Наклонная свая и ящик коньяка

Наклонная свая и ящик коньяка

 

Войдя в вестибюль электрокорпуса, я буквально нос к носу столкнулся с Ампировым.

– Здравствуйте, Валентин Аркадьевич.

– Доброе утро, Гена. У вас что сейчас?

– Сейчас – ничего. Я имею в виду, занятий нет. Хотел поработать по науке. Над функциональной схемой авторегистратора тружусь.

– Тогда пойдем со мной. Мне вас сам Бог послал. На стройке нашего многострадального радиокорпуса меня ждет прораб. Мне нужна поддержка. И вообще взгляд со стороны.

Слово начальника – закон для подчиненного. Я повернул в обратную сторону, и мы вышли на воздух. Конечно, жаль было терять время на пререкания с прорабом, когда еще со вчерашнего вечера меня охватило рабочее настроение. Возникли новые идеи, и не терпелось детально прорисовать на миллиметровке все временные диаграммы, чтобы проверить, действительно ли возможны те алгоритмы, которые мне представлялись наиболее удачными и не давали покоя со вчерашнего вечера.

Навстречу нам неслись толпы студентов, спешивших на занятия. Яркое апрельское солнышко и запах весны бодрили и наполняли душу какой-то необыкновенной энергией. Хотелось чего-то необычного, впечатляющего.

Я знал, что после визита на стройку вчера вечером шеф нервничал по поводу, как ему представлялось, неправильной установки свай. Шорина вчера сказала, что прораб относится к работе самым безобразным образом, как будто строит не учебно-научное здание, а какой-то колхозный свинарник или, в лучшем случае, коровник. И что если его не одернуть сейчас, через неделю будет поздно. Потому что сваи пока еще можно переустановить, а потом, когда будут положены перекрытия, разбирать конструкцию никто не станет. Она артистически показала, как возмущался шеф, при этом изобразила, как он размахивал руками и какие употреблял при этом выражения, намекая на наличие в них «слегка ненормативных». При этом она саркастически смеялась, темпераментно сжимая кулаки и стуча по столу.

Настроение шефа в настоящий момент вполне соответствовало тому представлению, которое сложилось у меня после вчерашних шоринских комментариев.

– Гена, вы должны объективно сказать, прав я или нет. Я просто уверен, что там косо установлена свая. Это видно невооруженным глазом! А этот Тугун – прораб – издевается надо мной! Петрушку из меня делает! Нагло утверждает, что свая стоит строго вертикально. Сами сейчас увидите и скажете.

Несколько шагов мы прошли молча. Потом шефа снова понесло.

– Я с этой стройкой сна лишился! А эти строители такие наглые – в глаза смеются! При этом на черное говорят – белое! Порой я уже думаю, или я ненормальный, или прораб, или мы оба. Будете третейским судьей. Вот, смотрите. Уже отсюда видно, что вон та свая, слева которая, стоит косо! Как вы считаете?

– Пожалуй, да. Мне тоже кажется, что она немного наклонена влево. Я ориентируюсь по краю здания кафедры техники высоких напряжений, – сказал я.

– Вот! – оживился Ампиров, – и вы тоже так считаете! А они мне пытаются втереть очки. Элла Шорина также это заметила.

Мы обошли заграждение и оказались на стройплощадке. Бульдозер уже пыхтел вовсю, ровняя площадку на заднем плане. Грохотал компрессор, сварщики варили арматуру. Справа самосвал ссыпал гравий. Ампиров посмотрел на часы.

– Вот, уже начало одиннадцатого – их никого нет. Как всегда! Аристократы хреновы! А договаривались на десять, он сам назначил это время. Посудите, Гена, можно ли так работать? – пыхтел он, как паровоз.

Я счел его вопрос риторическим и молчал, наблюдая за процессом строительства.

– Чего же вы молчите? Я что, не прав? Можно ли так работать, Гена?

– Подождите, Валентин Аркадьевич, не гневитесь. Вон они, кажется, идут. Двое. С папками. Они?

– Где? А, да. Наконец-то, – он посмотрел на часы.

– Опаздываете, друзья! Мы вот с коллегой уже уходить собрались, да побоялись, что вы так и оставите косую сваю, как есть! – сказал он, не поздоровавшись.

К нам не спеша подошли строители. Один был высокий, дородного телосложения, круглолицый и толстощекий с мощными выдающимися вперед черными усами. Как у лихого боцмана времен первой мировой. Он был без головного убора, и его тяжелая черная шевелюра чуть спадала на высокий лоб, придавая его лицу выражение незыблемой твердости характера и какой-то непоколебимой уверенности в себе. Черные, как угли глаза смотрели весело и даже несколько задиристо. Другой – среднего роста, сухощавый, прямой, как жердь, с впалыми щеками и глубоко сидящими серыми глазами. Аккуратно застегнутая кожаная куртка и темно-синий берет, надетый слегка набекрень, подчеркивали строгость выражения его лица. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это человек недюжинного интеллекта и знающий себе цену.

– Здравствуйте, Валентин Аркадьевич! Что это вы с утра раннего уже скандалить начинаете? – шутливо сказал усач.

– Здравствуйте, Валентин Аркадьевич! – поздоровался его спутник с подчеркнутым достоинством.

– Здравствуйте-здравствуйте! Вот – знакомьтесь. Мой коллега. Старший преподаватель Очерет Геннадий Алексеевич. Он у нас и научную работу ведет. Так сказать, заинтересованное лицо первой степени. Это ему в первую очередь в новом корпусе работать. Вот он и проявляет к нему не последний интерес. Можно, говорит, Валентин Аркадьевич, с вами на стройку сходить? Хочу посмотреть, скоро ли мы на новом месте трудиться будем. Вот шли мы сюда, а Геннадий Алексеевич и говорит: «Вам не кажется, Валентин Аркадьевич, что вон та свая косо стоит»? Я говорю, что мне это удивительно. Мол, начальство утверждает, что стоит она прямехонько – хоть сейчас по отвесу проверяй. А он свое – косо стоит свая, и все. Вот и поясните нам, пожалуйста, уважаемый Иван Никанорыч, у нас что, у обоих дефект зрения, психики или и того, и другого? Да, забыл представить. Простите, Геннадий Алексеевич. Иван Никанорович Тугун, прораб. А это, – указал он на сухощавого, – Николай Федорович Михалев, начальник участка.

Мы пожали друг другу руки.

– Валентин Аркадьич, вы до сих пор не верите, что все в пределах допуска? – спросил Тугун.

– Какого там, извините, на хрен, допуска, если даже невооруженным глазом всем видно, что свая стоит косо! Гена, так?

– По-моему косо, – поддержал я своего шефа, чувствуя себя совершенной марионеткой, клоуном в этом спектакле без репетиции и режиссуры.

– Валентин Аркадьич, существуют нормы допуска, которых мы обязаны придерживаться при монтаже здания. Абсолютно вертикально установить невозможно. Вы, как ученый, лучше меня это знаете.

– Зачем вы, Иван Никанорыч, начинаете разъяснять нам, что дерево деревянное, а черное – это белое?

– Это вы, Валентин Аркадьич, хотите убедить меня в том, что я не специалист своего дела. Я вам говорю, все в пределах допуска, а вы мне пытаетесь доказать обратное. Что я, жулик какой-нибудь? Первый год на стройке работаю, что ли? Я отвечаю за свои слова, – возмущался прораб.

– Иван Никанорыч, мы же взрослые люди! Зачем делать из меня дурака? «Вы не специалист», – говорите вы мне. – Да чтобы видеть, что свая стоит косо, не нужно быть никаким специалистом! Спросите у кого угодно, ровно ли стоит свая? Пригласите любого школьника и задайте ему этот вопрос! Что он вам ответит?

– Оказывается, Валентин Аркадьич, нужно! Нужно быть специалистом своего дела, чтобы взять на себя такую ответственность – громогласно заявить, что свая установлена в соответствии с техническими нормами!

– Нет, давайте проведем эксперимент – любого школьника с улицы! Чтобы абсолютно независимое суждение услышать!

– Независимое – это одно, а профессиональное – это другое.

– Какой тут на хрен профессионализм?! Косо или нет? Какие тут профессиональные навыки? Двоичная система: да или нет! Вот и весь профессионализм!

– Да что вы нервничаете, Валентин Аркадьич? Конечно, сейчас строительство и медицина – это те области, в которых каждый считает себя большим специалистом! Ан-нет!

– Так! Я требую переустановки сваи. Давайте соберем компетентную комиссию, пусть она проверит, кто из нас прав! Готов с вами поспорить – вы здесь неправы.

– Уважаемый Валентин Аркадьич! Какая там комиссия! Зачем она нам? Вы все равно не поверите, если она подтвердит мои слова. Будете требовать более высокую комиссию. А потом? До самого генсека дойдем?

– А как же мне вас вразумить, если вы отказываетесь смотреть правде в глаза? Кто разрешит наш спор? Вы не верите очевидному! Как вам доказать, что черное – это черное, а белое – это белое? – беленился Ампиров.

– Да зачем нам комиссия? Вы строительной документации верите? Нормативные документы признаете?

– Конечно! Но…

Разгоряченный Тугун беспардонно перебил Ампирова.

– Тогда давайте сами проверим!

– Как мы проверим, если вы элементарную логику отрицаете? Рухнет здание на такой свае к едрене матери! Переделать надо, пока не поздно! Собирайте компетентную комиссию! Пусть при мне перемеряют!

– А я вам говорю – все в пределах допуска! Зачем комиссия? Давайте сами перемеряем. Себе-то вы, я надеюсь, верите? Готов спорить на что угодно!

– На ящик коньяка! – предложил Ампиров.

–С удовольствием, Валентин Аркадьич! Только при свидетелях. Если в пределах допуска – ставите мне ящик коньяка! Немедленно!

–А вы мне, если нет! И тут же сваю переставляете! Согласны?

–Согласен! Николай Федорович, – обратился прораб к своему коллеге, – принеси, пожалуйста, нормы.

Инженер, до сих пор философски наблюдавший за спором, спокойно направился в фургон, рядом с которым мы стояли. Оттуда было слышно, как кто-то кричал по телефону:

–Где арматурное железо? Со вчерашнего дня ждем! Тут с нас шкуру снимают за нарушение сроков, а вы телитесь! Выехала машина? Где же она тогда? Ждем! Что же нам еще остается делать?

Прораб стоял молча, натопорщив усы, а мой шеф не унимался.

– Кто будет проверять? Опять вы? Или этот ваш Николай Федорович?

–Сначала я вам покажу нормы, а потом вы сами измеряете! Это школьная геометрия, – сдержанно сказал Тугун, но по тону его голоса чувствовалось, как напряжены его нервы.

Начальник участка вышел из фургона с увесистой книгой и протянул ее прорабу.

– Ага, вот как раз закладка на месте. Смотрите, Валентин Аркадьич. Читайте – предельно допустимые углы наклона свай. Прочитали? Записывайте. А то потом скажете, что я вас обманул.

Ампиров взял книгу, полистал, поправил на носу очки и стал водить пальцем по графам.

– Гена, подержите, пожалуйста. Я действительно сам запишу. А то вы видите, какая тут публика! – кивнул он в сторону строителей.

Те не обратили на его реплику ни малейшего внимания и терпеливо продолжали ждать. Прораб курил сигарету, а начальник участка перебирал какие-то бумаги в своей картонной папке. Все молчали.

– Записал. Давайте мерить. Как вы предлагаете это делать? – деловито спросил Ампиров.

– Что ж, давайте. Николай Федорович, подгони-ка вышку.

Инженер кивнул и ушел за фургон. Через пару минут к злополучной свае подъехала машина с выдвижной вышкой.

– Иван Никанорыч, мы готовы, – впервые за время беседы услышали мы голос начальника участка.

Он молча влез в корзину.

– Поднимай! Отвес у меня в кармане! – крикнул он водителю.

Машина загудела, и через минуту Николай Федорович приложил бечевку отвеса к нависающему краю сваи.

Тугун протянул Ампирову стальную линейку.

– Меряйте сами, Валентин Аркадьевич. Вот линейка.

Ампиров измерил расстояние от края сваи до клювика отвеса.

– А высота сваи? Только не по проекту и не с ваших слов! Мне нужно истинное значение, – ехидно цедил слова Ампиров.

– Сейчас. Николай Федорович! Сделай там отметку на отвесике! Узел завяжи, что ли! Практика – критерий истины. Завязал? Бросай сюда!

Когда инженер вылез из корзины, Ампиров с прорабом уже растянули по земле отвес и рулеткой стали измерять его длину.

– Измерили, Валентин Аркадьевич? Записали? Отлично. Вот логарифмическая линейка. Катеты известны – вычисляйте угол наклона. Готово? Ну, как?

– Гм! Действительно в норме! Поднимаю обе руки, – обескуражено улыбнулся Ампиров.

– А ящик коньяка?

– Завтра утром, Иван Никанорыч! Утром!

– При тех же свидетелях. Идет?

– Ладно! Можем и других пригласить!

Ампиров явно не чувствовал себя проигравшим.

На следующее утро мы с прорабом и начальником участка по договоренности с шефом в восемь ноль-ноль ждали его у дверей кабинета. Здесь же были Исаков и Буланова. Потом прибежала Шорина. Она была в каком-то особо приподнятом настроении. «Это неспроста, – решил я, – что-то будет». И, как потом оказалось, не ошибся.

– Обманет ваш шеф, вот увидите, – сказал Тугун, выпуская огромный клуб дыма.

– Не может быть, – ответил я.

– А я вам говорю – обманет. Почему его до сих пор нет?

– Он человек занятой. Сами знаете, – возразила Буланова.

Мне было обидно слышать, как о шефе говорят непочтительно. Словно он был моим отцом. Хотелось наговорить Тугуну дерзостей.

Ампиров появился только в половине девятого. Они по-деловому переглянулись с Шориной и злорадно улыбнулись.

– Так, идемте ко мне в кабинет. Там рассчитаемся.

Мы дружно направились вслед за шефом. В кабинете было душно и смердело изоляцией. Окинув помещение беглым взглядом, я понял, что запах источает большая бухта кабеля, лежащая в углу под полиэтиленовой пленкой.

– Подождите, окно открою. Так. Я обещал вам, Иван Никанорыч, ящик коньяка, если окажусь не прав?

– Обещали, Валентин Аркадьич.

– Получите! – Ампиров с едкой улыбкой открыл книжный шкаф и извлек оттуда маленький фанерный ящичек, на дне которого в игривых лучах утреннего апрельского солнца поблескивали маленькие коллекционные бутылочки трехзвездочного коньяка.

– Это не ящик, Валентин Аркадьич. Так не честно, не по-джентльменски.

– Ну почему не честно? Ящик обещал – ящик и поставил. Мы же не оговаривали, какой ящик и какие бутылки! Вот свидетели. Верно, товарищи свидетели?

– Не оговаривали – это верно. Но все, и вы в том числе, прекрасно знали, о чем речь. По векселям надо платить, Валентин Аркадьич!

Притворно улыбаясь и кокетливо сжимая губы трубой, Ампиров продолжал:

– Проиграл – поставил. А что не оговорили какой ящик – это уж ваше упущение, Иван Никанорыч! Ха-ха-ха-ха!

– Ну, вы, Валентин Аркадьич, прямо-таки ходжа Насреддин. Но мы с вами не в Бухаре. А здесь – это непорядочно.

И прораб спокойно покинул кабинет, даже не хлопнув дверью. За ним, храня олимпийское спокойствие, вышел Михалев.

– Как я этого прощелыгу, а? – ерничал Ампиров, – Мы же действительно не оговорили какой ящик. Он одно имел в виду, а я другое! Ха-ха-ха-ха! Верно?

Он искал у нас поддержки, оправдания перед самим собой, перед своей совестью. Но поддержала его только Шорина:

– Это было, конечно, непревзойденно! Я про себя смеялась до слез! Так остроумно наказать! Он рассчитывал на бесплатную выпивку, а тут – на тебе! Ящик, но какой ящик! Ха-ха-ха! Ой, я не могу! Ха-ха-ха-ха! Ну, Валентин Аркадьевич! Вы – гений!

Остальные молчали и переглядывались.

В конце дня Шорина нам высказала:

– Шеф очень обиделся, что вы его не поддержали в пари с прорабом.

– По-моему, твоя поддержка с лихвой это компенсировала, – отпарировала Буланова. – Лично я не могла на это смотреть!

– Я тоже, – добавил я.

Феклушин деланно расхохотался:

– А мне нравится, как шеф его – мордой в каку! Ха-ха-ха! Ой, класс! Ха-ха-ха! Правда, Виталий Никитич? Ха-ха-ха!

Исаков снял очки и начал их протирать. Глядя из-под густых бровей на Шорину, он с улыбкой прокомментировал:

– Со стороны это, конечно, смешно. Но прораб сказал верно: по векселям надо платить. Так нечестно и непорядочно.

– А они, ты думаешь, порядочные? – кипятилась Шорина, – Посмотри, сколько они стройматериалов разворовали! А сколько раствора просто так пропало по их вине! Он еще до того сто раз наверстал нынешнюю потерю! Пусть теперь на собственной шкуре почувствует, каково это, когда с тобой поступают нечестно!

– Это уже другой вопрос, Элеонора Спиридоновна, – сказал с улыбкой Кусков, не вынимая рук из карманов, – но раз уж договорились, да еще при свидетелях – нужно по счету заплатить сполна!

– Не корчи из себя клоуна, Виталя! Ты же умный парень и прекрасно знаешь, что к чему! – выпалила Шорина и, хлопнув дверью, вышла из преподавательской.

– Да что вы ее убеждаете? – медленно и как бы между прочим процедил Окин, – Пусть себе на здоровье хвалит своего шефа. А вы молчите – и все. Это именно тот случай, когда молчание красноречивее всяких слов.

 

Юлий Гарбузов.

28 октября 2001 года,

Харьков, Украина.