтеме. Если без недоделок сдадут наш корпус к Первомаю. Не платить же этим халтурщикам премию, в самом-то деле!
Буланова зыркнула на меня взглядом, полным возмущения, и мы поняли друг друга без слов. «Почему он так не хочет, чтобы люди получили премию, которую сам же им пообещал? Ведь люди старались, работали, не считаясь ни с чем! Почему он так с ними обходится? Ведь премию-то они честно заслужили! И не из его кармана к тому же»!
– У вас есть ко мне какие-нибудь организационные вопросы?
– Есть, – сказала Буланова, – С одиннадцати нельзя? Праздники на подходе, а у меня в доме – хоть шаром покати…
– Не принимается! – остановил ее Ампиров, – вы должны все сделать до вечера. И чтобы я успел изучить ваши замечания и, если что не так – исправить положение вещей. Что еще?
– У меня ничего, – сказал я.
Антонина молча встала. Шеф последовал ее примеру и направился к выходу. У двери он остановился и бросил через плечо:
– Только, пожалуйста, без опозданий. Я настаиваю.
Он вышел, а мы, теперь уже не торопясь, заперли преподавательскую, потом – лабораторию-предбанник и с потухшим настроением пошли домой.
– Может, зайдем в кафе? По чашечке кофейку? – предложила Буланова.
– С коньячком?
– С коньячком!
– Идем!
Перейдя Пушкинскую, мы оказались у дверей кафе. Там было душно, немного накурено, но малолюдно. Став у окна, мы заказали по чашке кофе с коньяком.
– Коньяка нет, – сказала барменша, – Только ликер «Мятный».
– Берем?
– Здесь как с шефом, – улыбнулась Буланова, – нет иного выхода.
Кофе был горячим и ароматным. Мятный ликер, как нам показалось, был с ним вполне совместим.
Вместе с кофе по моему телу разошлось приятное тепло и меланхоличное спокойствие. Каждый глоток разогревал все сильнее и сильнее. Через пять минут мне уже не было так тягостно от недавней беседы с Ампировым. Булановой, мне показалось, тоже.
– Тоня, почему он не хочет, чтобы люди получили премию? Что ему от этого?
– Такой человек! Ему же неймется, если кому-то хорошо. Но самое ужасное, что мы должны в этом участвовать! – сокрушалась Буланова.
– Можно и отказаться.
– И что тогда? Я не имею в виду, что нам не поздоровится – я согласна. Но если бы от этого был какой-нибудь толк! Он тогда «отловит», как он выразился, еще кого-нибудь из наших. И все равно – выйдет по его. Шорина и Феклушин всегда к его услугам, например. Как страховочный вариант. И многие другие тоже. В итоге только отравим себе жизнь, и все.
– Как это гнусно, Тоня! Но ты, несомненно, права. Не хочется из-за этого менять работу, чтобы опять все начать с нуля на новом месте. Что, еще по чашечке?
– Я бы с удовольствием, но пора домой. И так полдня на смарку. Все настроение, гад, испортил!
– Тогда пойдем!
Мы с Булановой уже полдня рыскали по корпусу в поисках недостатков, заглядывая во все щели, и невольно наслаждались не по-советски высоким качеством строительных работ. Мы предпочли не разделяться и ходить вдвоем. Как видно, шефу так и не удалось больше никого «отловить», чтобы увеличить нашу компанию. Или, что вероятнее всего, у него до этого просто руки не дошли.
– Чудесная работа! Я просто удивлен – так здорово все сделано! Нечего и записать. Верно, Тоня?
– Не говори, Гена! Как не у нас! Хоть самим испорти и запиши, чтобы шефу рот заткнуть.
Секунду помолчав, она добавила:
– Но надо же что-то написать. А то скажет – мы только прогуляли и ничего искать даже не думали.
– Что ж, начнем сначала, только в обратном порядке. С крыши до гаража внизу.
На крыше все было в норме. Крыша, как крыша. Рубероидное покрытие, кирпичные бортики, башенка с приваренной железной лесенкой.
– Тоня, смотри-ка, одна из перекладин лесенки немного косо приварена. Но это почти незаметно, несущественная мелочь.
– Все равно давай запишем, – она раскрыла тетрадь и записала.
– Так. А что на пятом этаже не так?
Я отворил дверь с надписью «Аспирантская».
– Смотри-ка, Гена. Дверная ручка немного шатается. Это, что ли, записать?
– Стыдно, конечно, такое записывать, но больше, как видишь, нечего.
Она снова записала и посмотрела на меня мученическими глазами.
– Дальше пошли, – предложила она.
Нам удалось сделать только пять записей. Больше мы ничего не смогли найти, как ни старались.
– Пойдем, Тоня, хоть это доложим. А то шеф уже, наверное, извелся в ожидании.
Шеф посмотрел наши записи и скривился так, словно ему без воды дали добрую порцию хинина.
– Взрослые люди! C высшим образованием! Студентов учите! И, кстати, неплохо учите! А тут беспомощные, как малые дети! Вы что, недостатки искать не умеете? Детский сад, да и только! Когда вы уже, наконец, перестанете ходить в коротких штанишках? Опять все придется самому делать! Ну почему, почему я ни на кого не могу опереться? Без Валентина Аркадьевича даже унитаза не поставят! Пойдемте со мной оба!
Войдя в холл первого этажа, шеф решительным шагом подошел к окну.
– Смотрите – вот краска отстала. Пузырем поднялась, видите?
Он нервными движениями принялся расковыривать ногтем небольшое вздутие краски на раме.
– Вот – лупится, видите? Запишите, Тоня.
– Это же такая мелочь, Валентин Аркадьевич! На это и внимания никто не обратил бы, – прокомментировала Буланова.
– Печально, что вы не обратили. Этак этим проходимцам и премию дать придется! А вот, смотрите, шпингалет косо установлен! Удивляюсь, как вы могли этого не заметить! Или вы специально этому «Чугуну» подыгрываете? Пишите, Тоня! Дальше пойдем! А вон, смотрите – наличник отстает! Пишите, Тоня, все пишите! В аудиторию пойдемте! А вот и плинтус тоже отстает, – он носком стал толкать плинтус, указывая на щель.
– Валентин Аркадьевич, это же совершенно несущественные мелочи. Они все равно в расчет не идут, – сказал я.
– Наивный вы человек, Гена! Когда мелочей много, в расчет идет суммарный, вернее, интегральный эффект. А то, что эта строительная братия премию получит – существенно? То-то! Смотрите, вот здесь шпаклевка выскочила. Тоня, вы пишете? Пишите все! И нумеруйте по порядку: первое, второе, третье… В дверной петле одного шурупа нет! Видите? Вы пишете? Дальше пойдем! Детский сад мне с вами, да и только!
Мы поднялись на крышу. Ампиров перегнулся через бортик.
– Тоня, пишите. Торцевая стенка смолой испачкана!
– Да сколько там испачкано! Пятнышко какое-то! Пять минут потереть кирпичом – и все! Стоит ли такое писать? – открыто возмутился я.
– Обязательно писать! Обязательно! Так это же надо тереть! А то, что мы написали? Сколько там таких мелочей набирается? Кстати, какая это по счету запись уже?
– Двести сорок третья, Валентин Аркадьевич! – сказала Буланова, чуть не плача.
– Закончим на этом. В конце не забудьте поставить «и так далее».
Тридцатого апреля мы все пришли на торжественную сдачу в эксплуатацию нашего радиофизического корпуса. После хвалебных речей председателя комиссии по приему слово взял Ампиров.
– Хорошие слова – «принять с оценкой «отлично»», «сдано в срок», «поощрить премией»! Все сейчас так хорошо и красиво говорили, что я невольно заслушался и даже забыл о той массе недостатков, которую по моей просьбе обнаружили преподаватели нашей кафедры. Это им работать в новом корпусе, им сидеть в его лабораториях, ассистентских аспирантских, преподавательских! Им читать лекции в его аудиториях! И что же? Вот! Полюбуйтесь, сколько недостатков обнаружили преподаватели, даже не будучи специалистами в области строительства! Я сам лично все перепроверил и убедился, что преподаватели зафиксировали только малую часть имеющихся недостатков! Правда, уважаемая Антонина Саввична в конце написала – «и тэ дэ». И так далее! Лень? Думаю, что нет! Они просто устали записывать огрехи наших многоуважаемых строителей во главе с Иваном Ни-ка-норычем Тугуном! – Он сделал вид, что выговаривает эту фамилию с трудом. – Читаю по порядку.
Ампиров принялся зачитывать все, что мы накануне записали: первое… второе… третье… На сороковом он остановился. Ну, и так далее. Записано двести сорок три недостатка, а в конце – это самое «и тэ дэ».
– Валентин Аркадьевич! Это же не суть недоделки! Это мелочи, устраняемые в течение десяти минут! – возмутился Тугун.
– Каких там десяти минут! Я вот читаю уже дольше! Кроме того, их только записано двести сорок три! А сколько еще не записано? Комиссия, вон, слушать устала!
Он вынул все тот же носовой платок и громко высморкался.
– Извините! Сквозняки кругом! – Он помолчал. – Да при таких «мелочных огрехах» ни одна работа не может быть принята! Притом еще и с оценкой «отлично»! Может быть, вы не верите? Я готов вместе с вами, уважаемыми членами комиссии и моими преподавателями снова взять на себя этот колоссальный неблагодарный труд и проверить каждую запись! Пойдемте, Иван Никанорыч! Пойдемте, говорю вам! Сами убедитесь!
Он сделал вид, будто намеревается идти обследовать корпус.
– Да никто не спорит, Валентин Аркадьевич! Но я вам еще раз повторяю – это ме-ло-чи! Без них не бывает! Нет ничего идеального!
– Да, но таких «ме-ло-чей» только записано двести сорок три! Какая же тут, простите, к чертовой матери, премия? Тут еще пахать да пахать! Халтурите! Делаете на спех! Как говорят в Одессе – «на гихер»! Только премия у вас на уме! А доделывает пусть Валентин Аркадьевич со своими преподавателями? Нет уж, такой ценой сдача в срок – еще хуже, чем с запозданием! Только премии вышибаем! А на качество нам наплевать! Да это же на оборонные деньги строилось! Министерство обороны я обманывать не буду! И вам не позволю! Давайте доделаем, а потом о подписке актов поговорим! Вот – возьмите тетрадь, Иван Никанорыч! А мы, извините, пойдем. Нам работать надо! Я не хочу, чтобы мои преподаватели работали с таким же качеством, как вы!
Председатель комиссии посмотрел на часы.
– Да! Доделать, конечно, надо. Иван Никанорович, до Дня Победы, я надеюсь, успеете? После Девятого Мая соберемся снова. Все верно! Не знаю, как вам, Иван Никанорович, а мне, например, стыдно, что я не заметил того, что нам сейчас зачитал Валентин Аркадьевич. Все свободны. Работайте, Иван Никанорович!
Юлий Гарбузов.
3 января 2002 года,
Харьков, Украина.