Шлюз I


Шлюз

 

Научно-фантастический роман

Часть первая

 

Бабушкин шкаф

 

Пролог

Минувшей ночью разбомбили электростанцию и металлургический завод. Все, что не успели эвакуировать, превратилось в безобразные груды покореженного металла, осколков стекла, обугленных досок, щепок, кирпичного и бетонного крошева, сажи, пыли и прочего мусора, беспорядочно громоздящегося на местах еще вчера работавших предприятий. Старая аптека на перекрестке Горновой и Коксовой улиц тоже была разбита. Среди ее дымящихся руин копошились люди, выискивая из того, что волею Всевышнего уцелело при бомбежке, все, чем можно было поживиться.

Одна бомба угодила в дом на Коксовой, через дорогу напротив окон Анны Емельяновны Слободянюк – моей бабушки по отцовской линии. В том злополучном доме жила одинокая старуха – Бронислава Яновна Лубенецкая. Соседи кое-как вытащили из-под обломков ее обезображенный труп и похоронили тут же – во дворе, просто так, без гроба, завернув тело в тряпье, найденное в развалинах ее некогда добротного дома. Из досок наскоро сколотили крест. Пожилой сосед принес немного черной краски, написал на кресте: “Лубенецкая Бронислава Яновна” и установил его на могиле усопшей. На мало-мальски уцелевшие остатки имущества бедной старухи находчивые соседи накинулись, словно стервятники на падаль, и тут же растащили все до нитки. Кирпичный сарай, стоявший в глубине двора, судьба пощадила. Там старая Лубенечиха хранила дрова и уголь, которые соседи тоже бесцеремонно выбрали – не пропадать же добру. Дверь и единственное окно с рамой практичные люди незамедлительно выворотили и унесли. Сарай остался пустой, если не считать старого, никому не нужного массивного шкафа, в котором гамузом валялся никого не интересующий хлам.

Взрывом бомбы, оборвавшей жизнь несчастной Брониславы Яновны, напрочь вышибло и фасадные окна дома моей бабушки. А на дворе сентябрь, вот-вот холода начнутся. Застеклить бы. Но где сейчас стекла достанешь?

В Елизарово второй день безвластие. Твори, что хочешь – никто ни за что не в ответе. Ни тебе милиции, ни прокуратуры, ни суда. Никакой власти. Кто сильнее, тот и прав. Откуда-то у людей появилось оружие, и они все смелее пускали его в ход – каждый по своему усмотрению. Стало страшно выходить на улицу не только ночью, но и средь бела дня. Выходя из дому, никто не был уверен, что благополучно в него вернется.

По городу рыскали алчные мародеры в поисках уцелевших магазинов, складов и баз, а также домов и квартир, оставленных эвакуированными и еще не успевших подвергнуться варварскому разграблению. Растаскивали все, что только можно было унести в свои берлоги. О том, что при очередной бомбежке они также могут быть превращены в кучи мусора, никто и думать не хотел. Каждому казалось, что это горе не для него. При дележе награбленного порой вспыхивали безобразные скандалы, часто кончавшиеся жестокими драками, стрельбой и беспощадными убийствами. Власти-то никакой – наши войска вчера оставили город, а немецкие пока что не вошли, полагая, что здесь все еще наши. Раздолье для уголовников, число которых росло, как на дрожжах. Они нагло бесчинствовали днем и ночью, бесцеремонно врываясь в чужие квартиры, грабя и убивая граждан, лишившихся элементарной защиты. Девушкам и молодым женщинам стало смертельно опасно показываться на улице. Даже дома они не чувствовали себя в безопасности и прятались по сараям и погребам. Случаи изнасилования учащались с каждым днем, с каждой ночью. Преступления превратились из исключения в повседневное явление.

Человеческое общество в отсутствие силового контроля и угрозы адекватного наказания превращается в звериную популяцию и начинает жить по жестоким законам джунглей. Издревле многие пытались облагородить род людской: пробудить в каждом совесть и любовь к ближнему, объединить представителей разных религий, взглядов, убеждений, рас и наций, но до сей поры подобные попытки успеха не возымели. Государство, сумевшее решить эту проблему, стало бы править миром.

А по ночам – ужасные бомбежки. Бомбили не только немцы, считавшие, что советские войска еще не покинули Елизарова, но также и наши, уверенные в том, что в городе уже немцы. Ужас! Апокалипсис какой-то!

До этой ночи моей бабушке казалось, будто всякие там артобстрелы и бомбардировки уготованы для кого-то, но только не для нее. И вдруг – на тебе, с фасадной стороны дома все стекла повылетали. Что-то надо делать. Не зимовать же дому, открытому всем ветрам.

Бабушка вошла во двор несчастной Брониславы Яновны и направилась в сарай, угрюмо смотревший на нее темными пустыми проемами – дверным и оконным. Быть может, там, среди ненужного хлама, удастся найти что-нибудь, чем можно хоть кое-как заколотить оконные рамы?

Рваное тряпье, беспорядочно разбросанное по всему полу, было ей абсолютно ни к чему, а вот лист старой потрескавшейся фанеры, выглядывающий из-за запыленного старомодного шкафа, пожалуй, можно будет использовать. Вытащив фанеру, бабушка неожиданно увидела за шкафом несколько листов неведомо как уцелевшего… оконного стекла. Вот так удача! Нужно их поскорее перенести к себе, пока соседи не обнаружили или не побила шныряющая повсюду детвора. Но стёкла оказались столь велики, что ей без посторонней помощи их было не унести. К кому только обратиться? Все мужики на фронте, как и мой отец, ее сын то бишь, а к женщинам с такой просьбой как-то и подойти неловко.

В конце концов, ей помогли соседские подростки. За сумочку ячменной крупы. Еда, как-никак. Они перенесли стекла в бабушкины сени, а шкаф предложили разломать на дрова. Но не тут-то было. Он оказался удивительно прочным, и ни молоток, ни топор не оставили на нем сколько-нибудь заметных повреждений. Только поверхностные едва заметные царапины. Это удивило мою бабушку, и ей стало жаль бросать этот шкаф на произвол судьбы – в хозяйстве такая вещь где-нибудь, да пригодится. Она попросила парней перенести его в просторный подвал своего толстостенного дома. За дополнительную плату – кусок старого сала.

Кое-как ребята с этим делом справились – установили шкаф у боковой стенки подвала, где он и по сей день стои?т. Бабушка до самой смерти хранила в нем старые носильные вещи и прочее барахло, которое, как она говорила, использовать было уже стыдно, а выбросить – жалко.

 

I

 

l’oiseau qui s’enfuit
Vient chercher l’oubli
Dans son nid.

Louis Potera. “J’attendrai”.

 

Бабушка умерла в 1959 году, и в опустевший дом вместе с мужем въехала бездетная тетя Серафима – ее младшая дочь, то есть сестра моего отца. Ее муж вывез из подвала бабушкин хлам, а шкаф оставил. В нем он хранил хозяйственный инвентарь и толстенные подшивки старинных журналов “Нива”, “Вокруг света”, “Всемирный следопыт”, “Вестник Европы” и им подобных, которыми увлекался еще мой дед. Все они были сто раз читаны-перечитаны, но выбросить их у дядьки не поднималась рука. Потом тетя Серафима овдовела. К тому времени она была уже слабая, часто болела, и ей было не до наведения порядка в подвале. Умерла она в 2006 году в девяностолетнем возрасте и дом завещала мне. Вот и приехал я в родное Елизарово, чтобы переоформить это домовладение на себя.

Елизарово – маленький шахтерско-заводской городишко, затерявшийся среди коптящих заводов и фабрик, архаичных шахт и дымящихся терриконов. Таких у нас в Донбассе превеликое множество. Эти заводы и шахты в царские времена в большинстве своем принадлежали иностранным концернам, а после революции были национализированы властью рабочих и крестьян и худо-бедно продолжали работать до самой войны. Потом некоторые из них эвакуировали на восток, другие разбомбили немцы, а третьи взорвали наши при отступлении, дабы не достались врагу.

После войны промышленность восстановили в короткий срок, и Елизарово зажило обновленной, послевоенной жизнью. Шахтерам, металлургам и машиностроителям платили тогда хорошо. Особенно шахтерам. И снабжение здесь было значительно лучше, чем в других регионах Советского Союза. Вот и стекались сюда активные, энергичные люди со всех концов огромной страны в поисках хороших заработков и сытой, надежной жизни, несмотря на опасность предлагаемой им тяжкой работы.

Потом, уже в годы горбачевской перестройки, а особенно после распада Союза, заработки шахтеров резко снизились, снабжение всюду уравнялось, многие шахты и предприятия оказались нерентабельны и закрылись. Рабочие стали бастовать, и жизнь в Елизарово утратила всякую привлекательность. Начался отток населения в более крупные города, где трудоспособные люди могли найти какую-то работу, и мой родной город пришел если не в полный упадок, то в ощутимое запустение. Жильцы бросали квартиры на произвол судьбы, так как продать их было невозможно. Целые “хрущобы” полностью опустели и как во время войны подвергались варварскому разграблению. Зияя черными глазницами выбитых окон, они угрюмо смотрели на редких прохожих и стали служить приютом для бомжей и бродячих животных. А горожане по вполне понятным причинам боялись к ним приближаться и обходили десятой дорогой.

Вот в это самое время и умерла моя тетя Серафима. Кроме меня на ее наследство не претендовал никто, и наш добротный фамильный дом, оставшийся без хозяйки, был обречен на саморазрушение. Мне было жаль бабушкиного дома, не хотелось оставлять на разграбление родимое гнездо, и я решил переселиться туда хотя бы временно, так как жена моя на неопределенное время уехала к нашему сыну в Штаты, чтобы смотреть там за внуками. А мне туда ехать не хотелось никак. Собственно говоря, меня туда никто и не приглашал – накладно для детей, да и вообще – там от меня никому никакой пользы в обозримом будущем и не предвиделось. Вот и сдал я нашу киевскую квартиру семейному сыну своего старого приятеля и решил поселиться в родном доме в Елизарово. Как по Лермонтову: “там я родился – там умру”.

 

II

 

К началу осени мне удалось уладить все юридические формальности, связанные с домом, и я принялся за наведение порядка в своем новом хозяйстве. Сделав косметический ремонт жилых комнат, я привел в надлежащий вид двор, садик, сарай и принялся за подвал. Строго говоря, это был не подвал, а цокольный этаж, на три четверти врытый в землю. Раньше он имел даже два окна с приямками, но позже дед заложил окна кирпичом, а прилежащие приямки засыпал землей. Для вентиляции установил трубы, выходящие на крышу, и снабдил их электровентиляторами и заслонками. Вентиляторы я заменил на новые, а заслонки оставил прежние, поскольку были они в хорошем состоянии.

В подвале я решил устроить себе мастерскую. Заменив опасно обветшалую электропроводку, я установил современные светильники, смонтировал верстак и стал обзаводиться инструментами, без которых, по моему мнению, содержать дом с приусадебным участком было немыслимо. Вскоре у меня в распоряжении появились: электродрель, несколько тисков, ножовки, напильники и кое-что еще, на чем не стоит отдельно фиксировать внимания. У стены слева от входа стоял старый добротный шкаф, знакомый мне с детства, который я решил переоборудовать для хранения инструментов и домашних заготовок.

Содержимое шкафа – обломки старых стульев и оконных карнизов, полусгнившие ставни, деревянные колья, пожелтевшие от времени потрепанные книги без начала и конца, довоенные журналы и тому подобный мотлох я вынес во двор и устроил из него жаркий костер.

Освободив шкаф, я тщательно протер его влажной тряпкой, и он засверкал, как новый. Его внешняя поверхность, отделанная под орех, несмотря на весьма почтенный возраст, не утратила глянца. Боковые стенки, окрашенные с внутренней стороны в темно-коричневый цвет, были матовыми и чуть шероховатыми. Задняя же была немного светлее боковых и на ощупь казалась мелкопористой, словно состояла из мельчайших кристалликов, спрессованных в единый лист. Взяв с верстака острый как бритва нож, я попытался царапнуть ее поверхность, но лезвие беспомощно скользнуло по ней, не оставив ни малейшего следа. Я царапнул с заметным усилием – эффект тот же. Точнее, никакого эффекта. Интересно, ? подумал я, ? из какого материала она изготовлена? Смахивает на какую-то синтетику. Но этому шкафу, судя по его внешнему виду, не менее восьмидесяти лет, а то и более ста. Так откуда изготовившие его мастера взяли такой материал в те времена? Странно, ей-Богу.

Постояв несколько минут в раздумье, я закрыл шкаф и продолжил уборку. Разложил по ящикам свои нехитрые столярные и слесарные инструменты, подмел пол, вынес ворох мусора, и мысли о заинтересовавшем меня материале на некоторое время отошли на задний план. Но когда я спустился в подвал по окончании уборки, они вновь возвратились ко мне и стали навязчивыми. Из чего все-таки эта стенка сделана? Я вооружился очками и мощной лупой, отворил во всю ширь дверцу шкафа, снял с верстака галогеновую лампу с широким рефлектором и осветил стенку, возбудившую мое любопытство. Внимательно присмотревшись, я с удивлением отметил, что в лучах света лампы она едва заметно играет мириадами мельчайших радужных блесток, будто осыпанная алмазной или слюдяной пылью. Мне даже показалось, что эти блестки не просто отражают и преломляют свет, а еще и сами по себе то вспыхивают, то гаснут, причудливо меняя цвета. Я отошел от шкафа и снова внимательно осмотрел его с внешней стороны. Ничего особенного – старомодный платяной шкаф, какими и до сих пор еще пользуются некоторые старики, не имеющие возможности купить взамен что-то более модерновое. Только и годится, что для сараев да подвалов, чтобы хранить в нем всякое старье. Правда, в наше время стало модно реставрировать подобную мебель, ставить на видное место и именовать иностранным словом “антиквариат”. Сейчас модно щеголять этакими мудреными словечками. Антиквариат, электорат, маркетинг, менеджмент, саммит, блокбастер, хит, эксклюзив, акаунт, джек-пот, рейнджер, тинэйджер, байкер, дайвер, киллер… и прочая, и прочая, и прочая… Господи милосердный! Рехнуться можно! Специальный словарь нужен, чтобы понимать наши современные газеты, журналы, телевидение и радио. Масс-медиа, как сейчас принято говорить. Наши дикторы сыплют вовсю иностранными словами, а вот в родном языке числительных, например, часто совершенно не знают. Говорят: “в двух тысяч третьем году…” вместо “в две тысячи третьем…” или, скажем, “с двухсот десятью пассажирами на борту” вместо “с двумястами десятью…” и тому подобное.

Но все же в этой старой коробке (я имею в виду бабушкин шкаф) было нечто необычное, вызывающее у меня любопытство и будоражащее воображение. А воображения у меня – пруд пруди, хоть я далеко уже не юноша – пять лет, как пенсию оформил. Я погладил рукой искристую поверхность, и на мгновение мне показалось, что от нее исходит слабое, едва ощутимое тепло. Я приложил к ней ладонь и сделал несколько круговых движений. У меня было такое ощущение, будто я касаюсь поверхности жидкокристаллического компьютерного монитора.

И тут заиграло то самое мое воображение. Как в детстве. Я всегда любил воображать себя в ином мире. Опрокину бывало табуретку, сяду внутрь, держусь за кончики ножек и воображаю, будто, как в кино, мчусь на торпедном катере, атакую вражеские корабли и топлю их один за другим. При этом представляю себе бушующее море, швыряющее, словно щепку, мой катер, а прямо по курсу ? качающийся на волнах вражеский корабль с моряками на борту. Словно вживую я видел палящие по мне орудия, строчащие пулеметы, рвущиеся рядом снаряды, слышал свист пуль и звуки разрывов снарядов. Все детали морского боя представлял я себе так ясно, что порой у меня даже признаки морской болезни появлялись. До сей поры помню все это вплоть до мельчайших подробностей. А когда я был студентом, то нередко забывал, что сижу в учебной лаборатории, и представлял, будто передо мной пульт управления машиной времени или, скажем, аппаратура связи с космическим кораблем, который несется с субсветовой скоростью где-то на расстоянии многих парсек от Земли. А я посылаю капитану запросы, передаю указания центра управления полетом и приветы космонавтам от родных и близких…

Помню, как однажды я замечтался, будучи от роду лет пяти или, может, шести. Мы с бабушкой возвращались тогда с базара. Она шла, неся в одной руке тяжелую сумку с покупками, а другой удерживая меня. Я же при этом представил себе вернувшегося с фронта отца, которого никогда в жизни не видел. Разве что на фотографиях, хранящихся в бабушкиных и маминых альбомах. Вообразил, будто отец распаковывает чемоданы и достает подарки всем по очереди: мне, маме и, конечно же, бабушке. Он весело смеется, берет меня на руки, подкидывает до потолка и ловит у самого пола. Я чувствую себя необыкновенно счастливым, хохочу и визжу от радости. Так делал отец Юрки Нестерова из соседнего дома. Глядя на эти сцены, я умирал от зависти. Ведь со мной так не играл никто… Я был уверен, что когда вживую увижу отца, вернувшегося с фронта, счастливее меня не будет никого в мире.

Ты что, снова мечтаешь? – вернул меня к действительности мягкий голос бабушки.

Нет, бабушка. Я думаю.

Она беззвучно засмеялась.

О чем, деточка моя?

Как папа к нам с войны приехал, подарки привез, играет со мной… – начал было я взахлеб рассказывать о своих грезах.

Она, как всегда, прервала меня на самом интересном. Отец, подарки и моя беспечная радость внезапно исчезли. Я снова ощутил себя идущим с базара и в смущении надул губки. Бабушка остановилась и тихо смахнула со щеки невольно накатившуюся слезу.

Не надо отрываться от жизни, детка. Живи тем, что есть вокруг нас. Выдуманного мира нет, – сказала она, вытирая мне нос белоснежным платочком, едва ощутимо пахнущим тонкими духами. – А папа скоро и вправду вернется – вот увидишь. Все мечты рано или поздно сбываются. Запомни мои слова, дорогой мой. Но ты старайся не думать об этом. Чем меньше ты будешь об этом думать, тем раньше это случится…

Я с детства любил мечтать и создал себе другой, воображаемый мир, совсем не похожий на этот, жестокий, скучный и противный, как касторка, которой меня щедро потчевали при болях в животе, тошноте или рвоте. В том мире у меня был жив отец, там я никогда не болел, никто меня не наказывал, все только любили и хвалили. И там всегда у меня были самые лучшие игрушки, самые вкусные лакомства и хорошие друзья, которые не дрались и не дразнились. А самая красивая на свете девочка – Лелечка Рождественская, дочка нашей участковой врачихи – никогда со мной не ссорилась, всегда меня любила и так же целовала под столом, как и в этом, взаправдашнем мире в ту памятную для меня новогоднюю ночь. Тогда все взрослые, подвыпив, увлеченно и громко беседовали о недавней победе, о своих насущных проблемах, пели “Что стоишь, качаясь, тонкая рябина”, “Чилиту”, “Эх, Андрюша” и были рады, что мы с Лелечкой где-то уединились и никого не беспокоим. Мы же тайком от них целовались под столом и весело, по-праздничному беззаботно хохотали. От этого мне было неописуемо приятно и Лелечке, надеюсь, тоже.

Путешествие в этот придуманный мир стало моей тайной страстью, которая, мне кажется, не оставит меня до конца жизни. И когда я покину этот бренный мир, то вовсе не умру, а переселюсь в ту, созданную мной, лучшую действительность. И там я буду жить вместе со своими близкими – и теми, кто сейчас со мной, и теми, что уже ушли от меня и дожидаются, когда я переселюсь к ним навсегда. И в их числе кот Мурза ? друг моего детства, проживший у нас с мамой целых четырнадцать лет.

Скользя рукой по стенке шкафа, я, как в те далекие времена, углубился в мечтания и вообразил, что передо мной огромный сенсорный экран монитора сверхмощного компьютера, и этот суперкомпьютер способен управлять не только подключенными к нему объектами, но и самой структурой этого экрана. Вот сейчас я коснусь на нем воображаемого изображения клавиши, и мне откроется вход в тот самый волшебный мир. Я живо представил себе такую картину и легонько стукнул пальцем по месту, где должна была быть эта самая клавиша.

Мой палец неожиданно обдало волной легкого тепла, вернув меня тем самым к реальности. Я с удивлением увидел, что вся задняя стенка шкафа сделалась серебристой, потом дрогнула, и по ней пробежала зыбкая рябь. Как будто она была соткана из тонкого шелка, колеблемого легким ветерком. В ее центре появилось темное расплывчатое пятно. Оно быстро расширялось и через несколько секунд заняло собой всю стенку. Я онемел от неожиданности и стоял, не веря собственным глазам. Что за чертовщина? Уж не сошел ли я с ума? Я зажмурился, ожидая, что когда вновь посмотрю внутрь этого странного шкафа, все опять будет по-прежнему.

С минуту я так и стоял с закрытыми глазами, а когда открыл их, то увидел, что передо мной вовсе не стенка шкафа, а зияющий темнотой вход в пустое пространство. Внезапно кто-то тихо коснулся моей голени. Я вздрогнул и с перепугу едва не лишился чувств. Резко оглянувшись, увидел, что это Барсик, кот покойной тети Серафимы. Он заискивающе посмотрел на меня огромными глазами и громко мяукнул, прося чего-нибудь съестного. На это мяуканье открытый вход отозвался гулким эхом, словно передо мной была каменная пещера или пустая комната.

Подожди, Барсик, – сказал я проголодавшемуся коту, – сейчас пойдем ужинать. Вот только разберусь, что тут за чудеса в решете творятся.

Черт возьми, а может это и в самом деле вход в тот фантастический, придуманный мною мир?

Мурлыча, кот потерся о мою ногу и, будто поняв сказанные мной слова, задрал хвост трубой и чинно пошел к выходу дожидаться обещанного ужина.

Напрягая зрение, я вглядывался в таинственную темноту, напрасно стараясь хоть что-то разглядеть за ее завесой. Она завораживала меня, притягивала, как магнит железо. Я не мог оторвать от нее взгляда. Наконец, я вспомнил, что в руках у меня мощная галогеновая лампа, и посветил в открывшийся проем. Яркий свет вырвал из черного мрака очертания помещения округлой формы со сводчатым потолком и плоским полом, посреди которого одиноко стоял на толстой ноге большой круглый стол с возвышением посредине. Широченное кресло полукругом охватывало стол. Пожалуй, это был скорее диван, чем кресло. Больше там не было ничего – ни мебели, ни каких-либо других вещей.

Я попытался было войти в обнаруженное помещение, но электрический провод лампы был слишком коротким, а делать это без света не было смысла. Внимательно осматривая бабушкин шкаф с исчезнувшей задней стенкой, я ломал голову над тем, куда же она все-таки девалась. Ведь несколько минут назад здесь была твердая поверхность, а теперь от нее не осталось и следа. При этом она никуда не спряталась, да и щели там никакой не было, куда она могла бы убираться. Воистину чудеса…

Будучи в полном недоумении, я все же подумал, что если она куда-то убралась, чтобы открыть вход в это странное помещение, то должен, по идее, существовать какой-то способ и вернуть ее на прежнее место. Но передо мной были только гладкие боковые стенки, передняя дверца и впереди открытый темный проем. Никаких видимых признаков каких бы то ни было датчиков, ничего похожего на кнопки, тумблеры и тому подобное. Но ведь открылся же этот чертов вход по какой-то команде. И, как легко было догадаться, подал ее я – всего-навсего легким прикосновением пальца к самой поверхности стенки. Логика подсказывала, что подобным же образом этот вход должен и закрываться. Но кто знает? Кроме того, сама поверхность-то – исчезла! Значит, датчик следует искать где-то в другом месте.

Я ощупал весь шкаф изнутри, но безрезультатно – исчезнувшая стенка не появлялась. Я еще раз восстановил в памяти обстоятельства, при которых пропала пресловутая стенка, и предположил, что эта чертова система управляется не самим прикосновением, а еще и тем, что я при этом вообразил. То есть мыслью! Да, именно мыслью! А прикосновение всего-навсего обеспечивало контакт с сенсорным датчиком моих биотоков! Стоит лишь прикоснуться к нужному датчику, дав соответствующую мысленную команду!

Окрыленный новой идеей, я точно так же, как при открывании, стал касаться пальцем поочередно разных мест внутренней поверхности боковых стенок шкафа, представляя себе, что вход закрывается и стенка возвращается на место. Но тщетно.

Терпеть не могу, когда не осуществляются мои планы или не оправдываются предположения. В таких случаях я обычно стремлюсь работать до тех пор, пока не добьюсь желаемого. Но за день я основательно устал физически и решил сегодня на этом закончить, хоть и не хотелось уходить побежденным.

С чувством досады я закрыл дверцу странного шкафа, разложил по ящикам верстака все инструменты, выключил освещение и вышел из подвала во двор. Черное вечернее небо было затянуто облаками. Дул холодный пронизывающий ветер и моросил мелкий ледяной дождь. Осень давно уже вступила в свои права.

У порога меня поджидал Барсик, голодный и замерзший. Стоя на задних лапах, он нервно царапал когтями лудку двери и, глядя на меня сквозь вечернюю мглу, нетерпеливо мяукал. У сарая, гремя цепью, лениво прохаживался дворовый пес Джек. Я чувствовал себя бесконечно виноватым перед этими животными, доставшимися мне в наследство, потому что не удосужился покормить их с самого утра.

Накормив тем, что у меня было, своих питомцев, я теперь тоже мог поужинать со спокойной совестью. Так как было начало одиннадцатого вечера, я решил ограничиться горячей сарделькой, ломтем черствого хлеба и чашкой ароматного чая “Earl Grey”. Пережевывая аппетитную сардельку, я включил телевизор и просмотрел несколько каналов. Ничего, кроме осточертевшей рекламы, каких-то политических дебатов да фильмов с бесконечной стрельбой и площадной бранью, которая раньше считалась нецензурной, а теперь почему-то стала повседневной лексической нормой. Так много каналов, а смотреть нечего. Пришлось выключить.

Отложив пульт, я приступил к чаепитию, и мои мысли сами по себе вернулись к сегодняшнему открытию. Все же интересно, что это за странный шкаф? Ведь я помню его с раннего детства и всегда считал его старьем, которому место на свалке. А что представляет собой помещение, которое я обнаружил за его задней стенкой? Какой-то тайник? Возможно. Но кому он понадобился? Кто его соорудил и для чего? И почему вход в него такой необычный? Можно было, например, сделать замаскированную дверцу. Самую обыкновенную потайную дверцу – на петлях, раздвижную на роликах или просто вынимающуюся. Так нет же, что-то “навороченное” и – поди ж ты – с сенсорным управлением биотоками человеческой мысли! Насколько мне известно, это до сих пор еще остается мечтой витающих в облаках фантазеров вроде меня. Все, что я сегодня наблюдал, как-то не вязалось одно с другим. Ну кто, кто мог соорудить этот странный тайник? Не бабушка и не тетя Серафима – это точно. Мой дед? Не может быть. Он ведь был профессиональным металлургом, знал также толк в механике, слесарном, столярном и плотницком деле. Но в таких делах как сенсорное управление, тем более с помощью биотоков мысли, он и понятия не имел – сами понимаете. К тому же тетя рассказывала, что до войны, то есть при жизни деда, шкаф был собственностью какой-то соседки и стоял у нее в сарае. Вот уж не думал, что на старости лет придется ломать голову над подобной проблемой. Просто голова кругом идет. Ну да Бог с ним. Сейчас надо отвязать на ночь Джека и выспаться как следует, а завтра уж буду думать, что там в подвале, как и почему.

 

III

 

Всю ночь я промучился в кошмарах. Снился подвал, старый бабушкин шкаф, вход в темное пустое пространство. Я неоднократно пытался проникнуть в него, но что-нибудь непременно мешало. Потом, наконец, проник, а выйти никак не мог. Я метался в поисках выхода, но его нигде не было. Измучившись, я проснулся в ужасном волнении и с превеликим облегчением осознал ненужность каких-либо поисков, ибо это был всего лишь неприятный сон.

На часах было десять минут восьмого. Я встал, и ко мне тут же подбежал Барсик. Громко мяукая, он направился к двери, прося выпустить его во двор. Что я и сделал.

Наскоро позавтракав яичницей и чашкой дрянного кофе с печеньем, я отправился на базар. Походив по рядам, купил пару килограммов яблок, несколько гроздей отменного винограда, а также говяжьей грудинки, капусты и всего остального, что требуется для борща, свежайшего судака, коробку бразильского кофе в зернах да мелкой плотвы для Барсика. Потом направился в хозяйственные ряды, где подобрал себе мощный светодиодный фонарь, электросетевой удлинитель и кое-какой инструмент.

Я с трудом дотащил до дома тяжеленные сумки и, даже не отдохнув, поспешил накормить животных. Теперь можно было заняться приготовлением еды. Когда я, наконец, приготовил все, что планировал, и завершил обеденную трапезу, старые стенные часы, оставшиеся еще от моей прабабушки, показывали двадцать минут шестого пополудни.

В доме было тепло и комфортно. Не хотелось и носа высовывать на улицу, где дул резкий холодный ветер и чесал мелкий колючий дождь. В Елизарово осенью такая погода может держаться несколько суток кряду. Спать было еще рано, и я, движимый вновь разгоревшимся любопытством, взял новоприобретённые удлинитель, инструменты, фонарик, а также электроплитку, кофеварку, чашку с блюдцем, коробку с кофе и направился в подвал.

Весь день меня не покидали навязчивые мысли о вчерашнем открытии, а особенно о том, как можно закрыть вход в этот окаянный тайник. Собственно говоря, ничего в моей жизни от этого не зависело, но я не выношу, когда у меня что-то не получается. Да, нужно продолжать дотошно искать соответствующий датчик на всей поверхности шкафа, причем, как с внутренней стороны, так и с внешней. Кроме того, мне не давало покоя желание войти внутрь этого помещения и тщательно осмотреть его. Быть может, там удастся найти что-нибудь такое, что сможет пролить свет на странный тайник или таинственный старый шкаф.

Подготовив осветительные средства, я распахнул дверцу шкафа и включил фонарь. К моему удивлению, мощный голубой луч уперся в глухую стенку. Вот это да! Я же ясно помню, что вчера после моих манипуляций она исчезла, открыв передо мной вход в темное помещение, который так и остался открытым. Ошарашенный, я стоял и не верил своим глазам. Выходит, что все вчерашние чудеса всего-навсего померещились мне от усталости? Сел на полок шкафа, чтобы перевести дух и поразмыслить над случившимся. Нет, со мной определенно что-то неладно.

Чтобы прояснить мысли, нужно было выпить чашку горячего кофе. Я включил электроплитку, смолол порцию ароматных зерен, поставил кофеварку и стал ждать, когда закипит вода. Интересно, случившееся здесь вчера было на самом деле или это плод моего гипертрофированного воображения? Да… происшедшее само по себе чрезвычайно маловероятно, чтобы быть действительностью. Отсутствие входа в тот странный тайник, оставленного вчера открытым, свидетельствует о том, что ничего такого НЕ БЫЛО. Нет никаких свидетельств о достоверности случившегося вчера. Никаких материальных следов. Но я отчетливо помню всю хронологию событий вплоть до ничтожных подробностей. Неужели такое могло присниться или померещиться? Как можно проверить истинность происшедшего? Можно ли мне после этого доверять своим чувствам?

Тем временем в кофеварке закипела вода. Заваривание крепкого кофе – это для меня целый ритуал. После привычных манипуляций порция была готова. Аромат благородного напитка приятно щекотал ноздри. Прихлебывая высокосортный кофе маленькими глотками, чтобы не обжечься и одновременно растянуть удовольствие, я продолжал напряженно обдумывать происходящее. Внезапно меня осенила удивительная мысль, настолько простая и ясная, что я даже отставил чашку с кофе. Да что тут, собственно, думать? Критерием истины всегда была, есть и будет практика и только практика. Достаточно подойти сейчас к шкафу и повторить вчерашние манипуляции!

Залпом допив остаток успевшего остыть кофе, я поставил чашку на верстак, подошел к шкафу, ставшему со вчерашнего дня предметом моих треволнений, и остановился в нерешительности. Что если не получится? При этой мысли меня охватила паника. Ведь из этого будет следовать, что все вчерашние события были плодом моего болезненного воображения, и мне необходимо срочно обратиться за помощью к психиатру.

Положив на поло?к новенький фонарь, я в точности повторил свои вчерашние действия. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем задняя стенка шкафа обдала мою руку легкой волной тепла. С замиранием сердца я наблюдал, как ее поверхность приобретает серебристый цвет, дрожит, колеблется и растворяется, словно дымка тумана. Ага! Значит, все было на самом деле, и я еще не чокнулся! Но… вместо ожидаемой темноты передо мной предстало знакомое округлое помещение, залитое ярким солнечным светом…

У меня застучало в висках. В ушах зашумело. Новый сюрприз. Откуда здесь, в подвале солнечный свет? Ведь на дворе сейчас темень! Ну и чудеса! Может быть, я все же того – умом тронулся? Позади меня что-то звякнуло, от чего я невольно вздрогнул. Оглянувшись на звук, я увидел, что это Барсик, хозяйничая на верстаке, опрокинул мою кофейную чашку.

Барсик! Ты что это снова меня пугаешь? Брысь на пол! Кошки и собаки должны ходить по полу, а не по столам шастать.

Барсик поднял голову и, удивленно посмотрев на меня круглыми глазищами, спрыгнул на пол, подошел ко мне и, ласково мурлыча, стал тереться о мою ногу. Я наклонился и погладил его по голове. Добродушно мурлыкнув, он стал передними лапами на поло?к шкафа и заглянул в тайник. Потом снова посмотрел на меня, взобрался на полок и, задрав по обыкновению хвост трубой, важно двинулся в это странное помещение. Он подошел к столу, обнюхал со всех сторон его, потом кресло, пол и стены. Ознакомившись с новым для него помещением, он вернулся к столу, вскочил на него и принялся умащиваться, готовясь подремать на новом месте.

Я последовал за котом и, остановившись у стола, стал изучать окружающую обстановку. Стол, кресло, стены, пол и потолок отсвечивали матово-серебристым блеском, словно были покрашены краской “под серебро”, какую обычно используют для могильных оградок. Свет проникал в помещение через овальные окна, которые – их было восемь – располагались по периметру. Стол был освещен прямыми солнечными лучами, падающими сверху сквозь круглое окно в центре сводчатого потолка, расположенного на высоте около трех метров над полом.

Окна не были четко оконтурены и имели размытые границы – плавно переходили в серебристые стены. Словно были это вовсе и не окна, а участки прозрачных стен, окрашенных “под серебро”, с которых стерли краску. Я подошел к окну слева от входа и посмотрел наружу. Там, залитое ярким солнцем, буйствовало царство растений, колеблемых слабым ветром. Такая сочная и яркая зелень? Сейчас, когда на дворе осень, и все зеленое пожухло? Странно. А может, это и никакие не окна, а что-то вроде телевизионных стереоэкранов? Тогда все ясно. Нет, оно, разумеется, ясно не было ни в коей мере, но вполне объясняло наблюдаемое.

Немного привыкнув к новизне, я сел в кресло и положил руки на стол, где беззаботно дремал Барсик. Стол, кресло, стены и пол, как мне показалось, состояли из одного и того же материала и представляли собой единый монолит. Материал этот больше всего напоминал керамику. Возвышение на середине стола походило на приборную панель какой-нибудь операторской кабины или пульт управления автоматизированным промышленным объектом. Но ни шкал, ни экранов, ни кнопок, ни ручек, ни индикаторных лампочек, ни мнемосхем, ни надписей, ни знаков и вообще ничего, кроме сплошной серебристой поверхности, гладкой и выпуклой, там не было. Но все же, как мне интуитивно представлялось, это был какой-то пульт. Кресло было для меня непривычно высоким, так что мои ноги не доставали до пола. И от стола оно отстояло довольно далеко. Держась за столешницу, я подумал, что если это кресло оператора, то он, вероятно, должен быть значительно крупнее меня. Мне было бы куда комфортнее на более низком кресле, расположенном поближе к столу.

И тут я ощутил, что ноги мои коснулись пола и одновременно то ли стол придвинулся к креслу, то ли кресло приблизилось к столу. Точь-в-точь, как я того пожелал пару секунд назад. Как в волшебной сказке. Я вскочил с места, присел и ощупал основания стола и кресла. Невероятно! Они по-прежнему составляли с полом единое целое!

Я снова уселся в кресло и попытался связать все происходящее в единый узел. Но нервы мои были настолько напряжены, что мысли беспорядочно наползали одна на другую. У моей левой руки безмятежно спал Барсик, положив голову на лапы. Глядя на него, мне тоже захотелось расслабиться, и я, опираясь ладонями на столешницу, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Сидеть было удобно, но жестко. Помягче бы, – подумал я, – и тут же ощутил, что сиденье подо мной медленно размягчилось и немного просело под тяжестью моего тела. Ну и ну… А может быть, у меня все-таки что-то не то с рассудком? Сюда бы свидетеля какого-нибудь, а то так и до психушки недалеко.

Чтобы не спятить окончательно, я решил отправиться спать, несмотря на то, что было еще не поздно. Подхватив на руки сонного Барсика, вышел обратно в подвал и закрыл дверцу шкафа. Подойдя к выходу, я вспомнил, что в шкафу забыл свой фонарик, без которого в темном дворе рисковал обо что-нибудь споткнуться или вступить в лужу. Опустив Барсика на пол, я подошел к шкафу и распахнул дверцу. Фонарик лежал на прежнем месте, а вход в тайник был закрыт, словно никогда и не открывался. Так вон оно что! Задняя стенка шкафа восстанавливается сама собой, как только закроешь дверцу!

Я тут же поспешно снова открыл вход, и все прошло по прежнему сценарию. Захлопнув дверцу шкафа, я незамедлительно попытался открыть ее, но она не поддалась. Через минуту я снова дернул за ручку. На этот раз она легко отворилась, и я убедился, что мое предположение оказалось верным – задняя стенка снова была на прежнем месте. Великолепно! Теперь я могу сколько угодно открывать и закрывать тайник, когда мне это заблагорассудится! Я не представлял себе, зачем мне это может понадобиться, но все равно было приятно сознавать, что сегодня мне удалось разгадать одну из удивительных тайн этого загадочного шкафа. Так что из подвала я вернулся со сладким ощущением победы и лег спать, даже не поужинав.

 

IV

 

Проснулся я около семи утра. Воспоминания о результатах вчерашних исследований приятно тешили мое разыгравшееся самолюбие. Хотелось бросить все печеное-вареное и стремглав кинуться в подвал, чтобы продолжить изучение старого шкафа и всего с ним связанного. Но я решил не пороть горячку, а плотно позавтракать, затем накормить как следует Барсика и Джека, подробно обдумать последовательность предстоящих действий и лишь после этого идти в подвал, чтобы работать не впопыхах, а по четко намеченному плану.

План получился чрезвычайно простой, всего из двух пунктов. Первым делом я решил узнать все, что только можно, о пульте и кресле. Далее следовало внимательно изучить то, что я сначала принял за окна, а потом решил, что это, скорее всего, телевизионные стереоэкраны, имитирующие окна.

Настенные часы показывали начало десятого, когда я, преисполненный энтузиазма, направился в подвал. Включив полное освещение, я открыл дверцу шкафа и, легонько стукнув пальцем по его задней стенке, дал таинственному “сезаму” мысленную команду открыться. Ожидая увидеть перед собой знакомое помещение, залитое, как в прошлый раз, солнечным светом, я был шокирован, увидев перед собой непроглядную темень, как в самый первый раз. Что за хрень?! Почему сегодня опять не так, как вчера?

Теряясь во всевозможных предположениях, я включил фонарик и решительно вошел в помещение. Но тут меня словно электрическим током ударило. Я содрогнулся от ужаса, представив себе на мгновение, что будет, если во время моего пребывания в тайнике кто-то войдет в подвал и вздумает закрыть дверцу шкафа. Ведь тогда я на веки вечные останусь запертым в этом чертовом тайнике! И никто, НИКТО не сможет прийти мне на помощь! Я выскочил назад как ужаленный и принялся на всякий случай баррикадировать открытую дверцу шкафа, ставя на пути ее закрывания старую бочку для солений, скамейку и все, что попадало под руку.

Застраховавшись таким образом, я снова вошел в тайник. Темнота действовала угнетающе, и я, ощущая душевный дискомфорт, уселся на сиденье, которое в прошлый раз, повинуясь моей непроизвольной команде, словно по волшебству придвинулось к столу с пультом и сделалось мягким, как пуховик. Таким оно было и сейчас.

Утопая в просевшем кресле, я сидел, положив руки на столешницу, и думал о происходящем. Что все-таки это за помещение? Кто и для чего включает в нем и выключает те самые стереоэкраны, так естественно имитирующие окна? Как в авиатренажере, который недавно показывали по телевидению. Но там изображение было не стереоскопическим, а обыкновенным, плоским. Я погасил фонарь и сидел в вальяжной позе, блуждая взглядом по густой темени. Вскоре мои глаза адаптировались к ней, и я заметил, что меня окружает не такой уж густой мрак. Рассеянный свет, проникающий из подвала через открытый проем, тускло освещал помещение. На фоне матового блеска стен так называемые “окна” казались абсолютно черными. Да, это, несомненно, телеэкраны, – подумал я, – потому что будь на их месте настоящие окна, так вчера вечером они были бы черными, а сейчас, когда на дворе светло – светлыми. Да и куда могут выходить окна помещения, расположенного ниже уровня горизонта, кроме каких-нибудь полутемных приямков? Но откуда здесь взялась техника столь высокого уровня? Кому и зачем могло понадобиться устраивать этот эффектный аттракцион?

Я откинулся на спинку кресла, и мой взгляд упал на черный круг на сводчатом потолке, который вчера принял было за окно, сквозь которое струились яркие солнечные лучи. Я остолбенел: внутри этого круга был явственно виден кусок звездного неба. Да, да! Там отчетливо виднелись звезды, мерцавшие на фоне черной бездны. Я закрыл глаза и несколько минут полулежал в кресле, будучи в полной прострации. Долго не мог решиться снова посмотреть вверх. Но любопытство, в конце концов, все-таки победило. И вновь я увидел звезды, причем такие яркие и крупные, какие можно наблюдать только где-нибудь на поляне посреди глухой тайги или высоко в горах – вдали от цивилизации.

В каком-то научно-популярном журнале я недавно читал, что когда в СССР планировалась колонизация Луны, то чтобы ослабить психологическое напряжение космонавтов, предлагалось в иллюминаторах лунных помещений монтировать телеэкраны, на которых представлять изображения земных пейзажей, имитировать земные день и ночь в соответствии с московским временем, а также времена года. Были даже созданы лаборатории, где проверялась эффективность такого решения. Быть может, это и есть подобная лаборатория?

Что ж, вполне возможно, что потолочный стереоэкран по-прежнему включен, но имитирует ночное небо. А те, что по периметру, быть может, тоже имитируют окружающий ландшафт, но только ночной? Мне захотелось тут же проверить свое предположение и, чтобы четче видеть этот ландшафт, я решил выключить освещение в подвале. Протянув руку, чтобы взять со стола фонарик, я нечаянно толкнул его, и он с грохотом покатился по полу. О, черт! Теперь попробуй найди его в такой темени. “Включить бы свет”! – подумал я, опираясь на столешницу, чтобы подняться с кресла.

Выйдя из-за стола, я вдруг отчётливо различил его очертания и, окинув мимолетным взглядом помещение, увидел, что все оно равномерно освещено тусклым пепельным светом, исходящим непонятно откуда. Интенсивность освещения медленно нарастала, как бывало в кинотеатрах по окончании сеанса – чтобы не ослепить зрителей, проведших полтора часа в темном зрительном зале. Фонарик лежал на полу в двух метрах от моих ног. Когда я поднял его, в помещении было уже совершенно светло.

Я осмотрелся и понял, что свет исходит от стен и потолка, причем светились они всей своей поверхностью. Яркость их свечения была максимальной на потолке и постепенно ослабевала по мере приближения к полу. Там, где были “окна”, чернели округлые участки стен с размытыми краями. Я подошел к одному из них и, прислонившись лбом к гладкой прохладной поверхности, стал всматриваться в черноту. На мгновение мне показалось, что там заметно какое-то движение. Но мешало яркое освещение помещения. Я отошел от “окна” и стал думать, медленно шагая вокруг стола. Кто и как заставил светиться эти стены и потолок? Я всего лишь подумал о включении света, и они начали испускать свет, постепенно наращивая яркость. Попробую точно так же заставить их погаснуть. Не переставая ходить вокруг стола, я представлял себе, что в помещении темнеет, свет постепенно гаснет и в конце концов становится совсем темно, как было до этого. Безрезультатно. Свет продолжал гореть с прежней яркостью.

Проклятие! Опять мое предположение не оправдалось. Раздосадованный этим, я остановился, оперся рукой на стол и еще раз пожелал, чтобы свет погас. Реакция последовала незамедлительно. Стены постепенно потускнели и перестали светиться. Последним потемнел потолок. Так вот в чем здесь дело! Чтобы моя мысленная команда была воспринята и исполнена этой дьявольской системой, нужно коснуться столешницы! Там расположен датчик биотоков мозга! Так! Проверим. Включить свет! – скомандовал я про себя, не отрывая руки от стола. И тут же волна тусклого света медленно поползла от потолка к полу по всей окружности помещения. В помещении начало светлеть и в конце концов стало светло, как днем.

Коснувшись серебристой столешницы, я мысленно скомандовал уменьшить яркость, и моя команда тут же была исполнена. Победа! Я разгадал еще один секрет этой загадочной системы! Из всего следовало, что странный стол в центре помещения – это не что иное, как сенсорный пульт управления, по меньшей мере, креслом и освещением.

Взволнованный удачей, я решил немедленно продолжить изучение свойств “окон”. Выйдя из тайника в подвал, выключил там свет и, вернувшись назад, скомандовал освещению погаснуть. Подойдя к ближайшему “окну” при свете фонарика, я выключил его и оказался в кромешной тьме. Сначала все было черным-черно, но когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел за окном смутные очертания кустов и деревьев, а вверху над ними – участок звездного неба. Если это не окно, а экран, – подумал я, – то луч моего фонаря только затмит изображение и не осветит того, что мне представляется заоконным ландшафтом. Чтобы убедиться в этом, я поднес фонарь к “окну” и нажал на кнопку. Вспыхнувший луч высветил передо мной ветки кустарника, тихо покачиваемые ветром. Ага! Значит, это никакой не экран, а самое настоящее окно! Становится занятно. Так, а если попытаться выйти из этой штуки, чтобы то, что я сейчас вижу, пощупать руками? С трудом переводя дух, я ходил от окна к окну и, освещая ландшафт по ту сторону прозрачной поверхности, напряженно всматривался в него, стараясь узнать о нем как можно больше.

Не знаю, сколько бы еще продолжалось это занятие, если бы до моего слуха не донесся истошный собачий лай. Выйдя из тайника, я спешно разбаррикадировал и закрыл дверцу шкафа и, поднявшись по ступенькам лестницы, вышел из подвала во двор. Увидев меня, Джек надрывно заскулил, а потом залаял яростнее прежнего. У калитки, улыбаясь, стояла миловидная женщина лет сорока пяти, держа перед собой глиняную крынку, повязанную сверху белым платочком. “А она ничего – аппетитненькая, – отметил я про себя. – Пухленькая, но не бесформенная. Фигурка пока не утратила изящности”.

Замолчи, Джек! А ну, в будку! В будку, я сказал! – цыкнул я на собаку. Джек замолк и, сердито ворча, позвякивая цепью, нехотя поплелся в будку.

Здравствуйте, сосед, – сказала женщина мягким мелодичным голосом.

Здравствуйте, – ответил я, стараясь выглядеть приветливым и доброжелательным.

Хозяйничаете? Вот – зашла к вам познакомиться. Мария Юрьевна меня зовут. Я живу вон за тем забором, – она кивнула в сторону соседнего дома.

Очень приятно. Слободянюк Артем Тимофеич, – представился я. – Входите, пожалуйста, Мария Юрьевна. Ради Бога, не стойте за калиткой.

А собачка ваша? – спросила она, игриво вздернув брови.

Джек на цепи. Не достанет. Проходите в дом – там и познакомимся.

Я распахнул калитку. Мария Юрьевна вошла и остановилась в двух шагах от ворот.

Нет, спасибо. Я на минутку. Знаю, что вы здесь один, как перст. Вижу, как трудитесь по хозяйству с утра до ночи. Напекла вот пирожков по случаю дня рождения сына. Не откажитесь – кушайте на здоровье, – она протянула крынку. – Берите, не стесняйтесь. За крыночкой как-нибудь потом зайду.

Спасибо, не откажусь, – я посмотрел на часы. – Съем с удовольствием. Уже три часа скоро. Как раз обедать пора. А может, все же зайдете? Вместе и пообедаем.

Извините. Не в этот раз. Меня ждут, – сказала она и быстрым шагом вышла за калитку.

Пройдя несколько метров, она оглянулась и на прощанье одарила меня очаровательной улыбкой.

 

V

 

Пирожки были изумительные. Пышные, с мясной начинкой, сочной и ароматной. За обедом я ел их вместо хлеба, но все равно осталась еще добрая половина. Уплетая пирожки за обе щеки, я думал, что мужу Марии Юрьевны, наверное, очень повезло. И красивая, и добрая, и внимательная, и пирожки печет, что надо, и скромная, и голос такой приятный, мелодичный. Как музыка. Ей бы в дикторы на радио или телевидение. Во всяком случае, такое она произвела на меня впечатление. А первое впечатление, как правило, оправдывается.

Было около шести вечера, когда я снова направился в подвал, чтобы продолжить исследования, успевшие уже стать частью моей жизни в этом маленьком индустриальном городке. Прицепив фонарик к пуговице куртки, я отворил дверцу шкафа и уверенно скомандовал входу открыться. Задняя стенка шкафа привычно растворилась в воздухе, но вместо ожидаемой темноты моему взору открылось знакомое помещение, освещенное синеватым сумеречным светом.

Войдя в него, я увидел, что свет этот проникает через окна, за которыми буйствует густая растительность. Звезды в потолочном окне исчезли, и теперь на фоне темно-синего неба плыли белые облака. Я уже настолько привык к чудесам, что этому никак не удивился. Но некоторые логические неувязки не давали покоя. В самом деле, если это окна, то куда они выходят и почему там день и ночь наступают не в то время, что здесь, в Елизарово? Быть может, они каким-то образом, необъяснимым с точки зрения классической физики, выходят на территорию, далеко отстоящую от Елизарова по долготе? Но тогда не обойтись без техники. То есть, это может быть только что-то вроде стереоэкранов. Однако из всех моих наблюдений и элементарной логики следует, что это все же окна.

 

Порядковый номер дня моих наблюдений

Время в Елизарово

Освещенность за окнами

Первый

21:30

темно

Второй

17:30

светло (примерно полдень?)

Третий

9:30

темно

Тот же (III-й) день

17:45

сумеречно (рассвет?)

 

Чтобы яснее представить себе картину наблюдений, я сел в кресло, которое было все таким же мягким, как и в предыдущие разы, достал блокнот, начертил таблицу и вписал в нее результаты. Вот что у меня получилось.

 

Размышления над этой сводкой повергли меня в шок. Получалось, что суточная освещенность за окнами никак не привязана ко времени в нашем часовом поясе. Например, во второй день около половины шестого вечера было светло – что-то около полудня, а через сутки, то есть в третий день, примерно в такое же время – только начало рассвета. Как это может быть? Ведь за окнами, по идее, в это время должно быть тоже около полудня. Ну и ну! Сплошь одни загадки, сюрпризы, ребусы да шарады! Шарики за ролики заходят! Опять мои предположения не оправдываются.

Оказавшись в логическом тупике, я ломал голову над тем, как из него выбраться. Вот только бы разобраться, с чем я имею дело – с какой-то сногсшибательной видеотехникой или действительно с окнами? Я снова вернулся к мысли о том, что если попытаться выйти из этого помещения в тот самый мир за окнами, то все бы сразу же прояснилось. Только как это сделать? Дверей-то наружу нет, так что придется довольствоваться одними рассуждениями. Но если создатели этой штуки действительно сделали окна, то должны были, по идее, сделать и выход наружу. Иначе зачем, черт возьми, было весь этот огород городить? Нужно поискать потайную дверь.

Окрыленный этой мыслью, я включил яркий свет и принялся тщательно осматривать стены. Но каких-либо признаков дверей или люков обнаружить не удалось. Я вспомнил, что в том дьявольском шкафу, через который я сюда проникаю, тоже нет признаков входа, но он все же существует. И я, как ни странно, научился его открывать и закрывать. Возможно, где-то существуют сенсорные датчики и для открытия выхода наружу. Так-так… это идея. Стоп! Ведь столешница, на которой лежит сейчас мой блокнот, способна воспринимать мысленные команды изменения мягкости этого сиденья, его высоты и расстояния до стола, а также регулировки освещения. Быть может, с ее помощью можно и выход наружу отрыть? Эта идея меня буквально ошеломила, и я решил незамедлительно провести эксперимент.

Усевшись в кресло, я положил обе ладони на стол и, закрыв глаза, представил, как в стене напротив меня открывается выход наружу. Неожиданно ладони мои обдало легкой волной тепла, как было при открывании прохода в это помещение из бабушкиного шкафа.

Открыв глаза, я увидел, как участок поверхности стены размером с самолетный люк полыхнул тусклым голубоватым сиянием. По нему пробежала мелкая зыбь, и он на глазах стал прозрачным и тонким, как пищевой полиэтилен, потом исчез совсем. Из открывшегося проема повеял свежий ветерок, напоенный сказочным благоуханием. Помещение наполнилось прохладой и ароматом утренней свежести. Из забортного пространства доносились шелест листвы, чьи-то пронзительные крики – вероятно, птиц, и какой-то неумолкающий рокот.

Вскочив с кресла, я опрометью кинулся к проему и выглянул наружу. Мое лицо приятно обдало прохладным ветерком, и я с наслаждением вдохнул пряный аромат цветов вперемешку с запахом прелой листвы, лесной сырости и чего-то еще, до боли знакомого, но чего именно, сразу не мог понять. В полумраке мне показалось, что снаружи земля всего на полметра ниже порога. Ничуть не колеблясь, я спрыгнул вниз и, едва не вывихнув ногу, оказался по грудь в траве, мокрой от обильной росы.

Я выпрямился в полный рост и осмотрелся по сторонам. Впереди простиралась живописная поляна, заросшая высокой густой травой. За поляной вздымался небольшой холм, на котором там и сям дыбились редкие островки кудрявого кустарника, а дальше сплошной полосой темнел лес.

Мне захотелось подняться на холм – посмотреть, что находится дальше. И я двинулся к нему, оставив позади свое обиталище. Бредя в высокой и мокрой траве, я то и дело спотыкался о камни, корни, сухие сучья, кочки и выбоины, скрытые от моего взгляда. Через несколько шагов мои брюки и обувь намокли так, что с них ручьями стекала вода. Было довольно холодно, но вполне терпимо, и я, ступая с особой осторожностью, в конце концов, добрел до холма и взошел на его вершину. При моем приближении с ближайших кустов с громкими криками слетала стая птиц, черных, как уголь. Я принял их было за ворон, но тут же понял, что это другие птицы, так как их пронзительные надтреснутые голоса звучали совсем не по-вороньи. Да и были они значительно крупнее ворон. Покружив над моей головой, птицы опустились на деревья в нескольких десятках метров от холма, и крики их постепенно затихли.

Стоя на вершине холма, я осмотрелся по сторонам. К тому времени уже почти совсем рассвело, но солнце еще не взошло. Утренний ветерок волнами ходил по высокой ярко-зеленой шелковистой траве. А там, где я недавно прошел, в ней осталась извилистая траншея. Она вилась по склону холма и по всей поляне вплоть до самого выхода, через который я только что неожиданно проник в этот удивительный мир. Взглянув чуть повыше входа, я онемел от удивления и замер, поверженный в ступор. На небольшой бархатно-зеленой возвышенности в дымке утреннего тумана, сверкая матово-серебристым блеском, прямо на земле лежал, утопая в траве, аппарат чечевицеобразной формы с темными эллиптическими пятнами иллюминаторов по периметру и зияющим проемом выхода, обращенным в мою сторону. Подобным образом выглядело какое-то кафе в Росуэле, которое я не так давно видел по телевидению в программе “Дискавери”. Там, чтобы привлечь туристов, местные жители любят рассказывать легенды об НЛО, якобы потерпевшем аварию в окрестностях этого американского города в 1947 году. Меня обдало жаром. Силы небесные! Так это же НЛО! Настоящий НЛО! Я смотрел на диковинный аппарат, не веря в реальность происходящего. Черт побери! Так вот откуда такая чудо-техника! Неужели эти штуки в самом деле существуют? Ведь до сих пор к россказням о подобных объектах и всякого рода историям об инопланетянах я относился в высшей степени скептически, считал их выдумками от начала до конца. Вот, оказывается, как бывает в нашей бренной жизни! В том, что говорят люди, непременно есть доля истины. Да, не зря моя ныне покойная бабушка любила повторять, что нет дыма без огня. Но как этот аппарат здесь оказался? И как он связан с моим подвалом?

Интересно, что все-таки здесь происходит? Что ж это получается? Окружающая меня местность совсем не похожа ни на само Елизарово, ни на его окрестности. От Елизарова до ближайшего леса более пятисот километров на север, а здесь все вокруг заросло густым диким лесом. Странно. Все чудеса и несуразности, с которыми я неожиданно столкнулся, несомненно, как-то связаны с этим странным НЛО. Но как? Сразу столько невероятных, совершенно фантастичных новостей! Голова пухнет от удивления – вот-вот лопнет!

Тем временем окружающая меня природа продолжала просыпаться. В лесу спросонок крикнул какой-то одинокий зверек. Ему ответил другой, потом третий… И вот уж их перекличка переросла в сплошной гомон, причем такой громкий, какого я в своей довольно долгой жизни никогда еще не слышал. Птицы с криком носились над землей, садились на кусты и деревья, ныряли в траву, взмывали высоко в небо, кружили над головой. В воздух поднялись тысячи и тысячи бабочек, жуков, мух, стрекоз и других насекомых. Они стрекотали, жужжали, скрипели, тарахтели и щелкали на разные лады, и эти звуки сливались с криками животных, щебетом и чириканьем птиц, уханьем, взвизгиваниями и стонами прячущихся в кустах и траве зверушек, создавая невообразимую какофонию – буйное проявление неукротимой, бьющей ключом жизни. И на фоне всей этой какофонии откуда-то сзади, из-за моей спины слышался все тот же до боли знакомый рокот, происхождения которого я никак не мог уяснить.

Повернувшись спиной к НЛО (буду его условно именовать пока так), я двинулся дальше по направлению к этому рокоту, чтобы выяснить, наконец, откуда он исходит. Спустившись с холма, я побрел, с трудом продираясь сквозь кусты и деревья, опутанные вьющимися растениями. Вскоре я вышел на тропу и побрел по ней, временами низко наклоняясь, чтобы пройти под нависающими ветвями. Докучала мошкара, и я уже подумал было вернуться назад, как вдруг непролазные дебри неожиданно поредели и вскоре кончились. Тропа, по которой я вышел на открытую местность, здесь раздваивалась. Одна ее ветвь вела вперед и по уступам спускалась вниз по крутому скальному склону, а другая сворачивала влево и исчезала из виду, углубляясь в густые заросли.

Я пошел вперед и, дойдя до самого склона, который правильнее было бы назвать обрывом, осмотрелся. Моему взору открылось широкое, необъятное пространство. Сначала мне показалось, что это равнина, на которой до самого горизонта белеют хатки на фоне темно-зеленой растительности. Но присмотревшись, я понял, что это никакие не хатки, а белые барашки, вскипающие на гребнях волн, катящихся по бирюзовой водной поверхности, простирающейся до самого горизонта. Внизу вдоль береговой линии белела пенная полоса прибоя. И тут, наконец-то, до меня дошло, что тот самый загадочный рокот есть не что иное, как звук морского прибоя! Я недоумевал, как может такое случиться? Откуда здесь, в этом убогом городке, отстоящем от морского берега километров на триста, взялось море? Кроме того, почему это вдруг сейчас, когда на моих часах уже почти восемь вечера, здесь над горизонтом поднимается солнце?

Да, не удивительно, что я не верил историям об НЛО. Кто же может поверить в подобную невероятицу? Расскажи кому – тут же тебя в психи запишут.

Постояв у обрыва, я решил вернуться в свой дом, чтобы отойти от шока и спокойно поразмыслить над увиденным.

Повернув назад, я пошел по уже знакомой тропе, легко нашел то место, где на нее вышел – там были поломаны ветки кустарника – и, идя по своим следам, вскоре взошел на знакомый холм. Тем временем солнце успело выглянуть из-за горизонта и осветить верхушки деревьев по левую от меня сторону. Но подняться над лесом оно еще не успело.

В ярком утреннем свете дальше, за НЛО ввысь уходил лесистый склон горы с вершиной, увенчанной вдалеке снежной шапкой, окутанной облаками. Вот это да! Еще и горы в нашем Елизарово!

Не переставая удивляться, я шел к НЛО, и мои ноги, успевшие уже высохнуть, снова намокли, и в ботинках чвакала вода. Дойдя до входа в НЛО, я вознамерился в него войти, но не тут-то было – его порог был на уровне моего лба. После первой попытки подтянуться, ухватившись за края проема, я понял, что это упражнение уже не для меня.

Ах ты черт! Что же делать? Тут без подставки не обойтись. А подставить-то и нечего. Поблизости вокруг ни бревнышка, ни камня и ничего, чем можно было бы нарыть горку земли. И никакой жерди, которую я мог бы положить наклонно на порог и взойти по ней, как по трапу. Я вспомнил, что идя по траве, я спотыкался о камни. Можно насобирать этих камней и сложить из них горку. Сначала эта идея показалась мне наивной, но так как ничего другого придумать пока не удалось, пришлось действовать в этом направлении.

Я стал ходить по траве, нащупывая ногами камни, и небезуспешно. Многие из них настолько вросли в землю, что выворотить их было невозможно. Другие были слишком тяжелы, а третьи – наоборот, слишком малы, чтобы дать скорый положительный результат. Но боязнь остаться навсегда одному в этой странной неизвестной местности заставляла использовать то, что было доступно. В конце концов, мне посчастливилось найти в траве ветку, как видно, принесенную сюда ветром из лесу. Подобрав камень с острым краем, я с его помощью удалил с нее боковые побеги и обрубил конец. Получилась довольно прочная дубинка. Теперь у меня был рычаг, которым можно попытаться выворачивать из земли камни покрупнее, что я и начал делать, используя как опору небольшой валун.

Дело пошло быстрее, но все равно для сооружения подставки предстояло еще долго трудиться. Натаскав камней, я сложил из них пирамиду и попытался на нее взобраться. Но под моей тяжестью она тут же разъехалась во все стороны, и я едва не травмировал ногу.

Немного подумав, я снова принялся за работу. Теперь уже по заранее продуманному плану. Снизу я уложил четыре крупных валуна, в промежутки положил камни помельче, сверху стал накладывать валуны средних размеров, каждый раз испытывая свою конструкцию на прочность и устойчивость. В конце концов, мне кое-как удалось соорудить шаткую пирамиду, на которую можно было взобраться, чтобы влезть во входной проем, что я тут же и решил сделать. Вскарабкавшись на верхний валун, я выпрямился. Порог оказался чуть ниже моих плеч. Высота пирамиды была явно недостаточной, а пирамида – довольно-таки шаткой. Однако для ее наращивания у меня уже не было сил. Положив на порог локти, попытался подтянуться, но не смог. И я решил предпринять отчаянную попытку. Сделав отчаянный рывок – резко оттолкнувшись ногами, я подпрыгнул и завис, опершись на порог выпрямленными руками. При этом я слышал, как от толчка рухнула моя хлипкая пирамида. Ценой невероятных усилий мне кое-как удалось дотянуться коленом до бокового края проема и, наконец, втащить корпус внутрь помещения. Не веря в одержанную победу, я лежал на полу, совершенно обессилевший, но преисполненный блаженства и гордости. Вот так, по глупости, из-за наивной беспечности, я едва не стал пленником неизвестного, совершенно незнакомого мне мира. Впредь, конечно, надо быть осмотрительным.

Торжествуя победу и при этом коря себя за беспечность, я решил вернуться домой и обдумать, как в следующий раз обследовать открытый мною мир, обеспечив себе полную безопасность.

Но тут меня ждал новый ошеломительный сюрприз. Я не обнаружил знакомого выхода в подвал. На его месте была сплошная серебристая стена. Бешено заколотилось сердце. Ну вот! Доэкспериментировался! Как школьник! Что теперь делать, черт побери тут все на свете?! Подойдя к месту, на котором раньше был проход в бабушкин шкаф, я тщетно шарил по стене, отдавая мысленные команды открыться. Устав, я бросил это бесполезное занятие и стал ходить кругами по периметру помещения в надежде, что выход появится сам по себе точно так же, как и исчез. Должен ведь он был куда-то деваться? В конце концов, по закону Мерфи, что само ушло, то непременно само и вернется. Правда, это относят в основном к вредным явлениям, но ведь логично предположить, что то же должно выполняться и для полезных. Хотя законы Мерфи утверждают обратное. Однако время шло, я валился с ног от усталости, а выход все не появлялся. Нужно было предпринимать активные действия, но попробуй додуматься, какие именно.

Устав от бесполезной ходьбы, я присел у стола немного отдохнуть и собраться с мыслями. Все вокруг было точно таким же, как несколько часов тому назад: настежь открытый выход наружу, но теперь за ним сияло ослепительное солнце, сквозь иллюминаторы видна была яркая зелень ближайших кустов, деревьев и густой шелковистой травы, колеблемой порывами горячего ветра, а выхода в подвал не было и признака. Да, рановато я стал торжествовать победу. Но если и дальше так сидеть, сложа руки, то домой мне точно не вернуться.

Неожиданно на меня нашло озарение. А что, если попробовать использовать датчики на этом столе? Ведь именно отсюда была воспринята отданная мной команда открыть выход наружу! Да как я до этого сразу не додумался! Я положил ладони на столешницу, закрыл глаза, сосредоточился и скомандовал: открыться выходу в шкаф! Эту команду я повторял еще и еще, так что ум заходил за разум. Открывая глаза, я с сожалением видел, что ничего не изменилось. После многократного повторения этих бесполезных действий я, наконец, прекратил их и окончательно пал духом. “А может я только вообразил, что этот стол воспринимает мои команды?” – подумал я и решил проверить, закроется ли по моей команде выход в забортное пространство, который недавно так успешно открылся.

Я вновь положил на стол ладони и, посмотрев на открытый проем выхода, мысленно скомандовал: закрыться выходу наружу! Спустя несколько секунд округлый проем подернулся легкой дымкой. Она тут же застыла, превратившись в мутноватую пелену, потом начала темнеть от периферии к центру, обрела цвет прилежащей стены и полностью слилась с нею. Через минуту на месте проема ничего не осталось – была лишь совершенно гладкая и сплошная поверхность стены. “Да… кое-что у меня все же здесь получается”, – с волнением констатировал я. Однако это было слабым утешением: выход-то в шкаф по-прежнему оставался закрытым.

Внезапно у меня в душе затеплился огонек слабой надежды. Я вспомнил, задняя стенка шкафа восстанавливалась сама собой при закрывании его дверцы. А что если и здесь происходит нечто подобное? Я оглянулся, уже представив себе на прежнем месте гостеприимно открытый выход. Но там по-прежнему была гладкая стена. Я готов был плакать и вопить от отчаяния, но по опыту знал, что ни криком, ни слезами горю не поможешь. Отчаяние повергло меня в прострацию, и я сидел, тупо уставившись в никуда, ничего не видя и не слыша.

Выйдя, наконец, из оцепенения, я стал лихорадочно думать, но ничего нового придумать не мог. Всю жизнь, когда мои действия не давали результатов, я, чтобы как-то поддержать в себе активность, повторял их снова и снова, пока мне не являлась новая идея, порой очень даже плодотворная. Так же и в этот раз – предприняв все возможные действия в поисках желаемого результата, но, не достигнув цели, я начал все сначала.

Усевшись поудобнее, я уже в который раз положил ладони на столешницу и сосредоточился, вообразив как открывается проем выхода в мой подвал. Через несколько минут я без тени надежды боязливо оглянулся и не поверил своим глазам. К моему великому удивлению, проем был открыт. Не помня себя от радости, я опрометью кинулся к нему и мигом очутился в бабушкином подвале, который теперь показался мне таким милым, уютным и гостеприимным, как никакой другой уголок на свете.

Я вышел из подвала, торжествуя победу в серьезной борьбе за жизнь. Как сейчас модно говорить в подобных случаях, с большой дозой адреналина в крови. Но я не люблю этого выражения, тем более что дело здесь, по-моему, совсем не в адреналине. Ибо недавно я прочел в научно-популярной статье, что непосредственная инъекция адреналина в кровь подобных ощущений у человека отнюдь не вызывает.

Я так долго провозился, обследуя местность за пределами загадочного помещения, похожего на НЛО, а потом в борьбе за возвращение в родной подвал, что совершенно дезориентировался во времени. Поэтому меня несколько удивило, что уже светает, и мои часы показывают половину седьмого утра.

 

VI

 

После столь смелой вылазки я понял, что был по-мальчишески самоуверен и не по возрасту опрометчиво подвергал себя огромному риску. Ведь я располагал слишком скудной информацией об этом треклятом шкафе, тем более о том помещении, которое я теперь условно именовал НЛО. А о пространстве за его пределами я не знал вообще ничего.

Для систематизации результатов наблюдений мне захотелось все их немедленно занести в ноутбук. Кроме того, я решил теперь не расставаться со своим коммуникатором и заносить в него новые сведения прямо на месте, “по горячему следу”. Только сейчас я по-настоящему оценил эту вещь, ибо она позволяла оперативно фиксировать текстовую и речевую информацию, а также фотоснимки и видеоизображения.

Я включил ноутбук и начал с того, что создал в нем директорию под названием “Шкаф”. В нее я намеревался помещать все, что касалось пресловутого шкафа. Прежде всего, я организовал в ней текстовый файл с таким же названием. В пункте под номером один, озаглавленном “Факты”, я в хронологическом порядке записал все события, произошедшие, начиная с момента обнаружения удивительных свойств шкафа тети Серафимы, вернее, моей покойной бабушки.

По моему замыслу каждая запись должна была состоять из следующих пунктов. 1. Факты. 2. Выводы. 3. Проблемы. 4. Планы на ближайшее будущее. 5. Разное. Такая форма записи мне представлялась наиболее логичной, и в ней можно было легко сориентироваться.

 

После того как все наблюденные мною факты были изложены, я сформулировал следующие выводы.

  1. Задняя стенка шкафа представляет собой дверь в НЛО.
  2. Вход из шкафа в НЛО открывается с помощью сенсорного датчика биотоков мозга и автоматически закрывается, когда затворяется дверца шкафа.
  3. В самом НЛО все (по меньшей мере – открытие и закрытие обоих выходов, расположение и мягкость сиденья перед пультом) управляется с пульта, и сенсорные датчики управления расположены на его столешнице.
  4. Грунт за порогом выхода в “забортное пространство” лежит ниже самого порога более чем на полтора метра.
  5. Снаружи (за бортом) НЛО имеется поляна, лес, море и гора со снежной вершиной.
  6. Смена дня и ночи за бортом НЛО не зависит от времени суток в Елизарово.
  7. НЛО лежит на краю зеленой поляны на холме с пологими склонами.
  8. НЛО представляет собой что-то вроде шлюза для перехода в пространство за его пределами (забортное пространство).
  9. Два выхода из НЛО (в подвал и наружу) не могут быть открыты одновременно.
 

Теперь можно было изложить озадачившие меня проблемы.

  1. Каково происхождение шкафа?

  2. Как так получается, что помещение НЛО сообщается одновременно со шкафом и “забортным пространством”, которое, судя по всему, никак не связано с Елизарово?

  3. Где хозяева шкафа, НЛО и всего, что с ними связано? Что они со мной сделают, если вернутся?

  4. Стоит ли уведомить местные власти или научные круги о моем открытии шкафа, НЛО и “забортного пространства”? Если стоит, то когда и каким образом это сделать, чтобы меня не сочли сумасшедшим?

 

В самом деле, если бы я обратился к городским властям, в какой-нибудь научно-исследовательский институт или другое заведение и заявил, что открыл выход в НЛО, а из него – “дверь в иную точку пространства”, и он находится у меня в подвале в старом шкафу моей покойной бабушки, то дальше никто бы меня слушать уже не стал. Меня бы тут же упекли в больницу для умалишенных, и все бы на этом закончилось. До конца жизни я остался бы с клеймом психа, а смыть его невозможно, даже если потом будет официально подтверждено все то, из-за чего меня сочли сумасшедшим. Слишком уж невероятно все случившееся, и поверить в это здравомыслящий человек не может, ибо оно противоречит всему его жизненному опыту. Такое обращение нужно было тщательно продумать, логично спланировать и предъявить весомые доказательства в большом количестве – прежде всего вещественные, а кроме того – фото- и видеодокументы, а также тщательно систематизированные результаты наблюдений. А их-то у меня как раз и не было, даже самых пустячных. Все это нужно было сначала собрать. Так что я решил пока никому ни о чем не заявлять, а предпринять серию целенаправленных вылазок в “забортное пространство”. Кроме того, я и сам по себе сгорал от любопытства и вот что включил в свои планы на ближайшее будущее.

 

1. Спуститься к морскому берегу и как можно дальше пройти по нему в обе стороны, чтобы найти ближайшее поселение людей и узнать, где я нахожусь – как далеко это место от Елизарова.

2. Углубиться в заросли сначала слева от выхода, а потом справа. Быть может, люди обитают именно там.

3. Подняться как можно выше на склон горы, чтобы осмотреть окружающую местность.

4. Позже предпринять вылазку с ночевкой.

5. Если не доберусь до людей, нужно попытаться хотя бы примерно определить географические координаты того места, куда выводит выход из НЛО в “забортное пространство”.

 

В “разном” я записал:

  1. для облегчения входа-выхода из НЛО в “забортное пространство” пользоваться алюминиевой стремянкой, которая стоит в сарае;

  2. с собой необходимо взять:

      1. туристский топорик для прорубания прохода в кустарнике, а также для самозащиты на случай нападения диких животных;

      2. фонарик – на случай, если меня застанет темнота;

      3. удочку с катушкой, рыболовный сачок и наживку – попробовать поудить рыбу в море;

      4. ласты и маску с дыхательной трубкой;

      5. ружье для подводной охоты;

      6. спички и зажигалку для разведения костра;

      7. компас и артиллеристский бинокль, оставшийся от покойного дядьки – мужа тети Серафимы;

      8. запас еды.

 

Когда работа над планом была закончена, мои часы показывали полшестого вечера. Я выключил ноутбук и вышел во двор. Сумерки уже сгустились, и на улице зажглись редкие фонари. Раньше эта улица в темное время суток великолепно освещалась, и даже в тетином дворе по ночам было светло от уличных фонарей, которые горели на каждом столбе. Но сейчас местные власти экономили электроэнергию, и освещение стало чрезвычайно скупым. “Надо будет повесить светильники во дворе и возле сарая”, – подумал я, направляясь в сарай за стремянкой.

Через полчаса я стоял у открытой дверцы шкафа, полностью, как мне представлялось, экипированный для выхода в “забортное пространство”. Очень кстати оказались вещи покойного дядьки: штормовка, офицерский ремень с портупеей, охотничий нож в кожаных ножнах и солдатская фляга, обшитая толстым войлоком. Прикрепив нож и топорик, как и положено, к портупее, я без проблем открыл вход в НЛО и внес в него стремянку.

За иллюминаторами было сумеречно. Утро или вечер? – думал я, открывая выход наружу. Когда он открылся, я оглянулся назад и увидел, что вход, через который я только что вошел, как и следовало ожидать, исчез. Хоть я уже и знал, что запросто смогу его открыть, когда задраю выход в забортное пространство, меня не оставляло подсознательное чувство беспокойства. Чтобы как-то его унять, мне захотелось еще раз проверить надежность этой системы. Прикоснувшись к столешнице пульта, я дал команду закрыться выходу, а когда она была выполнена, скомандовал открыться входу. Убедившись в том, что все срабатывает, я снова открыл выход наружу и выставил стремянку. Ее установке внизу мешало нагромождение камней, принесенных мною накануне. Все же мне кое-как удалось раздвинуть их стремянкой. Придав ей устойчивое положение, я спустился на землю при полной амуниции и, как и раньше, оказался по грудь в мягкой шелковистой траве.

Я хорошо помнил, что в прошлый раз, когда снаружи было утро, солнце всходило слева от выхода. Сейчас солнца на небе не было. Только справа горело золотисто-оранжевое зарево. Понятно. Это закат, вечер. Перед наступлением местной ночи идти к морю было бы в высшей степени безрассудно. Поэтому я отнес назад в НЛО рыболовные снасти и решил немного побродить по ближним окрестностям, пока не станет совсем темно.

Трава, примятая при последней моей вылазке, до сих пор не выпрямилась. Больше никаких следов, указывающих на пребывание здесь человека, я не обнаружил. А сколько нужно времени, чтобы следы совершенно исчезли, я оценить не мог. Это зависело как от характера самих следов, так и от особенностей природы данной местности. У меня сложилось субъективное впечатление, что если здесь когда-либо были люди, то время, прошедшее со дня их ухода, должно исчисляться годами, если не десятилетиями. А то и того больше.

В высокой траве насекомые еще выводили свои забористые дневные трели, и некоторые из них, жужжа, вились передо мной, бесцеремонно садясь на лицо, руки, одежду. Над головой то и дело проносились птицы. Их предвечерние крики казались усталыми и навевали сонливость. Я медленно двинулся по направлению к холму, с наслаждением вдыхая пьянящий аромат свежего воздуха с терпким запахом подопревших водорослей, соли и моря. Неожиданно перекличка голосов местных обитателей начала утихать. Птицы и насекомые куда-то вдруг исчезли, как по команде. Стало необычайно тихо. Молчало все, кроме моря.

Из-за горы, клубясь, выплывали плотные кучевые облака. Сливаясь, они низко нависали над землей и буквально на глазах заволокли недавно чистое небо. Вскоре они сплошь закрыли его настолько плотно, что стало почти совсем темно. Слышно было, как порывистый ветер шелестит в высокой траве и листьях ближайших кустов и деревьев. На этот шелест накладывался только мощный низкий рокот морского прибоя, доносившийся из-за холма.

Внезапно густая туча, нависавшая над холмом, осветилась изнутри ярко-голубым светом, словно в ней вспыхнула сверхмощная неоновая лампа. Вслед за вспышкой раздался яростный раскат грома, оглушительный и продолжительный, от которого, казалось, сотряслась земля. Я вздрогнул от неожиданности, но тут меня ослепила другая вспышка, и я остановился, ничего вокруг себя не видя и не слыша, в ожидании, когда ко мне снова вернутся зрение и слух. Наконец, я с трудом различил контрастную линию горизонта и в полутьме нечеткие очертания окружающей растительности. Осветив все вокруг, ослепительная зелено-голубая змея молнии с оглушительным треском ударила в холм, с которого я вчера осматривал окружающую местность. Запахло озоном и гарью. Мне на руку упала крупная капля дождя. Следующая с силой ударила по лицу. За нею последовала еще одна. Потом, все учащаясь, еще и еще, и, в конце концов, с неба мощной лавиной обрушился теплый неистовый ливень, какого я до сих пор не видывал в своей жизни. Его было бы уместно назвать скорее водопадом, чем дождем. Во мгновение ока он промочил меня до нитки, и я опрометью кинулся к стремянке.

Молнии, сопровождаемые оглушительными раскатами грома, сверкали со всех сторон, освещая мне дорогу к желанному убежищу. Ступая по чвакающей траве, хлюпая по невидимым лужам, я добрался, наконец, до стремянки и, несмотря на излишний вес, быстро вскарабкался по ней и очутился в сухом помещении. С меня ручьями стекала вода, и на полу образовалась темная лужа. Я обеими руками схватил стремянку и стал втаскивать в помещение, пятясь спиной к пульту. Когда мне удалось ее наполовину втащить, помещение осветила яркая вспышка. В двадцати метрах от входа с невероятным грохотом в землю вонзилась молния, и мощный электрический разряд ударил меня через металлическую стремянку. Я рефлекторно бросил ее, отлетев к самому пульту и ударился о него спиной. Вероятно, я на какое-то время потерял сознание, но, как видно, быстро пришел в себя. Оглушенный и ослепленный, я лежал на полу, не в силах пошевелиться. А снаружи, грохоча, неистовствовала невиданная гроза, и ослепительные зелено-голубые змеи молний время от времени на несколько мгновений озаряли помещение, и потом снова все поглощала черная темнота ночи.

Наконец, я обрел достаточно сил, чтобы встать, подойти к пульту и задраить вход. В темном помещении воцарилась мертвенная тишина. И только яркий блеск молний, проникающий через иллюминаторы, порой разрушал тьму, напоминая о том, что там, за бортом неистовствует гроза непостижимой мощи. Я дал команду зажечься свету. Сидя у пульта и опираясь на столешницу, я постепенно вернулся к реальности и почувствовал, что основательно продрог. Мокрая одежда ничуть не согревала – только отбирала тепло. В ботинках хлюпала вода, и ноги замерзли так, что их было бы впору сунуть в раскаленную печь. Хотелось, чтобы в помещении стало жарко, как в сауне. Наклонившись, чтобы снять ботинки, я явственно ощутил, что мне в лицо пахнуло горячим воздухом. Это меня ничуть не удивило, ибо я понял, что пульт воспринял мое желание как команду и каким-то образом включил обогрев. Горячий воздух исходил отовсюду: от стен, пульта, дивана и пола.

Через несколько минут в помещении стало жарко. Разомлев от жары, я дал команду стабилизировать температуру воздуха, сбросил с себя одежду и прилег на диван. Хотелось вытянуться в полный рост. Голова моя лежала на подлокотнике, как на подушке. Я вытянул ноги и положил их на другой подлокотник, досадуя, что диван несколько коротковат для моего роста. Тут же второй подлокотник размягчился и опустился, став вровень с поверхностью дивана. Подняв голову, я увидел, что диван удлинился в соответствии с моим желанием. Вот это да! Здесь, видимо, абсолютно все управляется то ли биотоками мозга, то ли каким-то биополем, то ли еще черт знает чем, но, несомненно, жестко и однозначно связанным с моим мышлением!

Я встал, собрал одежду, беспорядочно валявшуюся на полу, аккуратно разложил ее вместе с нехитрой амуницией на столешнице и послал пульту команду высушить вещи. В ответ поверхность столешницы под одеждой потеплела, и от нее пошел поток теплого воздуха. Я снова прилег и задремал.

Проснувшись, я подумал было, что прошло не более пятнадцати минут, но, посмотрев на часы, понял, что проспал около четырех часов. Они показывали без пяти четыре утра. Моя одежда совсем просохла и была теплой на ощупь. Только ботинки, стоявшие у дивана, оставались сырыми. Я спокойно оделся и с трудом натянул на ноги ботинки, досадуя на себя за то, что не позаботился о них накануне. Собрав свои нехитрые пожитки, я пошел досыпать остаток ночи в условиях домашнего комфорта.

 

VII

 

После того как я поселился в бабушкином доме, мне пока ни разу не приходилось заглядывать в почтовый ящик, прикрепленный к воротам еще покойным мужем тети Серафимы. Да и зачем? Ни журналов, ни газет я не выписывал, а писем ждать было не от кого. Разве что какое-нибудь официальное сообщение могло прийти – от местных властей или из пенсионного фонда. Кроме того, я уже лет пятнадцать не писал и, естественно, не получал “бумажных” писем – только электронные. Поэтому я удивился, когда, идя рано утром в магазин купить чего-нибудь съестного для Джека и Барсика, случайно увидел сквозь отверстия в почтовом ящике белый листок бумаги. На ящике висел амбарный замок, ключ от которого с картонной биркой с надписью корявым старческим почерком “Почта”, как и при тете Серафиме, лежал на кухонной полке. Не знаю, для чего тетя вешала на ящик замок, притом столь массивный. Висел-то он со стороны двора, по которому к тому же бегал Джек и грозно лаял на каждого, кто приближался к воротам.

Я не стал возвращаться за ключом и продолжил намеченный путь в магазин за углом. Было ветрено, в лицо отчаянно хлестал холодный дождь с мокрым колючим снегом, но после посещения магазина я все-таки забежал на базар, купил продуктов да кое-чего для хозяйственных нужд и предстоящей вылазки. Все-таки жизнь в маленьком городе имеет свои преимущества. Здесь все рядом: магазины разных профилей, базар, почта и прочие государственные учреждения. И человек становится независим от транспорта. Даже в самый дальний конец города можно запросто дойти пешком, в особенности, когда располагаешь временем. А местный транспорт везет из конца в конец от силы минут пятнадцать, не более.

По возвращении домой я накормил своих четвероногих питомцев, приготовил себе нехитрый завтрак и кое-как утолил голод. Помыв посуду и подметя пол, я собрался уж было идти в подвал продолжать исследования, как вдруг вспомнил о бумаге в почтовом ящике.

Ключ с трудом вошел в скважину ржавого замка и долго не хотел проворачиваться. Ведь замок никто не открывал, почитай, с прошлого года. А любой механизм, чтобы сохранять работоспособность, должен регулярно работать. После многочисленных попыток, сопровождаемых постукиваниями, подергиваниями и потоком ругательств, мне, наконец, удалось открыть почтовый ящик. Там лежал вдвое сложенный листок отсыревшей бумаги, исписанный ровным каллиграфическим женским почерком.

 

Уважаемый Артем Тимофеевич!

Заходила забрать крыночку, но дома Вас не застала. Звонила по телефону покойной Серафимы Гавриловны, но мне никто не ответил. То ли Вы в это время отсутствовали, то ли за Вами не сохранили ее номер. Или Вы вообще отказались от услуг нашей городской АТС. Номера Вашего мобильника я, к сожалению, не знаю. Поэтому, если будет у Вас возможность, позвоните мне, пожалуйста, домой: 3-47-34 и скажите, как забрать мою посудину.

 

С уважением, Мария Юрьевна.

1 ноября 200… г.

 

 

Телефон Марии Юрьевны не отвечал. Я нажал клавишу отбоя и позвонил еще раз. Эффект тот же. Быть может, она прилегла отдохнуть? Я снова набрал ее номер и терпеливо ждал, считая вызывные гудки. Один… другой… третий… После седьмого в трубке раздался щелчок, а за ним – сладкий женский голос: “Здравствуйте! С вами говорит автоответчик…” Я положил трубку. Что толку разговаривать с автоматом? Терпеть не могу автоответчиков и автоматических определителей номера. Всякий раз, когда я слышу, что “трубку снял” автоопределитель, я чувствую себя униженным, воображая, что там, на другом конце линии, кто-то, глядя на индикатор, интересуется, кто ж это звонит. И потом прикидывает, стоит ли тебе отвечать. Если ты нужен и пришелся кстати – охотно ответит, а если нет – пошлет тебя заочно ко всем чертям, а то и еще куда подальше.

Но вернуть женщине посудину все же нужно. И как можно скорее, притом не пустую. Но что ей преподнести в качестве благодарности за такие вкусные пирожки? Знать бы, в чем она испытывает нужду. Однако это мне, к сожалению, пока не ведомо. Что ж, придется отблагодарить ее коробкой хороших конфет. Решение банальное, но универсальное. Другого выхода у меня нет.

Долг есть долг, который всегда, как говорится, платежом красен. Погода была прескверной, но деваться некуда. Чтобы выглядеть джентльменом, нужно выйти купить хороших конфет. Noublesse oblige, как говорят французы.

Вскоре я вернулся с солидной коробкой пижонских шоколадных конфет, наполненных ромом. Причем, свежайших, уложенных не в современном стиле – “квадратно-гнездовым способом”, а плотно, одна к одной, как в добрые старые времена. Сунув для лучшей сохранности коробку в холодильник, я еще раз попробовал созвониться с Марией Юрьевной. Безуспешно. Что ж, попробуем завтра. Облачившись в штормовку и прочее туристское снаряжение, я уложил в чехол купленную накануне удочку и направился в подвал.

Открыв вход в НЛО, принялся переносить в него вещи, необходимые для запланированной вылазки. Все было уже перенесено, когда я вспомнил о компасе и стал искать его среди всякого барахла на старом хлипком стеллаже. Когда мои поиски увенчались, наконец, успехом, я, надевая компас на запястье, случайно толкнул стеллаж плечом. От этого толчка шест, которым раньше во дворе подпирали бельевую веревку, с грохотом рухнул за бабушкин шкаф. Я поднял его и снова поставил вертикально у стеллажа. При этом мне показалось, будто за шкафом что-то не так. Там на полу было полно всякого мусора, но я увидел свет от лампы, которую несколько минут назад поставил на ящик с противоположной стороны. Между задней стенкой шкафа и стеной подвала было… пустое пространство! Как это может быть? Я же через шкаф только что попадал в просторное помещение НЛО!

Я подскочил к открытой дверце шкафа и заглянул внутрь. Там был по-прежнему открыт вход в помещение НЛО, освещенное яркими лучами солнца, проникающими сквозь иллюминаторы. Я вошел в него, несколько раз обошел по периметру и осмотрелся. В помещении ничто не изменилось, и я снова вышел в бабушкин подвал. В подвале также ничего не изменилось. Решив, что мне все это померещилось, снова заглянул за шкаф. Между шкафом и стенкой по-прежнему был промежуток шириной с ладонь. Я взял тот самый шест и сунул его в шкаф, так что один его конец торчал из двери наружу, а другой находился в помещении НЛО, из которого я только что вышел.

Во дворе у сарая лежал другой такой же шест. Я незамедлительно притащил его в подвал и тут же сунул за шкаф. Шест лег на пол, не задев ни за какое препятствие, а конец шеста, проходящего через шкаф из подвала в НЛО, даже не дрогнул! Как это может быть? Один шест прошел поперек другого, как через свободное пространство! При этом оба они остались целехоньки! Куда на самом деле уходил конец шеста, лежащего горизонтально на нижней полке шкафа? Такого не может быть! Я проверял еще и еще, действительно ли из этого странного шкафа открывается вход в то самое загадочное помещение НЛО, и это подтверждалось вопреки всем законам физики и здравому смыслу. Быть может, я помешался? Я не верил своим чувствам, хотелось пригласить кого-нибудь, кто мог бы подтвердить истинность увиденного, но страх перед неопределенностью человеческой реакции удерживал меня от этого. Этот шкаф, как его ни изучай, все время преподносит сногсшибательные сюрпризы.

Отложив размышления на будущее, я вошел в НЛО, открыл выход во внешнее пространство и выглянул наружу. За бортом жег невыносимый зной. Солнце приближалось к зениту. “Странно, – подумал я, – Елизарово, как и вся наша страна, расположено в умеренной климатической зоне, где солнце никогда не достигает зенита. Почему же здесь оно жарит сейчас в самое темя?”

Время от времени с моря налетал легкий ветер, принося некоторую прохладу. Но как только он стихал, солнце снова начинало печь нестерпимым зноем.

Спустившись по стремянке, я знакомым уже путем двинулся к зарослям, чтобы спуститься к плещущему морю с его животворной прохладой. Через несколько шагов я взмок от жары, но из-за палящих солнечных лучей не мог сбросить одежду. Кроме того, я по неосмотрительности не надел головного убора и для защиты от солнца пришлось накинуть на голову капюшон штормовки. Обильный пот, стекая по лбу, заливал глаза, и мне поминутно приходилось вытирать лицо рукавом. Дойдя до зарослей, мне под их сенью пришлось сделать небольшой привал. Очень хотелось пить. Отхлебнув из пластиковой бутыли, я утолил жажду. Достав из рюкзака полотенце, я вытер лицо, шею, а также волосы, изрядно поредевшие от возраста, и повязал его на голову как бандану.

Переведя дух, я снова взвалил на спину рюкзак и продолжил намеченный путь, прорубая дорогу в зарослях туристским топориком. Я накануне отточил его до остроты бритвы. И сделать это было очень нелегко: сталь была исключительно твердая. Все же не зря мужик, у которого я его купил, так навязчиво убеждал меня: “Да я недорого отдаю, ей-Богу. Больше нигде такого не купишь, даже на заказ – клянусь. Сам отковал. И закалил тоже сам. Я в термичке с детства работаю – металл шкурой чувствую. Раз наточишь – и на всю жизнь. Тут сталюга сумасшедшая. Смотри – напильник не берет. Для себя делал. Ни за что бы не продал, но сейчас деньги во как понадобились. Бери, не прогадаешь”. И я взял.

Идти с топором было значительно легче, чем с пустыми руками, но я тут же убедился на опыте, что удобнее было бы пользоваться саблей или мачете – у них длиннее рубящая кромка. Вскоре я вышел на тропу, знакомую по прошлой вылазке. Идти стало проще. В зарослях было прохладно, но душно из-за сырости. С мокрой травы, с кустов и деревьев слетали тысячи надоедливых мошек и вились вокруг меня, забиваясь в нос, рот, глаза и уши. Пришлось укутать полотенцем все лицо, но глаза все же оставались незащищенными. Вскоре тропа вывела меня на открытое пространство. Мошки отстали, однако на смену им снова пришло жестокое солнце, от которого теперь не было спасения.

Наконец я добрел до развилки троп, пошел по правому ответвлению и достиг края обрыва, откуда открывался вид на морскую ширь во всем величии и красоте. Здесь я снова сделал короткий привал. Сбросив рюкзак, достал компас, чтобы определить ориентацию береговой линии. Мысленно проведя прямую между краями правого и левого мысов, я увидел, что стрелка компаса установилась к ней почти перпендикулярно. То есть, береговая линия проходила приблизительно с запада на восток. При этом я констатировал, что магнитная стрелка здесь устанавливается очень быстро, почти не совершая колебаний.

Попив воды, я продолжил намеченный путь к морю, спускаясь по каменистым уступам, разогретым яростным полуденным солнцем. На камнях, на ветвях кустов и деревьев и в траве неподвижно сидели не известные мне пресмыкающиеся. Многие из них были по расцветке неотличимы от камня, сухих веток и пожухлой травы. Часто я замечал их только тогда, когда они, спугнутые моим приближением, с невероятной прыткостью срывались с места и с быстротой молнии исчезали среди камней, в щелях, островках жесткой колючей травы или редком кустарнике. Другие имели пеструю раскраску и сидели, как бы с гордостью демонстрируя свой наряд. Некоторые были размером с мизинец, а иные достигали метра в длину. Хотелось рассмотреть их повнимательнее, но солнце жгло с таким остервенением, что я, опасаясь теплового удара, спешил спуститься вниз, чтобы поскорее укрыться в тени и, передохнув от солнца, окунуться в прохладу прозрачных морских волн.

В конце концов, я спустился на песчаный пляж, испещренный замысловатыми узорами, начертанными следами птиц, зверей, рептилий, крабов и прочих обитателей здешнего края, которые повсюду метались по песку в поисках пропитания. Но следов человека среди них я, как ни искал, не обнаружил нигде. Интересно, – подумал я, – если люди здесь появляются редко или не появляются вообще, то кто тогда протоптал тропу, выведшую меня к этому пляжу? Неужто животные? Я слышал о таком, но никогда не сталкивался вживую.

Еще спускаясь по уступам, я под самым обрывом заприметил высокий куст, густой и раскидистый, отбрасывающий плотную тень. Едва ступив на пляж, я повернул налево и по крупному чистому песку зашагал к этому кусту, чтобы расположиться в его тени. Дойдя до спасительной тени, я сбросил рюкзак и стал жадно пить воду. Напившись, заметил, что выпил уже половину трехлитровой баклажки, и решил экономить живительную влагу, дабы ее хватило до возвращения домой.

Желтая полоса песчаного пляжа дугой окаймляла зыбкую синюю гладь небольшого залива. По правую сторону несколько невысоких утесов вдавались в море, образуя острый мыс. Волны с шумом разбивались о них и, бурля и пенясь, откатывались назад в морскую синь. Левый мыс оканчивался грядой черных шхер, вдали уходящей влево параллельно берегу.

До воды было не менее пятидесяти метров. Сбросив намокшую от пота одежду и полную песка обувь, я остался в одних плавках и побрел к воде. Раскаленный песок так обжигал ноги, что волей-неволей пришлось перейти на бег, дабы не обжечь стоп. Оказавшись в полосе прибоя, я, не обращая внимания на копошащихся повсюду крабов, с наслаждением плюхнулся в воду. Дно круто уходило вниз, а вода была изумительно теплой. Подхваченный волной, я энергичным брассом поплыл на глубину. Волны достигали не менее полутора метров в высоту, и, качаясь на них, я чувствовал себя на вершине блаженства. Отплыв от берега метров на пятьдесят, я барахтался, нырял, кувыркался и фыркал. Ныряя в хрустально прозрачную воду, я видел снующие вокруг меня косяки рыб, но каких именно, разглядеть было невозможно, так как мои принадлежности для ныряния остались в рюкзаке на берегу.

Наплескавшись всласть, я поплыл к берегу. Однако выйти оказалось не так просто. Волны то и дело сбивали меня с ног. Падая, чертыхаясь и снова вскакивая в полосе прибоя, я с трудом преодолел ее, выбрался на влажный песок и остановился, подставляя спину солнцу, чтобы поскорее согреться. Хорошо! Надо же, поздней холодной осенью я, при нынешних условиях жизни, не выезжая из мрачного Елизарова, имею возможность наслаждаться морем и греться в жарких лучах летнего солнца. Какая прелесть! Интересно, почему человека всегда тянет к морю? Не знаю, как для кого, а для меня даже худшие дни, проведенные у моря, несравненно лучше самых хороших дней, проведенных вдали от него.

Бредя вдоль берега по полосе мокрого песка, омываемого прибоем, я видел, как на нем суетятся крабы самых разных размеров – от крошечных, величиной не больше вишни, до крупных – с моего Джека. Они рылись в выброшенных прибоем водорослях, покрытых белой пеной, выискивая запутавшихся в них рыбешек, ракообразных и Бог весть чего еще.

Словно завороженный, я смотрел, как прибой мерно накатывает на песчаный берег, оставляя на нем пучки водорослей, причудливые раковины и хлопья белой пены. От прозрачных волн трудно было оторвать взгляд. Удивительное ощущение! У самого берега на мелководье среди уединенной группы редких валунов, быстро перебирая многочисленными лапками, плавали на боку огромные прозрачные креветки. Некоторые из них были настолько велики, что вряд ли поместились бы на тарелке. Изловчившись, я схватил одну за спинку и вынул из воды. Она отчаянно затрепетала лапками и мощным хвостом, обдав меня тучей мелких брызг. А я принялся рассматривать ее в лучах яркого солнца.

Удивительная креветка. Никогда таких не видел, даже в телепередачах о путешествиях в тропики. Боковые пластины ее панциря двигались из стороны в сторону, с тихим шипением испуская пену, а на нижней части брюшка мелкие отростки прижимали к нему приличную порцию темно-красной икры. Икринки, похожие на мелкие ягодки красной смородины, отсвечивали рубиновым блеском.

Мне казалось, что такие креветки должны быть непременно съедобными, притом очень вкусными. И я воспринял эту ни на чем не основанную мысль, как непреложную истину. Не мешало бы их наловить, да побольше, чтобы, вернувшись домой, приготовить и угостить Марию Юрьевну. То-то удивится, когда в своей крынке увидит таких монстров!

Креветки по-прежнему стаями плавали среди валунов, ныряли под них, снова выскакивали на свет божий, рылись в песке, уходили на глубину, а на их место приплывали другие.

Поймать голыми руками вторую оказалось сложнее, чем я думал, но после нескольких попыток я все же достиг своей цели. Выйдя на песок и, обжигая стопы, побежал к лагерю. Бросив под куст добычу, накрыл ее штормовкой и принялся рыться в рюкзаке в поисках рыболовного сачка. От охотничьего азарта дрожали руки, но я все же достал телескопическое древко и прикрепил к нему ободок с сеткой. Теперь у меня было чем ловить креветок, но следовало еще подумать, куда их складывать. Для этого я решил использовать болоньевую сумку, набитую едой, которую аккуратно переложил в рюкзак. Чтобы защитить от горячего песка ноги, пришлось обуться в кроссовки. Но нужно было защитить и кожу от агрессивного солнца. Поэтому я надел рубашку и брюки, а голову повязал полотенцем.

Будучи теперь при полной экипировке, я отправился на промысел креветок. Наловить их сачком особого труда не составило. Они были настолько крупными, что сумка заполнилась за несколько минут. Я отнес ее под свой куст, накрыл зелеными ветками и пошел к левому мысу, чтобы посмотреть, нет ли за ним каких-либо сооружений или иных признаков присутствия людей.

У мыса песчаный пляж заканчивался, а прибой гасили многочисленные валуны, вдающиеся далеко в море. Дальше мне пришлось карабкаться по камням среди армии крабов. Шурша, они бегали во все стороны, рылись в гальке, взбирались на камни, спрыгивали в воду, бродили по мелководью. Я едва не наскочил на краба с сине-зеленым панцирем, который был настолько велик, что не вместился бы в семилитровую кастрюлю из моего нынешнего хозяйства. Такой, подумал я, в два счета отхватит своей клешней не то, что палец, а и всю руку, пожалуй! Держа наизготовку мощные клешни, краб неподвижно сидел на плоском камне и пристально разглядывал меня черными глазами, отливающими радужным блеском. Каждый глаз двигался независимо от другого и, казалось, едва удерживался в орбите на тонкой жилке, словно бусина. Меня охватил животный страх при мысли, что если он вздумает напасть, то целым мне не уйти… Ведь под рукой у меня не было ничего, что можно было бы использовать как оружие. Однако краб, видимо, решил, что со мной ему нет смысла связываться, и с громким плеском тяжело плюхнулся в воду.

Дойдя до мыса, я вскарабкался на небольшой утес и посмотрел дальше вдоль берега. За мысом открывалась широкая лагуна, окаймленная светло-желтой полосой песчаного пляжа и вдали отгороженная от открытого моря густой грядой черных шхер. Волны, набегающие из-за самого горизонта, разбивались о них, образуя пенистые буруны, а в лагуне водная поверхность оставалась гладкой, почти зеркальной. Очевидно, только при чрезвычайно высоких волнах прибой мог достигать берега. В этом месте море глубоко вдавалось в сушу на участке береговой линии длиной более километра. Как видно, скальные породы здесь были довольно мягкими, и штормовой прибой, размывая их, со временем образовал широкую гряду причудливых скал в виде столбов, арок, башен, грибов, неправильных конусов и круглых валунов. С высоты утеса я любовался захватывающей красотой этих диковинных скал, до блеска отполированных прибоем, и невольно думал, что если среди них застигнет человека шторм, ему несдобровать.

Далее песчаный пляж постепенно расширялся – скалы вдоль береговой линии все дальше отступали от воды, их склоны становились все более пологими, сплошь укутанными кудрявой зеленью, а водная гладь выблескивала густой мелкой рябью. Было похоже, что еще дальше в лагуну впадает река. Вода в лагуне была необыкновенно синего цвета. Такой яркой водной синевы я никогда еще не видел.

Распугивая великое множество крабов, ящериц, черепах, крикливых птиц и еще каких-то созданий, я двинулся далее вдоль берега. В нескольких метрах от береговой кромки, почти рядом со мной плескались крупные рыбы. Порой они выпрыгивали из воды и с тяжелым плеском опадали обратно.

Мои предположения оправдались. Вдали за отрогом, бурля среди округленных течением валунов, несла в море свои пенные воды мощная горная река. Собственно, ее устье и образовывало эту живописную лагуну. Если бы здесь побывал Айвазовский, то человечество, несомненно, обогатилось бы еще как минимум одним великолепным шедевром маринистской живописи.

По сравнению с прибоем, обрушивающимся на плотный песок у моего лагеря, вода в лагуне была спокойной и ласковой. Мне вспомнились слова знакомой с детства песни: “и берег морской целует волна”… Волны здесь действительно целовали мягкий песчаный пляж метров семьдесят шириной. А вдоль верхнего края пляжа простиралась широкая гряда уже описанных причудливых скал и крупных валунов, самый меньший из которых был размером с грузовик.

Я вошел в узкий проход между огромными валунами и оказался внутри гряды – в совершенно иной среде, где микроклимат заметно отличался от того, в котором я пребывал минуту назад. Некоторые из валунов наполовину вросли в песок, а другие, казалось, лежали на самой его поверхности. Валуны и скалы в виде столбов, конусов, пирамид и арок образовывали высокие крутые стены извилистых коридоров. Местами они были настолько тесными, что прямые солнечные лучи могли осветить их полы?, устланные ровным слоем чистого песка и мелкой гальки, только с зенита. Здесь царили прохлада и свежесть, легко дышалось после палящего зноя и хотелось прилечь, чтобы прохладить перегретое на солнце тело. Но я не стал этого делать, опасаясь змей, так как одну из них увидел в нескольких шагах от себя. Эта пестрая двухметровая бестия тоже, видимо, приползла сюда прохладиться и лежала у самой стены, не обращая на меня никакого внимания. На всякий случай я подхватил круглый увесистый камень и, лавируя среди тенистых коридоров, пошел дальше по замысловатому лабиринту. Наслаждаясь прохладой, я все более и более углублялся в него.

С интересом разглядывая причудливые стены лабиринта, я невольно обратил внимание на свисающие с них многочисленные клочья водорослей. Очевидно, при сильном волнении прибой действительно захлестывает эту гряду. И такое, по всей вероятности, в последний раз происходило совсем недавно, ибо водоросли еще не утратили своего естественного цвета и даже кое-где оставались влажными. Как видно, сильные шторма здесь не редкость.

Я никогда не страдал клаустрофобией, но в тот момент у меня от ужаса перехватило дыхание, заныло под ложечкой и захотелось поскорее выйти на открытый простор. Я повернул назад и спешно пошел, как мне казалось, в сторону моря.

Пройдя с полчаса, я засомневался в правильности выбранного направления, так как море все не показывалось. Я остановился и прислушался в надежде уловить шум прибоя. Но ничего, кроме многоголосого птичьего гомона да стрекотания насекомых, до моего слуха не доносилось. Я повернул влево, однако через некоторое время снова разуверился в верности своего решения. От волнения мое сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вдребезги разнесет грудную клетку. Я понял, что заблудился и безуспешно метался из стороны в сторону в поисках выхода. Стены были высокими и крутыми и влезть на какой-либо из валунов или столбов, чтобы осмотреться вокруг, было невозможно.

Вспомнив известное мне с детства правило выхода из коридорного, то бишь пещерного лабиринта, я воспрянул было духом. Согласно ему нужно все время идти, непрерывно касаясь одной рукой стены. Но логика тут же подсказала, что здесь это правило не сработает. В этом лабиринте, следуя такому правилу, можно зациклиться – непрерывно кружить вокруг одного и того же валуна.

Я сел на прохладный песок, стараясь успокоиться, и напряженно думал, возложив все надежды на логику и пространственное воображение. Если бы я с самого начала пошел назад по своим следам, то мог бы спокойно выйти. Но мой путь по лабиринту устилали то песок, то галька, на которой отчетливых следов не оставалось. Кроме того, я давно уже блуждал по лабиринту и оставил на песке так много следов, что теперь они могли только запутать. Нужно было придумать что-то иное.

Не знаю, сколько времени я просидел в прострации, но в конце концом меня осенила простая мысль. Я вспомнил, что когда я стоял наверху лицом к морю перед тем, как спуститься на пляж, то солнце всходило слева от меня, а заходило справа. Значит, если сейчас здесь послеполуденное время, то по освещенным солнцем верхним краям стен можно легко сориентироваться, где восток, а где запад! Следовательно, чтобы выйти к морю, нужно идти так, чтоб освещенные солнцем стены были слева! Я посмотрел вверх и, повернувшись надлежащим образом, опрометью кинулся бежать к выходу, к свободе, к прибою…

Минут через пятнадцать-двадцать в конце извилистого коридора заиграла синева лагуны. Боже, какое это было счастье!

Я вышел к морю у просторной скальной площадки. Она была усеяна осколками раковин, и по ее плоской как озерная гладь поверхности ветер перекатывал редкие клочья сухих водорослей. За площадкой берег резко уходил влево. Пройдя вдоль него еще шагов двести, я понял, что нахожусь у самого устья быстрой реки, и решил немного подняться вдоль берега вверх – против течения.

И дно, и берег реки изобиловали округлыми обточенными водой камнями. Поэтому, чтобы следовать вверх относительно течения, я вынужден был карабкаться по валунам. Довольно утомительно для моего возраста и комплекции. Нужно было двинуться обратно, чтобы успеть вернуться домой до захода солнца. С таким намерением я спрыгнул с валуна в реку и тут же, как ужаленный, выскочил на ближайший камень. Вода была настолько холодной, что обжигала, словно расплавленный металл.

Когда ноги отошли от холода, я снова подошел к воде, зачерпнул пригоршню живительной влаги и осторожно попробовал. Она была чистой как слеза, пресной и, так как я давно уже изнывал от жажды, показалась мне удивительно вкусной. Я жадно пил, не думая о том, что вместе с речной водой можно проглотить какую-нибудь заразу или паразита. Утолив, наконец, жажду, я двинулся назад, к лагерю. По дороге я не без радости думал о том, что теперь можно будет ходить на пляж, не отягощая себя излишним запасом воды, а пополнять его здесь – прямо из реки.

Дойдя до лагеря, я валился с ног от усталости. Солнце уже клонилось к горизонту, а нужно было успеть добраться до дома, прежде чем наступят сумерки. Не ночевать же здесь – прямо на пляже. Превозмогая усталость, я подошел к рюкзаку, намереваясь собраться, и увидел, что он лежит не под кустом, где я его оставил, пряча от солнца, а рядом – между кустом и стеной обрыва. Вещи, которые я в него аккуратно укладывал, были в беспорядке разбросаны поблизости. Штормовка тоже лежала не там, где я ее оставил. А креветок, которых я накануне добыл с таким азартом и тщательно под нее спрятал, доедали проворные грызуны и крупные коричневые жуки. Хлеб, яйца, сваренные вкрутую и прочее продовольствие было также кем-то съедено. Даже яичную скорлупу сожрали. Остались только обрывки бумажных оберток да полиэтиленовых пакетов. Вокруг в изобилии, неприятно жужжа, роились мухи всевозможных размеров, мастей и оттенков: крупные, мелкие, круглые, длинные, черные, серые, синие, зеленые и еще Бог весть какие. Я поднял штормовку и отпрянул от неожиданности. Из-под нее с шипением выскочила полуметровая ящерица и стремглав кинулась наутек. Таких красивых ящериц я еще не видел даже по телевидению или на картинках. Серо-зеленая, с двумя рядами причудливых желтых пятен вдоль спины, она, отбежав от меня на несколько метров, остановилась и, вибрируя, с головой ушла в горячий песок. После бесплатного пиршества местные “пираты” оставили вокруг великое множество всевозможных следов и помета. В основном, как мне казалось, помет был птичьим.

Что ж, – подумал я, – ничего не поделаешь. В конце-то концов, этого и следовало ожидать. Кроме того, даже если бы креветок никто не тронул, они бы все равно испортились на этой ужасной жаре”. А бутерброды и яйца были бы сейчас очень даже кстати – я ужасно проголодался. Судя по высоте солнца, до заката еще можно успеть наловить сумку креветок и засветло вернуться домой.

Вооружившись сачком, я пошел на прежнее “креветочное” место и с удивлением увидел, что камни, среди которых я несколько часов назад ловил этих диковинных монстров, были глубоко под водой, а полоса пляжа стала заметно уже. Теперь креветки плавали около камней, которые раньше были далеко на суше. Уровень воды в море стал значительно выше, чем прежде. Что это, прилив? Но ведь и в Черном, и, тем более, в Азовском море приливы и отливы совсем незаметны. А других морей в нашей стране нет. Опять загадка.

Отставив ее на потом, я принялся ловить креветок и вскоре снова наполнил ими болоньевую сумку. Положив ее в тень, начал собирать рюкзак. Вынув из полиэтиленового пакета часы, посмотрел на циферблат и не поверил своим глазам. В Елизарово было уже начало десятого вечера! Со времени моего выхода из НЛО прошло более двенадцати часов, а здешнее солнце прошло по небу всего лишь чуть больше половины дневного пути. Что тут за фокусы со временем? Или с солнцем? Связаны ли они как-то с принципом работы самого НЛО? Бог весть, что это за техника.

Удочку, которую я сегодня так и не использовал, а также рыболовный сачок, ласты, маску с трубкой и подводное ружье я завернул в старенькую пляжную подстилку, уложил за кустом, у самой стены обрыва, и сверху придавил несколькими увесистыми камнями, чтобы не унесло ветром. Зачем тащить обратно то, что в ближайшее время в Елизарово мне наверняка не понадобится? Упаковав рюкзак и с трудом взвалив его на спину, я двинулся в обратный путь.

Подъем наверх оказался значительно труднее, нежели спуск. Заметно сказывалась усталость. Подкашивались ноги. Приходилось отдыхать чуть не на каждом уступе. Скалы быстро остывали. Когда я достиг самого верха, солнце уже спряталось за горизонт. Начало смеркаться. Повеял легкий прохладный бриз, и я ускорил шаг, опасаясь, что меня в зарослях застанет темнота.

Быстро смеркалось, и я с трудом различал тропу. Чтобы остановиться и достать из рюкзака фонарик, требовалось какое-то время, но я дорожил каждой минутой и продолжал идти в сумерках, сгущавшихся с каждой минутой. В конце пути я на ощупь продирался сквозь кустарник, боясь потерять направление. Меня преследовал животный страх. Казалось, будто кто-то ужасный наблюдает за мной из темноты зарослей, выискивая удобную минуту, чтобы схватить и беспощадно растерзать.

В конце концов, я выбрался из зарослей и вздохнул с облегчением, увидав впереди темные контуры холма, а дальше, на фоне тускнеющего неба – знакомый силуэт НЛО. Забыв об усталости, я пошел к нему напрямик, не разбирая пути и спотыкаясь на ухабинах, кочках и камнях, скрытых под высокой густой травой.

Стремянка стояла на прежнем месте, белея при матовом лунном свете на фоне темной травы. Счастливый оттого, что в конце концов добрался до входа в свой дом, представлявшийся мне в ту минуту таким гостеприимным, я остановился у стремянки немного передохнуть. Усталость сковала мое тело. Казалось, у меня не хватит сил по ней взобраться. Я повернулся спиной к стремянке и, положив рюкзак на перекладину, ослабил натяжение шлей. Стоя таким образом, я отдыхал перед последним шагом к дому, уюту и комфорту. Без отдыха у меня на этот шаг, пожалуй, действительно не хватило бы сил.

Безоблачное небо успело уже стать черным, и его густо усеяли мириады звезд. Да-а-а, таких больших, ярких и многочисленных звезд в городе не увидишь даже в самую темную ночь. Необыкновенно крупная звезда горела высоко над морем. Она сияла голубым мерцающим светом, словно галогеновая лампа на столбе у моего двора. Прямо над нею, почти в зените, висела луна в фазе “первая четверть”. Она тоже была необычайно яркой и будто бы крупнее, чем обычно. Мне даже показалось, что темноватые пятна на ее поверхности были совсем не такими, как я привык видеть. Но этому факту я не придал существенного значения и только пожалел, что совершенно не знаю звездного неба. Ибо по нему можно было бы однозначно определить координаты моего местонахождения.

Воздух был наполнен вечерней прохладой, ароматом цветов, стрекотом насекомых, криками птиц и других ночных созданий, сокрытых в темноте. Дышалось так легко, что вскоре моя усталость начала проходить, и я уже спокойно мог подниматься по стремянке с рюкзаком за плечами. Я чуть присел перед стремянкой, чтобы поддать повыше рюкзак, разогнул колени и, когда поворачивался лицом к стремянке, с восточной стороны над зубчатой кромкой леса моему взору предстала во всей своей красе полная луна.

Сначала я в этом не усмотрел ничего необычного, но потом вдруг вспомнил, что несколько минут назад луна была высоко в небе со стороны моря, притом в форме полукруга. Как она могла за такое короткое время поменять фазу и переместиться к самому горизонту, притом на восток? Что за нонсенс? Я снова посмотрел на то место, где видел луну в первый раз, и не поверил своим глазам: она все так же висела на прежнем месте – рядом с той самой ярко-голубой звездой. Я тут же снова взглянул на восток – там по-прежнему матово-белесым светом сияла полная луна. Уж не сошел ли я с ума? Что ж это получается? Две луны в небе! Невероятно!

Я снова и снова поочередно смотрел то на одну луну, то на другую, не доверяя собственным чувствам. Анатолий Кашпировский в одном из недавних телевизионных выступлений сказал, что однажды наблюдал на небосводе четыре солнца и объяснил это явление как своеобразный мираж. Вероятно, две луны над моей головой – это тоже какой-то мираж. От волнения стучало в висках и путались мысли. Я присел на перекладину стремянки и попытался успокоиться. Прошло не менее четверти часа, прежде чем мне удалось справиться со стрессом.

Наконец, я снова обрел способность трезво мыслить и стал внимательно рассматривать небо. Сомнений не было: на небосводе светило две луны, причем та, что возле яркой звезды, была заметно крупнее недавно взошедшей. Очертания пятен на них были разными, а также совсем не такими, какие я с детства привык видеть на луне. Только теперь я понял, что и звезд на небе было много больше, чем я когда-либо наблюдал в своей жизни. Многие из них были непривычно крупными и яркими. К тому же сама картина звездного неба была совершенно незнакомой. Все это могло означать только одно… Мне было жутко это признать… Это означало… что я, как это ни парадоксально, находился не на Земле, а на какой-то другой, неведомой планете… Да, да, именно так и никак не иначе. Теперь результаты моих наблюдений, ранее представлявшие собой набор отдельных, порой не стыкующихся между собой фрагментов, слились в единый конгломерат с многочисленными связями. Как в детской головоломке – из разрозненных кусочков складывается некая единая целостная картина. Все выстраивалось в логичную смысловую цепочку: различия во времени и продолжительности суток, буйная незнакомая природа и необычное звездное небо с двумя лунами. А шкаф и пресловутый НЛО – это соответственно терминал и шлюз для перехода из одного мира в другой. “Звездные врата”, так сказать. Как в фантастическом фильме. Так вот почему выход из НЛО может быть открыт лишь в одну сторону – либо в шкаф, либо в забортное пространство, на эту чужую планету: если открыть оба выхода одновременно, то в случае разницы атмосферных давлений, силы тяжести и чего-то там еще могут возникнуть серьезные проблемы.

Техника, конечно, для нынешнего человека немыслимая: сделал всего лишь один-единственный шаг и оказался в десятках, а возможно и куда больше – в миллиардах световых лет от Земли и Солнца! Просто дух захватывает! Но кто все это построил и для чего? Кто, для каких целей и как давно пользовался этой невиданной техникой? Живы ли до сих пор ее хозяева и наблюдают ли за мной сейчас? А вдруг они вернутся? Что они тогда со мной сделают? Ведь я прикоснулся к их тайне, а тех, кто знает недозволенное, обычно убирают… Осознав это, я содрогнулся.

Я понял, что совершал невероятно глупые и опасные поступки, путешествуя в этот совершенно неизвестный мне мир, отстоящий от нашей старушки-Земли на расстояние, исчисляемое Бог знает каким числом парсек. Я распространял на него опыт, полученный в своей родной стихии, а здесь он, видимо, малопригоден.

Простирающаяся передо мной обширная поляна, несмотря на то, что здешнее солнце давно зашло за горизонт, была освещена серебристым светом двух лун и множества ярких звезд, безмолвно мерцающих на черном небе. Было видно, как ночной бриз волнует высокую шелковистую траву, переливающуюся таинственным отблеском сияния незнакомых небесных светил. Меня охватил животный ужас перед неизвестностью, и я ощутил острую необходимость немедленно убраться восвояси.

 

VIII

 

Ешь, ешь, дружище. Изголодался, бедняга. Ну прости, прости, старина, своего нерадивого хозяина, – извинялся я перед изголодавшимся Джеком, подавая ему миску с едой. Тот, прыгая вокруг меня и отчаянно скуля, радостно вилял хвостом и едва не выбил носом из моих рук посудину. В это время Барсик, сидя на кухне у порога и сунув мордочку в жестяную банку, уплетал за обе щеки кошачьи консервы.

Когда мои четвероногие питомцы, наконец, насытились, было уже далеко за полночь. Вернувшись домой, я первым долгом накормил их, несмотря на смертельную усталость. Нет, нельзя так издеваться над животными. В следующий раз, если таковой, конечно, будет, я оставлю в сарае достаточно еды для Барсика, а Джека можно будет взять с собой. Правда, оставлять хозяйство без сторожа нежелательно, однако морить животных голодом тоже недопустимо.

Изнемогая от пережитого за минувший день, я рухнул в постель, как подкошенный. Но мои нервы были напряжены до предела, и я долго ворочался, не в силах уснуть. Стоило зажмурить глаза, как мне тут же начинали мерещиться две луны на черном небе, усеянном крупными звездами, огромные креветки, беспорядочно шевелящие лапками, высокие волны, набегающие на отлогий песчаный берег, полчища крабов, черепах, ящериц, птиц и змей, а также горная река, пороги, буруны, водовороты, утесы, шхеры, валуны и замысловатый лабиринт. До недавнего времени я не ощущал своего довольно-таки почтенного возраста, а теперь вот ощутил. Слишком уж много впечатлений свалилось на меня в один день. Кроме того, мои лицо, шея и руки огнем горели от солнечных ожогов и укусов насекомых. К ним было больно прикоснуться. В холодильнике лежал пакет кефира, а моя мама когда-то говорила, что при солнечных ожогах лучше всего помогает кислое молоко.

Кефир помог. Стало заметно легче. Немного успокоившись, я лег в постель и вскоре уснул.

Разбудил меня уличный шум, доносившийся через открытую форточку. Спальня была залита ярким солнечным светом. Ложась спать после столь насыщенной событиями вылазки, я даже забыл задернуть шторы. Оно и к лучшему. Не то проснулся бы часа в три дня, а у меня, если я пересплю, болит потом голова до самого вечера. На подоконнике, щурясь от солнца, сидел Барсик и старательно умывался.

Я встал в отличном настроении, но при мысли о том, что мои путешествия в столь необычный мир могут быть чреваты самыми непредсказуемыми последствиями, мне стало не по себе. Ведь этот мир – чужая, неизвестная планета, о которой я не знаю ровным счетом ничего. Поэтому теперь, внезапно осознав степень риска, я в своем захолустном Елизарово, несмотря на убогость здешнего существования, не мог не ощущать себя исключительно комфортно и в полной безопасности.

После утреннего туалета я, чувствуя за собой вину за вчерашнее, прежде всего, накормил животных и занялся приготовлением завтрака. Креветки в холодильнике за ночь не испортились, а одна еще даже подавала признаки жизни. Почти все они были с икрой под брюшком. Столовой ложкой я выгреб у них икру и засолил, как когда-то моя бабушка засаливала икру семги. А пару самых крупных креветок я решил сварить себе на завтрак.

Их мясо оказалось нежным, ароматным и на диво вкусным. Его мне вполне хватило, чтобы насытиться, и даже немного осталось Барсику. Джек с удовольствием сжевал панцири и тоже, видимо, остался доволен.

После завтрака я уселся в кресло у телефона и набрал номер Марии Юрьевны. Ту-у-ут… ту-у-ут… ту-у-ут… – звучало в наушнике. Никто не отвечал. Я уже собрался было положить трубку, как вдруг в ней щелкнуло и послышался певучий женский голос:

Алло… слушаю.

Мария Юрьевна, доброе утро. Ваш сосед – Артем беспокоит. Спасибо за вкусные пирожки. Хочу вам теперь посудину вернуть.

Мария Юрьевна несколько секунд молчала, но потом, сообразив кто да что, ответила:

Ммм… Артем? Это… простите, Артем Тимлфеич… племянник ныне покойной Серафимы Гавриловны, что ли?

Вот именно, он самый.

Ой, здравствуйте! Здравствуйте, Артем Тимофеич. Сколько лет – сколько зим! Наконец-то! Мою записку прочитали?

Прочитал, конечно же. Иначе как бы я узнал номер вашего телефона? – ответил я, стараясь держать непринужденный тон. – Так где и когда можно вас увидеть, чтобы посудинку вернуть?

Да хоть сейчас, – весело ответила она. – Вы из дому звоните?

Из дому, Мария Юрьевна. Занесу сию минуту. Вот только курточку накину.

Ну и отлично. Я как раз собралась выйти во двор. Там у меня белье сушится. Хочу проверить, не пора ли снимать. Так что шагайте к моей калитке – буду ждать.

Мария Юрьевна стояла у калитки и смотрела в мою сторону. Я заметил ее сразу, едва вышел со двора. Она была в аккуратно подогнанной куртке из тонкой коричневой кожи с белой меховой оторочкой и в белом пуховом берете, кокетливо сдвинутом набекрень. Ее чистое женственное лицо сияло открытой лучезарной улыбкой.

Здравствуйте, Артем Тимофеевич, – пропела она, идя мне навстречу и выпятив аппетитные груди. – Рада видеть вас в полном здравии.

Доброго здоровьица, Мария Юрьевна. Извините, что заставил напомнить о крыночке. Это я по своей неорганизованности. Не подумайте только, что замотать хотел, – оправдывался я, стараясь быть как можно приветливее.

Ради Бога! Ради Бога! Простите за напоминание. Это я так… чтоб лишний раз увидеться, – кокетничала она.

Я протянул ей крынку и цветастый полиэтиленовый пакет с креветками. Решил ей отдать их все. Если понадобятся, то наловлю еще, чтобы свежими были.

Вот, попробуйте теперь вы моего угощения. Готов поспорить, что таких вам еще не приходилось видеть, – я лукаво подмигнул, а она с неподдельным удивлением спросила, взвешивая пакет в руке:

Ой, что это? Такое тяжелое!

Креветки, – как бы невзначай ответил я. – Свежайшие, смею вас заверить.

Она заглянула в пакет и искренне удивилась:

О-хо-хо! И в самом деле, похоже на креветки. Огромные-то какие! Я и не знала, что они такими вырастают.

Ну! – я сделал жест рукой. – Говорю же, что вы таких не видели.

Спасибо, Артем Тимофеич. Сколько я вам за них должна? – спросила она, изображая деловитую серьезность.

Должны? Что за чепуха! Я же сказал, это мое ответное угощение.

Артем Тимофеич, даже самые обычные, банальные креветки сто?ят у нас недешево. Тем более – столь экзотические. Я не могу злоупотреблять вашей добротой.

Мария Юрьевна, вы что, хотите меня обидеть? Или желаете, чтобы я заплатил вам за пирожки? – искренне возмутился я.

Нет, но…

Никаких “но”! Это лошадей так погоняют, – неуклюже сострил я, как когда-то в школе.

Хорошо. Спасибо, – согласилась, наконец, Мария Юрьевна. – Скажите, а где вы достали этих гигантов? В Елизарово я отродясь не видела в продаже ничего подобного.

Секрет, – ответил я, скроив, как полагал, загадочную физиономию.

Какой вы скрытный. Что ж, не хотите говорить – не надо. Будь по-вашему. А что с ними делать? Я-то местная, блюд из морепродуктов готовить не умею, – сказала она, глядя на меня серыми проницательными глазами. В них светились недюжинный ум, женственность, загадочность и неподдельная доброта. – Да, чуть не забыла. А телефон у вас какой теперь?

Все тот же.

Что у покойной Серафимы Гавриловны? – спросила она, удивленно вздернув брови.

Я кивнул.

Тогда почему вы по нему не отвечали?

Знаете… – несколько замялся я, – хозяйство восстанавливаю, работаю то во дворе, то в сарае, то в подвале… То выхожу за покупками…

Мария Юрьевна улыбнулась, насмешливо посмотрев мне в глаза. Мол, знаем мы вашу занятость. А вслух спросила:

Вы солярий посещаете? Или кварцевое облучение на дому принимаете? А может на юг мотнулись на недельку?

Я оторопел от неожиданности и по-детски ответил вопросом на вопрос:

Почему вы так думаете?

Загар у вас совсем свежий. Обгорели чуток на солнышке. Как будто только с пляжа пришли. Так лишь на море загорают.

Мария Юрьевна лукаво усмехнулась и кокетливо поправила пышные светло-каштановые волосы, ниспадающие из-под берета на пушистый воротник из белого меха ламы. В растерянности я топтался на месте, не зная, что сказать. Наконец, мне удалось придумать ответ:

Да это… от электросварки. Я трубы варил в подвале, – брякнул я первое, что взбрело на ум и, чтобы окончательно не завраться, решил перевести разговор на другую тему. – А что касается приготовления креветок, то я в этом консультант неважнецкий. Я их готовил, как самые обычные, как вы только что выразились, банальные креветки. Вскипятил воду, посолил, положил креветки. Потом проварил минут пять-семь. Вот и все. Мне показалось, что было вкусно.

А специи?

Не знаю. Я не использовал никаких специй. В них и так достаточно вкуса и аромата. А вы, мне кажется, в вопросах кухни все же опытнее меня. Могу только добавить, что если ваш муж любит дернуть бокальчик-другой пива, то для него отдельно покрепче посолите.

Как бы невзначай, Мария Юрьевна еле слышно заметила:

Мужа у меня нет… – но тут она осеклась и смущенно опустила глаза, словно неожиданно проговорилась о чем-то запретном. – Загадочный вы человек, Артем Тимофеич, – добавила она неожиданно. – Что ж, спасибо за экзотические креветки. Ну, я пошла. Всего хорошего.

В наших краях любые креветки – экзотика. Всего вам доброго, – попрощался я вслед поспешно уходящей соседке и повернул к своей калитке.

Я чувствовал себя школьником, которого уличили в исправлении оценки в дневнике. Чтобы прогнать это неловкое чувство, я стал думать о развитии дальнейших отношений с Марией Юрьевной.

Теперь кое-что ясно. Мужа у нее нет, – размышлял я, пытаясь осмыслить ситуацию. – Отсюда, видимо, и произрастает корень ее инициативы нашего знакомства. Возможно, даже и подсознательной. Если и в самом деле так, то хорошо. Это значит, что и она, и я испытываем нужду в тесном общении с противоположным полом, так сказать. А женщина она, по-моему, великолепная: относительно молода и красива, добра, умна и приятна в общении. Очень к себе располагает. Меня, во всяком случае. Правда, полновата немного, но от этого она только выигрывает – выглядит очень даже аппетитно. Правда, я староват для нее, но в ее возрасте это уже не столь существенно”.

Хоть Елизарово и мой родной город, но я в нем никого не знал. С недавнего времени меня здесь начало угнетать одиночество. Вокруг столько людей, а я сам по себе – один, как в пустыне. Ни единого близкого человека. Даже позвонить некому. Жена далеко и не известно, вернется ли когда-нибудь. Скорее всего – нет. Письма от нее приходят все реже и становятся все короче и суше. Как от чужого человека. Не зря говорят, что время и расстояние ведут к полному отчуждению супругов, да и не только супругов. Я давно уже окончательно решил, что за границей жить не буду. У детей ведь своя жизнь, и мне приходится мыкаться тут одному. По нескольку дней некому бывает слова сказать. Хоть волком вой. Так мужики и начинают пить на старости лет. В поисках собеседника в конце концов пойдешь в пивную – там каждого пьяницу к беседе тянет. А человек – существо стадное, общение в самой его природе заложено. Что такое одиночество, не поймешь до тех пор, пока сам его не понюхаешь. Только близкий человек способен помочь его пережить. Особенно в моем возрасте. Ведь в молодости каждый встречный – приятель, товарищ и друг, каждая женщина – потенциальная любовница. А когда тебе уже за шестьдесят, вокруг тебя вырастает стена, которая с каждым годом становится все выше и глуше, все сильнее отделяет от окружающего мира. Верно говорят, что человек рождается и умирает в одиночестве.

Недавно я поймал себя на том, что начинаю думать вслух – разговариваю сам с собой. Притом все чаще и чаще. Порой мне чудится, что кто-то меня зовет. Особенно ночью. Одни раз я даже готов был поклясться, что из кухни слышал голос жены. Быть может, более уместно было бы сказать “бывшей жены”?

Да, неплохо было бы завязать с Марией Юрьевной отношения потеснее. Куда б это ее пригласить? В ресторан – на денежки, которые удалось скопить за последние годы? Нет, такую женщину подобное предложение может только отпугнуть. Слишком уж скоропалительно, прямолинейно, даже грубо. С нею можно только постепенно сблизиться. Спешить нельзя ни в коем случае. Хорошо было бы в театр, но здесь нет театров. Только заводской клуб, да и тот давно уже не используется по назначению. Все развалено. Кинотеатры тоже нынче не в моде. Попросить ее показать мне город, что ли? Тоже как-то угловато получится. Города-то всего – два шага туда-сюда. Попросить помочь в выборе какой-нибудь покупки? Но какой? Нужно, чтобы при этом хотя бы для видимости женский глаз требовался. Нет, не годится. Что бы еще такое придумать? Тупиковая ситуация. Был бы жив мой школьный друг Виталий Белаш, царствие ему небесное, так тот бы непременно что-то придумал. Большой талант имел по этой части. Нюхом чуял, что какой женщине нужно.

Когда-то, в доперестроечные времена, можно было бы купить две полноплатные путевки в какой-нибудь местный дом отдыха на субботу и воскресенье. Сервис там, конечно, был убогий, но какая разница? Зато развлечения – простые и доступные. С людьми работали массовики-затейники, организовывались танцы, демонстрировались какие-никакие кинофильмы, работали библиотеки, игровые залы и тому подобное. Вечером – прогулки, задушевные беседы. А летом еще и пляжи. Условия для тесного знакомства – на все сто.

Стоп! Какая-то полезная мысль мелькнула в голове… и тут же улетучилась. Да… все чаще случается со мной нечто подобное. Как ни крути, как ни верти, а возраст сказывается. Так. Нужно вспомнить. Моя бабушка говорила, что в таких случаях следует вернуться на прежнее место – туда, где эта мысль возникла. Но я все время сидел в кресле, с места не сходил. Тогда необходимо восстановить прежний ход рассуждений. О чем же я тогда думал? Да, о домах отдыха, о массовиках-затейниках, танцах, играх, пляжах… Ага! Вот! Вспомнил! Вспомнил, наконец! Зачем мне дом отдыха, если я хоть сейчас могу пригласить Марию Юрьевну на активный отдых у теплого моря. Пляж на чистейшем золотом песке, горячем, как в пустыне Сахара. Вот уж где можно все кости прогреть! Открытый мною мир сослужит мне службу.

Но этот мир – чужая планета, и ни мне, ни Марии Юрьевне, да, как видно, и никому другому на Земле совершенно не известен. Я не знаю, какие таит он в себе опасности, не знаю его флоры и фауны, географической карты, даже продолжительности суток и места в наблюдаемой с Земли части Вселенной. И если что с нами там случится, то никто не придет на помощь. Там любое несчастье ? верная смерть. Умереть в одиночестве, как животное, вне человеческого общества, без погребения ? это ужасно. Я отдавал себе отчет в том, что этот мир ? опасное место, но всякий раз по возвращении из него в Елизарово меня переполняло ощущение торжества, победы над смертельной опасностью и снова неизменно влекло туда, через какое бы тяжкое испытание я там не прошел.

Я тут же прогнал от себя прочь негативные мысли. В конце концов, за то время, что я провел в этом мире, он мне враждебным не показался. Скорее наоборот ? очень даже гостеприимным и комфортным. Море, пляж, рыба, крабы… Эти суперкреветки, наконец. Какая красота! Этим не может не восхититься никакая женщина, а такая как Мария Юрьевна – тем более, ибо она мне показалась очень интеллектуальной, духовной и эмоциональной. А если осознать, что кроме нас с нею там нет ни единого человека… О! Таким образом, она ? королева целой планеты! Но это надо будет приберечь на потом. Сначала нужно как-то уговорить ее на вылазку в мой таинственный мир. А потом ? выждать, пока у нее пройдет шок от неожиданного посещения пляжа на теплом море. Тем более, в то время, когда в Богом забытом Елизарово стоит глубокая осень – холодная, ветреная, дождливая и скучная.

А почему это я вдруг решил, что там нет людей? Быть может, их там очень даже много, но они редко появляются около шлюза, который я из-за сходства по внешнему виду с часто публикуемыми рисунками назвал НЛО. Если бы на Земле такой шлюз оказался где-нибудь в дебрях Амазонки, посреди Сахары или на одном из необитаемых островов Тихого океана, то выйдя из него, точно так же можно было бы заключить, что наша старушка-Земля необитаема. Правда, на Земле повсюду можно найти мусор вроде полиэтиленовых пакетов, спичечных коробков, сигаретных и прочих упаковок, обрывков газет, бумажек, тряпок, окурков, банок, бутылок, черепков, досок и прочих “плодов” цивилизации. Но вполне возможно, что открытая мной планета еще не так обильно населена, как наша матушка-Земля, а признаки присутствия на ней человека я замечу позже. Ведь Робинзон Крузо обнаружил на своем острове человеческие следы тоже не сразу.

 

IX

 

Когда я спустился к морю, солнце уже поднялось над скалистым отрогом и успело нагреть песок, по которому проворно сновали крабы, какие-то птицы, рептилии и жуки, озабоченные поисками дневного пропитания. “И как они не спекаются в нем заживо?” – думал я, удивляясь их выносливости. День обещал быть необычайно знойным, и насекомые докучали сильнее, чем в прошлый раз.

Я предпринял очередную вылазку, чтобы начать, наконец, намеченные исследования. Для этого я задумал создать стационарный базовый лагерь, надежный, насколько это возможно на берегу моря вдали от цивилизации. Сначала я хотел разбить его на том месте, где накануне оставил часть вещей – в густой тени куста под скалистым обрывом. Но море в этот день бушевало необычайно сильно, и я понял, что выбранное мною место не надежно. Если волнение усилится, палатку смоет в два счета. Кроме того, отсюда довольно далеко до пресной воды, что при здешней жаре будет весьма неудобно.

Собрав пожитки, я направился к устью реки, которую обнаружил в прошлый раз. Я шел вдоль берега, с наслаждением вдыхая морской воздух, пахнущий йодом, прелыми водорослями, выброшенными на берег ветками деревьев, щепками, солью, разлагающимися останками рыб и панцирей погибших крабов. Над водой с криком носились птицы, то и дело ныряя с высоты в пенистые волны, снова выныривая и стремительно взмывая ввысь с добычей в клювах или когтях.

Шагая вдоль морского берега, можно было бесконечно долго смотреть на эту завораживающую картину, если бы не всепроникающая жара. Я взмок от пота, и вся моя одежда насквозь им пропиталась. На моей голове была широкополая шляпа из тонкого белого войлока, какие носят то ли в Средней Азии, то ли в Индокитае. Я купил ее накануне в магазине экспедиционного и туристского снаряжения, на который случайно набрел, гуляя по Елизарово с целью получше изучить город. Там же я обзавелся магниевым кремнем, жидкостным компасом, нейлоновой палаткой и походной газовой плитой с баллоном. Весь этот груз камнем давил на мои плечи, и мне все время хотелось сбросить его к чертовой матери на песок, забыть о нем навсегда и двинуться дальше налегке, как в прошлый раз. Но разум заставлял терпеть эту пытку на пределе сил – ведь так хорошо будет иметь эти вещи при себе в условиях базового лагеря. Шляпа, как и говорил продавец, отлично защищала голову от солнца, но не защищала глаза от пота, обильно стекающего со лба. Пришлось повязать на голову бандану, а шляпу прикрепить к рюкзаку.

Солнце с яростью накинулось на мое темя, словно хищник на жертву, и стало жечь сквозь бандану. Время от времени я ополаскивал ее в морской воде и, слегка отжав, чтобы с нее не текло, снова водружал на голову. Но она очень быстро высыхала, и палящее солнце вновь начинало немилосердно печь мою голову. Я надел поверх банданы шляпу, но она ограничивала поле зрения спереди. Приподнять вверх ее передний край мешал узел банданы на затылке.

Дойдя до гряды валунов – каменного лабиринта, в котором я недавно заблудился, сделал привал. В полиэтиленовой фляге осталось совсем немного воды, и я с жадностью допил ее всю до последней капли, хоть она была теплой, как моча, и отдавала пластмассой. Положив вещи в тени большого валуна, я сбросил одежду и, надев маску с ластами и дыхательной трубкой, нырнул под первую накатившую волну.

В мутной воде у берега было видно не далее, чем на расстояние вытянутой руки, но уже в десяти метрах от полосы прибоя море было исключительно прозрачным. Меня восхитила красота здешнего подводного мира. Повсюду, насколько хватало видимости, грудились причудливые нагромождения кораллов. В десяти метрах подо мной огромные водоросли – зеленые, рыжие, бурые, темно-лиловые, коричневые – шевелили длинными стеблями и широкими листьями. Дружными стайками мелькали живописные рыбешки, удивительные по своей расцветке. На камнях, мохнатых от водорослей, там и сям гроздьями громоздились колонии раковин моллюсков, среди которых, извиваясь, проворно шныряли змееподобные твари. Вверху, у волнующейся поверхности воды, грациозно скользили двухметровые существа, по внешнему виду напоминающие дельфинов или акул.

Набрав воздуха в легкие, я нырнул и, подплыв к скоплению крупных моллюсков, попытался оторвать от камня одну из двустворчатых раковин. Она тут же закрылась, и соседние последовали ее примеру. Раковина была крепко прикреплена к скале, но я с помощью лежавшего неподалеку камня кое-как отодрал ее от насиженного места и всплыл на поверхность.

Раковина была увесистой, размером больше моей ладони. Она крепко сомкнула рубчатые створки, и их длиннозубые края переплетались, словно пальцы рук. Хотелось поскорее выйти на берег и повнимательнее рассмотреть свой охотничий трофей. Чтобы сориентироваться, в какой стороне берег, я поднял над водой голову и едва не лишился чувств. В пяти метрах от меня из воды выступал высокий треугольный плавник зелено-голубого цвета. Акула! ? в испуге подумал я и замер в оцепенении. Судя по ориентации плавника, его обладатель был повернут ко мне боком и неподвижно висел у поверхности, мерно покачиваясь на волнах. Я решил, что враг рассматривает меня, выбирая момент для нападения, и смотрел на плавник, как загипнотизированный, не зная, что предпринять, чтобы выжить в этой доселе неведомой мне ситуации, будучи совершенно безоружным. Плавник медленно погрузился в воду, и я напрягся, ожидая атаки из-под воды. Первым желанием было бросить раковину и как можно быстрее плыть к берегу. Но состязаться в скорости с хищником в его родной стихии, да еще в моем возрасте – это обречь себя на верную гибель. Остается единственный выход – попытаться отразить нападение. И я решил бороться за свою жизнь до конца, используя как оружие только что добытую раковину. Держа ее за “спинку” и намереваясь ударить атакующего хищника острым зубчатым краем, я ждал предстоящего смертельного боя. Понимая, что хищник меня видит, оставаясь невидимым для меня, я вспомнил, что на мне маска, и я тоже буду его видеть, если опущу лицо в воду. Однако мне было жутко на это решиться из страха узреть перед собой разинутую пасть, сплошь утыканную острыми зубами, и впасть от этого в шок. Невероятным усилием воли я все же заставил себя посмотреть в воду, и это принесло мне колоссальное облегчение. Так напугавшая меня рыба, длиной не менее трех метров, величественно удалялась в открытое море.

Я осмотрелся по сторонам и, удостоверившись, что моей персоной больше никто из представителей местной фауны не интересуется, поплыл к берегу, энергично работая ластами.

Выйдя на берег, я поспешил одеться, чтобы не обгореть, и мысленно возблагодарил Господа за то, что уберег меня от смертельной опасности. От волнения, пережитого за несколько минут угрозы нападения, на мне дрожала каждая мышца, каждая жилочка. Какой я все же неосмотрительный! Ведь здесь не Крым и не черноморское побережье Кавказа. Здесь и море, и лес, и камни, и песок таят неведомые опасности. Нужно все время быть начеку. Особенно в море. И так беспечно в нем плескаться – непозволительное легкомыслие. У меня есть ружье для подводной охоты и, входя в море, нельзя ни в коем случае оставлять его на берегу. Правда, против такой громадины, как та акула, с моим ружьем вряд ли выстоишь. А может быть, это была и не акула, а дельфин, кит или какое другое животное? Вполне возможно, что это был никакой не хищник, а самое что ни на есть мирное существо, питающееся водорослями или планктоном, и нападать на меня оно совсем не думало. Да какая, собственно, разница. Все же риск был огромный. С ружьем куда спокойнее – как-никак, не с пустыми руками. А нож на поясе вообще необходим как воздух. Здесь с ним никак нельзя расставаться. Нужно извлечь урок из этого случая: никогда не заходить в воду без ружья, не отплывать далеко от берега и не расставаться с ножом.

Немного успокоившись, я принялся изучать раковину. Ее створки были довольно гладкими, толстыми и прочными, как кремень. Немного очистив поверхность от налипшей тины, я попытался просунуть между ними нож, чтобы раскрыть. Но моллюск, издав легкое шипение, выпустил немного пены из узкой щели и еще плотнее сжал створки. В студенческие годы мне на Черном море приходилось ловить и готовить мидий. Я помнил, что когда мы с друзьями клали мидию на раскаленный на костре лист железа, то через несколько минут она раскрывалась сама собой от высокой температуры. Я подумал, что если раковину зарыть в горячий береговой песок, то моллюск в ней испечется заживо, как мидия на костре, и створки раскроются сами. Бросив ее в песок, я присел на камень немного отдохнуть в тени валуна.

Отливая зелено-золотым блеском, раковина лежала на солнцепеке, плотно стиснув створки, и при виде ее мне вспомнились великолепные строки хокку непревзойденного Басё:

 

Плотно закрыла рот
раковина морская.
Невыносимый зной!

 

Как сейчас”, – подумал я. Вот когда я ощутил эмоциональную силу этих стихов каждой клеткой своего организма! Всего три строчки, а какая красочная, какая выразительная картина…

Внезапно над головой бесшумно пронеслась какая-то тень и, вздымая горячий песок, передо мной опустилась птица раза в полтора больше лебедя. Она попыталась было бесцеремонно схватить мою раковину, но я вскочил на ноги и понесся на нее, размахивая шляпой, с криком:

Киш! Киш, проклятая! Убирайся! Это моя добыча!

Взмахнув широкими крыльями, птица отскочила в сторону, но не улетела, а принялась ходить взад-вперед, стараясь не терять раковину из виду. Она топорщила светло-серые перья и сердито поглядывала то на меня, то на раковину, явно надеясь улучить момент, чтобы утащить мой трофей. Но я зорко следил за этой нахалкой и, как только она направлялась к моей добыче, швырял в нее небольшими камнями.

В конце концов, мне надоело быть сторожем при этой раковине. Я извлек ее из песка и вернулся в тень валуна, чтобы там вновь попытаться открыть. Она была горячей, как кипяток, и мне пришлось ждать, пока она немного остынет. Как и следовало ожидать, створки были немного раздвинуты, и мне, хоть и не без труда, удалось просунуть между ними лезвие ножа и после непродолжительных манипуляций вскрыть раковину. Склизкое содержимое по виду напоминало яичницу – желтый комок, окруженный белой массой – и источало аппетитный аромат крабового мяса.

Если птица охотилась на этого моллюска, то он должен быть съедобным, – подумал я и решился его попробовать. Сначала выгрыз желтый комок. Он оказался нежным и приятным на вкус. Потом принялся за остальное, но выгрызать его из раковины было неудобно. Пришлось воспользоваться ножом. Было тоже вкусно, но не так, как в начале. Нож, погруженный в слизистую мякоть, неожиданно цокнул обо что-то твердое, и из-под белой мясистой плевы выглянул голубоватый шарик величиной с крупную черешню. Жемчуг! – догадался я и, положив раковину на камень, побежал к воде, чтобы обмыть неожиданную находку.

Стоя у воды, я вытер о куртку отмытую от слизи жемчужину и стал внимательно рассматривать. Она была бело-голубого цвета, имела идеально круглую форму, и солнечные лучи играли на ее гладкой поверхности радужными переливами.

Вернувшись к своим вещам, я увидел, что знакомая птица жадно выклевывает из моей раковины то, что осталось от моллюска. Эта серая бестия все же добилась, чего хотела. На радостях я не стал ей мешать и, поигрывая жемчужиной, наблюдал за трапезой пернатой воровки. Интересно, а как она добралась бы до моллюска, если бы я не раскрыл раковину? Клюв у нее, конечно, мощный, но даже таким клювом не сокрушить столь прочных створок. Разве что с размаху разбить о камень. Но для этого потребуются усилия, на которые она, как мне казалось, едва ли способна.

Птица доела все, что могла, и гордой походкой отошла в сторону. Взмахнув крыльями, она поднялась в воздух и, широко раскинув крылья, полетела вдоль берега по направлению к устью реки. А я, взвалив на плечи тяжелый рюкзак, продолжил путь в прежнем направлении. Очень хотелось пить. Пришлось ускорить шаг, чтобы поскорее дойти до реки. Но от этого я стал сильнее потеть, что обостряло жажду.

Над волнами носились разноголосые птицы. Многие из них были похожи на мою недавнюю знакомую. Заметив в море добычу, они с лету, почти не поднимая брызг, стремительно вонзались в воду в нескольких десятках метров от пенной полосы прибоя. Некоторые садились на воду и, погрузив голову, что-то там высматривали, а потом опрокидывались хвостом вверх и круто уходили в глубину. Вынырнув, они качались на волнах, растопырив крылья, а потом снова опускали голову в воду, чтобы отыскать желанную добычу. Более удачливые стрелой вылетали из-под воды, взмывали в небо и мчались в сторону суши, где добыча, которую они держали в когтях, уже не могла от них ускользнуть.

Моя ноша оказалась мне явно не по силам. Рюкзак был тяжелым и громоздким, а тут еще топор, подводное ружье и прочие тяжести. Жара и жажда изнуряли. Я вынужден был передвигаться короткими перебежками и отдыхать через каждые тридцать-сорок шагов. Но все равно идти до лагуны оставалось все меньше и меньше. В конце концов, я миновал прибрежный лабиринт, и взору моему предстала просторная площадка, образованная плоским, почти горизонтальным скальным грунтом. Отшлифованная прибоем, ее поверхность напоминала окаменевшую волнистую водную гладь. Как видно, она часто омывалась волнами, и на ней не было почвы. На сером фоне каменистой глади темнели редкие клочья морской травы, высушенной палящим солнцем и горячим ветром, белели пятна птичьего помета да сверкали многочисленные осколки раковин.

Я обратил внимание на птиц, которые носились над этой площадкой, издавая резкие трубные звуки. Одна из них, войдя в крутое пике, что-то выронила из когтей, и неподалеку от меня о скальную поверхность ударился темный предмет и с треском раскололся. Несмотря на крайнюю усталость, мне все же хотелось увидеть, что там уронила эта бестия, и я направился к месту падения. Описав в воздухе круг, птица опустилась около выроненной ноши и принялась ее энергично расклевывать. Подойдя поближе, я увидел, что она потрошит содержимое какой-то раковины.

Ну и ну! Эти птицы выискивают на морском дне раковины, а потом бросают их на скальную площадку, чтобы разбить и легко добраться до моллюска. Ничего не скажешь – голь на выдумки хитра. Я приблизился к птице, и она предусмотрительно отскочила на несколько шагов, держа в клюве осколок разбитой раковины, с которого свисали ошметки растерзанного моллюска. Внезапно из них вывалилось что-то круглое и, подпрыгивая, покатилось в мою сторону. Это была жемчужина, похожая на ту, которую я все еще держал в руках, только чуточку большего диаметра и слегка сплюснутая с двух сторон.

Я ополоснул ее в море и положил на ладонь рядом с предшественницей. Если первая имела голубоватый оттенок, то вторая рядом с нею казалась чуть розовой и немного превосходила ее в диаметре. “Должно быть, они обе представляют ювелирную ценность… – подумал я, загораясь страстью искателя драгоценностей. – Птицы, видимо, жемчужин не едят – они для них так же несъедобны, как и створки раковин, поскольку и те, и другие состоят из одного и того же материала. А коль скоро так, есть смысл поискать жемчуг среди осколков”. От волнения я даже забыл о жаре, усталости и мучительной жажде и принялся рыскать по каменной площадке, разгребая топориком нагромождения перламутровых осколков, над которыми, жужжа, роились вездесущие мухи.

Удача не заставила себя долго ждать. Не более чем через минуту среди осколков, выбеленных солнцем и ветром, я заметил жемчужинку размером с горошину. Спрятав ее в карман, я вновь принялся тщательно перебирать пересохшие осколки, отдающие легким запахом протухшей рыбы. Вскоре в кармане моих джинсов приятно шуршало десятка два крупных жемчужин и штук тридцать помельче.

Столь неожиданная и неслыханная удача распалила во мне охотничий азарт. Но солнце так пекло спину, что я, опасаясь перегрева, вскоре прекратил охоту на даровой жемчуг. Ужасно хотелось продолжить поиски, но благоразумие взяло верх над страстью. Голос разума отрезвлял: здесь каждый необдуманный шаг, каждое резкое движение может привести к роковым последствиям. Тут и помыслить нельзя о помощи – ее ждать неоткуда. К тому же, кроме меня никто этого жемчуга не возьмет. На этой площадке его предостаточно, и он может спокойно подождать до лучшего времени, когда я приду сюда соответственно подготовленным. Теперь мне, кажется, стало понятно, что такое жемчужные россыпи.

Прохладившись в море, я взвалил на плечи рюкзак, казавшийся сейчас непомерно тяжелым, и продолжил путь к реке, осторожно ступая по песку среди мечущихся по нему местных береговых обитателей и отмахиваясь от назойливых мух и прочих докучливых насекомых.

 

X

 

На берегу реки микроклимат особый – значительно мягче и прохладнее, чем на пляже, открытом злому солнцу. Река несет прохладу, кусты и деревья ее аккумулируют. Вода в реке бурная и чистая, как слеза. На вкус, по-моему, изумительная. Я почему-то интуитивно был уверен в том, что она чистая, и преспокойно пил ее, не кипятя. Правда, я осознавал, что в ней могут быть вредные бактерии, вирусы или паразиты, но верить в это не хотелось. Это казалось маловероятным, и я подавлял в себе подобные опасения, не давая им развиться и закрепиться в сознании. Было очевидно, что река питалась от тающего ледника, громоздящегося на вершине горы. Скорость ее течения была настолько велика, что вода в ней, проходя путь от истока до устья, по идее, не должна была успевать инфицироваться и загрязниться. Да и загрязняться ей, как мне казалось, было нечем. Кроме того, эту воду я в прошлый раз проверил на себе – тогда я напился ее от пуза и до сих пор еще был жив и здоров.

Я черпал воду шляпой и жадно пил. Казалось, что никогда не напьюсь. Но, в конце концов, утолил жгучую жажду и расположился в прохладной тени, намереваясь немного отдохнуть. У моих ног река мчала к морю свои бурно вскипающие воды с неистовым ревом и клокотанием, сквозь которые время от времени слышался глухой стук, треск и скрежет соударяющихся валунов, перекатываемых стремительным течением. Уступчатые склоны ущелья, по дну которого текла река, местами были покрыты кудрявым кустарником, среди которого там и сям возвышались могучие деревья высотой метров по семьдесят. Мне почему-то казалось, что им было лет по тысяче, а то и больше. Выше по течению уступы становились все уже, склоны все круче, а дальше, за излучиной, склоны сменялись вертикальными стенами, образуя узкий каньон. Казалось, в такой бурной кипучей воде никакой жизни быть не может в принципе. И я был крайне удивлен, увидев, как среди порогов и бурунов с быстротой молнии мелькают метровые рыбы. Проворно обходя многочисленные препятствия, они неслись против течения, порой выскакивая из воды и перепрыгивая небольшие пороги. Даже взбирались вверх по водопадам. Все здесь вызывало удивление и восхищение одновременно.

Не более чем через пятнадцать-двадцать минут отдыха в прохладе плотной тени моя усталость полностью улетучилась. Я почувствовал прилив сил и бодрости и не без удивления отметил, что усталость здесь медленно наступает и очень быстро проходит. Я с новыми силами принялся искать место для долговременного лагеря. Было соблазнительно поставить палатку между двумя раскидистыми деревьями недалеко от воды. Но мне тут же пришлось отказаться от этой идеи, ибо если по какой-либо причине уровень воды в реке поднимется на метр-полтора, то палатку вместе со всем ее содержимым бурный поток унесет, как осенний лист. В детстве один сибиряк наставлял меня: “Никогда нельзя недооценивать силу воды”. Нужно было искать другое место – повыше.

Оставив под скалой вещи и на всякий случай держа наготове подводное ружье, я прошел немного вверх по течению и вскоре за отрогом увидел тропу, взбирающуюся вверх по склону. Как видно, ее протоптали животные, спускаясь к водопою. По этой тропе я вышел на просторную террасу, расположенную на высоте семи метров над водой. У края террасы теснились над обрывом ярко-зеленые кусты, усеянные оранжевыми плодами, по форме похожими на сливы. Длинноклювые птицы причудливой расцветки ссорились друг с другом и, оглушительно крича, спешили ими полакомиться.

Дальше простиралась поляна, поросшая тонкой шелковистой травой. Среди ее буйной зелени особо выделялись пышные голубые цветы, источающие нежный аромат. Остальные вместе с травяным ковром создавали для них красочный фон. Еще дальше росли трехметровые деревья с гладкими белесыми стволами. Их ветви, смыкаясь между собой, образовывали сплошную крону, единую на всю рощу и плоскую наверху. С ветвей, густо усаженных узкими длинными листьями и сросшихся в местах соприкосновения, книзу тянулись воздушные корни, которые сначала я принял было за лианы. Те из них, что достигали почвы, внедрялись в нее, образуя вертикальные опоры и, как видно, со временем превращались в новые стволы. Таким образом, роща представляла собой как бы единое дерево с общей кроной и множеством стволов, отстоящих друг от друга на три-четыре метра, между которыми, чуть заметно покачиваясь, висели воздушные корни. Почва сплошь была устлана опавшими листьями и сухими ветвями, и сквозь них пробивалась мягкая бархатистая трава, по виду напоминающая северный мох. Подлесок отсутствовал, все пространство внизу продувалось ветром и, хоть прямые солнечные лучи не пробивались сквозь плотную крону, внизу не было сырости. Мест, удобных для установки палатки, там оказалось достаточно. Я подумал, что позже несколько соседних стволов можно будет использовать как готовые опоры для будущей хижины. Решено. В этой роще я разобью базовый лагерь.

Нарезав тонких обильно облиственных веток, я умостил ими место, где вознамерился поставить палатку. Установив ее, я внимательно осмотрел окрестности и еще раз убедился, что в выборе места для лагеря не ошибся.

Вот я и выполнил все, что намечал на сегодня: с грузом дошел до реки, разбил неподалеку от берега лагерь и сложил в палатку вещи, которые следовало оставить на месте. При этом нежданно-негаданно добыл полные карманы жемчуга. Нужно будет поинтересоваться у какого-нибудь специалиста, имеет ли он ювелирную ценность. Если окажется, что имеет, то в моем распоряжении целая россыпь. Подумать только!

Перекусив тем, что взял с собой, я, окрыленный удачей, решил посмотреть, что находится по другую сторону рощи. Прихватив с собой только подводное ружье и топор, пошел через рощу перпендикулярно берегу реки. Вскоре экзотическая роща кончилась, и я очутился у скалистого склона ущелья. Склон шел вдоль речного берега и впереди переходил в отвесную стену каньона. Когда я уже намерился было возвращаться в лагерь, мое внимание привлекла широкая тропинка, полого поднимающаяся до самого верха. Взглянув снова на солнце и удостоверившись, что до заката далеко, решил подняться по ней, чтобы разведать местность наверху. Тем более что тропа поднималась наискось по каменистому склону, и по обе стороны от нее росли только редкие кусты, и зеленым ковром стлалась низкая кудрявая трава.

Подъем оказался сложнее, чем казалось вначале, но я решил не отступать и, отдыхая через каждые пять-десять минут, продолжал идти вверх. Слева от меня возвышалась отвесная стена высотой метров двадцать, вдоль которой там и сям росли кусты с уже знакомыми оранжевыми плодами. Птицы, облаченные в пышное желто-зеленое оперение, в изобилии вились около них, издавая пронзительные крики, словно стремились перекричать друг друга, доказывая свое приоритетное право на оранжевые плоды. Я сорвал один из них и, вооружившись очками, стал внимательно изучать. Плод источал приятный аромат, а его оранжевая шкурка была жесткой, как у граната. Я сдавил его с боков, и он лопнул со стороны отсохшего цветка, обнажив сочную розово-желтую мякоть. Сведущие люди строжайше предупреждают, что незнакомые плоды есть опасно, и я долго не решался его попробовать. Но, видя с каким аппетитом их расклевывают и пожирают птицы, решил рискнуть и откусил кусочек сочной мякоти. На вкус она оказалась кисло-сладкой, немного пряной и отдаленно напоминала ананас. Только запах у плода был совершенно иной, притом исключительно приятный. Хотелось съесть его весь, а потом поглощать их еще и еще один за другим. Чтобы не рисковать в большей мере, следовало ограничиться этой маленькой пробой, и я отшвырнул остаток плода в сторону стены обрыва, к которому плотно прижимался пышный кустарник. В месте его падения сквозь просветы между кустами я неожиданно увидел в скале зияющий темнотой проем высотой около двух метров, из которого, журча, выбегал ручей, пересекая тропу. Вода обтекала лежащие на пути камни и, образуя узкий водопадец, с каменистого обрыва ниспадала в реку.

Подойдя к проему вплотную, я заглянул внутрь, но не смог разглядеть ничего, кроме непроглядной темени. На звуки моих шагов жуткая темнота отзывалась гулким эхом.

По моей спине пробежал неприятный холодок ужаса. Однако неудержимое любопытство все же взяло верх. Мне ужасно захотелось узнать, насколько велика эта пещера и пригодна ли она для укрытия, а возможно, и базового лагеря. Фонаря при мне не было, поэтому нужно было сделать какое-то подобие факела. Вырезав метровую палку, я гибким стеблем плюща привязал к ее концу солидный пук сухой травы и остановился у входа в темный тоннель, не решаясь в него войти. Откуда мне знать, свободна ли эта пещера? Быть может, там живет какой-нибудь опасный монстр, которому не понравится мое вторжение, и он будет защищать свое обиталище?

Я взвел тяжи подводного ружья, взял его наизготовку и, став сбоку от входа, прокричал:

Э-э-эй!

Э-э-эй… эй… эй!” – ответила темнота, и снова в ней воцарилась мертвенная тишина, нарушаемая только тихим журчанием ручья да едва уловимым звоном капающей в темноте воды.

Эй! Есть тут кто-нибудь?! – прокричал я, что было сил.

Никакого ответа, кроме гулкого эха.

Эй, ты! Убирайся отсюда к едрене матери!

По-прежнему ничего, кроме эха. С минуту постояв, я снова прокричал те же слова. Никаких признаков живого. Наконец, я решился достать зажигалку, поджечь траву и, подняв над головой импровизированный факел, осторожно, готовый в любой момент к выстрелу и бегству, побрел вперед по щиколотку в ледяной воде.

Свет пламени факела озарил узкий коридор, который через несколько шагов привел меня в просторный зал. Пол устилала галька. Там и сям лежали округлые камни величиной от страусиного яйца до солидной тумбы, а чуть дальше от входа блестело озерцо шириной не более десяти метров. Оно питалось от родника, вытекавшего из узкой расщелины в стене слева, и само, в свою очередь, питало тот самый говорливый ручей, который, змеясь между камнями, вытекал наружу. Впереди громоздились валуны, покрытые белой глазурью, словно пасхальные куличи. Глазурь отсвечивала множеством ярких блесток.

Стены, усеянные прозрачными кристаллами, искрились в свете факела, переливаясь всеми цветами радуги. Сверху, с самого свода, срывались капли воды. С удивительной периодичностью они со звоном падали на зеркальную поверхность озерца, и пещера отзывалась звонким эхом. Во фронтальной стене зала черной тьмой зиял туннель, который, как я потом выяснил, быстро сужаясь, переходил в тесный наклонный лаз или, вернее, нору шириной меньше полуметра. Казалось, он был бесконечным и круто уходил вниз, вглубь планеты, в адскую бездну – до самой Преисподней. Интересно, здесь тоже есть Преисподняя? Похоже, что да. И там наверняка правит бал тот же Сатана, что и на нашей грешной Земле.

Справа зиял еще один проем. Подойдя к нему, я прошел несколько шагов по узкому коридорчику и очутился в небольшом гроте со сводом на высоте не более трех – четырех метров. Здесь мог бы поместиться мой сарай. В отличие от предшествующего зала, здесь было совершенно сухо. В конце левой стены громоздились огромные гранитные глыбы. Судя по колебанию пламени факела, из щелей между ними тянул слабенький сквознячок, и потому воздух в гроте был свеж и прохладен. Ни затхлости, ни плесени, ни летучих мышей, ни улиток, ни слизней и никаких других нежелательных обитателей пещер я не заметил.

Исследовав грот, я вернулся в зал и продолжил его осматривать. Из озерца, тихо журча, вытекал еще один ручеек, сбегающий в отверстие в полу диаметром не больше футбольного мяча. Его стенки почти вертикально углублялись вниз.

Судя по легкому сквозняку, за крупными валунами все же существовал какой-то проход, но он был напрочь ими завален. Да, великолепное, надежное помещение для лагеря. Здесь можно укрыться от непогоды и развести костер, а в сухом гроте – оборудовать спальню.

Трава на конце палки горела ярким пламенем, словно порох, и мой факел вскоре погас. Ориентируясь в тусклом свете пламени зажигалки, я, спотыкаясь о камни, вскоре выбрался наружу. После пещерной темноты солнце на какое-то время ослепило меня. Но я быстро адаптировался к яркому дневному свету, перешел через ручей и двинулся дальше по широкой тропе, ведущей наискось вверх по склону.

Да, с установкой палатки в роще я явно поспешил. Было рационально перебазировать мой лагерь в сухой грот, который мне, как видно, послал сам Господь Бог. И чем скорее я это сделаю, тем лучше.

В конце концов, звериная тропа вывела меня на самый верх – на край обрыва, где скрылась из виду, нырнув под густой кустарник. Пытаясь ее отыскать, я прошел еще с десяток метров, прорубая путь в непролазной чащобе. Но тут заросли неожиданно расступились, и я увидел, что нахожусь у нисходящего склона, а впереди простирается широкая безлесная долина, поросшая высокой травой с островками кустарника. Я не поверил своим глазам, когда вдали справа на холме увидел знакомый силуэт шлюза. До него, казалось, было рукой подать. Как я обрадовался, что нашел новую, более короткую к нему дорогу от лагеря!

Чтобы легче было найти спуск, на пути от шлюза к лагерю, я, несмотря на изнуряющую жару, весь обливаясь потом, срубил пару кустов и уложил их друг на друга на опушке у того места, откуда только что вышел. Сняв с себя рубаху, я привязал ее как можно выше к ближайшему от выхода кусту и в штормовке на голое тело побрел по пояс в траве напрямик к шлюзу, решив сегодня уже не возвращаться к лагерю, оставив его на произвол судьбы.

Почва под травой была каменистой и ухабистой, поэтому путь к шлюзу оказался гораздо труднее, чем я рассчитывал. Приходилось ступать с осторожностью, простукивая впереди дорогу наскоро вырубленным посохом, чтобы ненароком не травмировать ногу. К тому же, я опасался наступить на змею или другую тварь, от которой потом, в лучшем случае, будешь иметь “хлопот полон рот”. Тени на пути нигде не было, и солнце, уже клонившееся к горизонту, без жалости и милосердия палило мне голову, плечи и грудь даже сквозь грубую штормовку, отяжелевшую от пота. С по?том я потерял много влаги и был близок к тепловому удару. Но местный день заканчивался, и возвращаться в лагерь было поздно. Нужно было засветло успеть добраться до шлюза.

От усталости каждый шаг давался с превеликим трудом. Однако я ни на минуту не забывал о том, что здесь повсюду может таиться непредвиденная опасность, и зорко следил за окружающей обстановкой. Клонящееся к горизонту солнце светило прямо в глаза, мешая смотреть вперед, но мое обостренное внимание неожиданно уловило какое-то движение на пригорке в десяти метрах от меня. Там из высокой травы то и дело выныривали темные силуэты и потом снова исчезали в ее густой зелени. Слышались звуки возни и приглушенные голоса. Я обомлел от страха и замер в оцепенении. Это могли быть хищники, о повадках которых я не имел ни малейшего представления. Тем более что их было несколько, и если они кинутся на меня стаей, мне несдобровать. Я поспешно взвел подводное ружье и замер в ожидании нападения. Толстые резиновые тяжи были натянуты с такой силой, что посланный ими гарпун, как мне представлялось, пронзил бы человека насквозь. “Нападут – хоть одного угроблю, – думал я, всматриваясь в сторону ожидаемой опасности. – Какой я все же беспечный! Снова забыл об опасности и вконец расслабился! Все! Если вернусь домой, больше ни за что не сунусь в этот чужой мир, где за каждой кочкой, в каждой норе таится потенциальная смерть!”

Постояв минут пять с затаенным дыханием, я понял, что эти твари меня не заметили. Иначе они бы уже встревожились и напали или как-то выразили угрозу. Значит, надо постараться обойти их, держась как можно дальше. С ружьем наготове я сделал пару осторожных шагов вправо, не спуская глаз с подозрительного места. И тут у меня под ногой предательски хрустнул сучок. Его треск показался мне громче пушечного выстрела, и я весь напрягся, приготовившись к неотвратимой атаке. Но вместо атаки над травой с криками возмущения, тяжело взмахивая крыльями, взлетели три крупных птицы, каждая из которых была не меньше пеликана. От взмахов крыльев по траве, как по воде, кругами покатились волны. Но птицы не улетели, а сели на большой голый камень неподалеку и стали топтаться по нему, беспокойно вскрикивая и взмахивая при этом широкими серо-зелеными крыльями, с нетерпением дожидаясь моего ухода.

Увидав, что это всего-навсего птицы, я осмелел и спокойно пошел к месту, с которого они улетели. В траве лежало мертвое травоядное животное со вспоротым брюхом. Вокруг, облепленные муравьями, многоножками, мелкими жучками и разноцветными мухами, были разметаны окровавленные ошметки внутренностей, которые, судя по всему, только что терзали птицы. Животное было покрыто густой коричневой шерстью, мягкой, как у ламы. Его голову венчали тонкие острые рога, чуть расходящиеся в стороны, а лапы заканчивались копытами, раздвоенными, как у козы, антилопы или овцы. Судя по запаху, животное погибло совсем недавно. Глубокие кровавые следы длинных когтей на его шее и спине навели меня на мысль о том, что оно было убито крупной кошкой, которая, возможно, затаилась где-нибудь поблизости и наблюдает сейчас за мной из своего укрытия. Значит, нужно быть предельно осторожным, чтобы не стать ее очередной жертвой. Поспешно оглядевшись, я не заметил ничего подозрительного. Только знакомые серо-зеленые птицы нервно топтались на валуне, время от времени раскрывая могучие крылья и хрипло вскрикивая.

Животное еще не успело остыть, и запах его свежей плоти напоминал козлятину или баранину. Я поставил ружье на предохранитель и положил на видном месте, чтобы в случае необходимости можно было им воспользоваться без промедлений. Вынув нож, я принялся отрезать от туши окорок. Это оказалось не так легко, как я полагал. Пришлось воспользоваться топором. Отделив, наконец, окорок от туши и отрубив ненужную мне голень, я взвалил его на плечо и, подхватив ружье, продолжил путь.

Птицы, видимо, смекнули, что я получил свою долю их добычи и, наконец, убираюсь прочь. Спрыгнув с камня, они пешком приближались к туше, искоса поглядывая в мою сторону. Я видел, как они ее оседлали и принялись остервенело терзать, отхватывая большие куски мяса и заглатывая их целиком, порой вместе с костями. Меня поразили их широкие крючковатые клювы и мощные толстенные лапы с длинными, как у тигров, когтями. Ага! Так это никакая не кошка, а сами птицы убили несчастное животное и теперь с ним бесцеремонно расправляются! Если эти пташки на меня накинутся, они сделают со мной то же, что с этой несчастной козой. Странно, что они так легко поделились со мной добычей. Как видно, они никогда раньше не видели людей и из осторожности решили меня поостеречься.

Когда я, наконец, совсем изнемогая, дотащился до стремянки, солнце уже коснулось верхушек деревьев на западе. Зной заметно стух. На лес, долину и море опускался душный летний вечер.

 

XI

 

Алло! Слушаю вас.

Артем Тимофеевич, доброе утречко.

О, Мария Юрьевна! Доброе утро. Сколько лет, сколько зим! Простите, что все это время не удосужился позвонить – завозился с текущими делами. Вы угадали мои намерения. Хотите верьте, хотите нет, но я как раз собирался вам звонить.

Отчего ж не поверить? Многие так говорят. Это вы меня простите, что вовремя не позвонила – за креветки поблагодарить. Спасибо вам за них огромное. Всех гостей удивила такой экзотикой. Необыкновенно вкусные. Все интересовались, где я их раздобыла. А я давала уклончивые ответы, шутила, смеялась, но в тайне мечтала попросить вас когда-нибудь раздобыть таких еще. За деньги, конечно же.

Непременно раздобудем, притом в любое время и в нужном вам количестве. Только срок назовите заранее.

Вы обещаете с такой готовностью, будто у вас они – руку протяни, и возьмешь, сколько нужно, – насмешливо сказала она.

Гм… Да так оно, собственно, и есть, – спокойно ответил я. – Когда вы хотели бы их получить?

Ну ладно, ладно уж. Шучу. Верю вам на слово. Понадобятся – попрошу заранее, – попыталась она охладить мой пыл. Но в ее голосе я все же уловил нотки скепсиса.

Всегда рад помочь по-соседски.

Мы молчали, не зная, как продолжить разговор. Я лихорадочно думал, тщетно пытаясь вспомнить, о чем хотел с нею поговорить.

Как живете-можете, Артем Тимофеич? – разрядила, наконец, неловкое молчание Мария Юрьевна. – Чем заняты?

Да так… занимаюсь кое-какими исследованиями, – ответил я первое, что пришло в голову.

Интересно, какими такими исследованиями можно заниматься пенсионеру в нашем убогом Елизарове? У вас есть для этого своя лаборатория? – насмешливо спросила она.

Да, представьте себе. Еще какая!

Интересный вы человек, Артем Тимофеич. Отвечаете на мои вопросы какими-то туманными загадками, – сказала Мария Юрьевна после небольшой паузы.

Ну почему загадками? Вы спрашиваете – я отвечаю. Говорю то, что есть – уж извините.

А посмотреть вашу лабораторию можно? – с едкостью спросила она.

Гм… Конечно. Об этом я давно уже хочу с вами поговорить, только все никак не могу решиться. Как в юности, – сказал я полушутя. – Кстати, тут у меня для вас кое-что есть.

Любопытно, и что ж там такое у вас для меня может быть?

Чувствовалось, что при этих словах она саркастически улыбается. Я немного смутился, но не подал вида.

Если можете, зайдите сейчас на минутку, – ответил я, стараясь казаться непринужденным, и после небольшой заминки добавил: – пожалуйста.

Ну вот, опять загадка.

Это не загадка, – возразил я.

Да? А что, ребус? Почему не сказать ясно и прямо, чем именно вы меня хотите удивить. А то – поди ж ты, “кое-что есть”. В каждой строчке только точки – догадайся, мол, сама.

Вот я и говорю ясно и прямо: зайдите ко мне, пожалуйста, на минуту прямо сейчас. Можете сделать мне такое одолжение? – сказал я, теряя терпение.

Она помолчала, потом как-то робко произнесла:

Ну… разве что на минутку… из праздного любопытства, так сказать.

Отлично. Тогда, Мария Юрьевна, вперед! Иду встречать вас у калитки.

Она по-хозяйски вошла в прихожую, ловким движением расстегнула на куртке “молнию” и, не обнаружив на привычном месте стенной вешалки, растерянно спросила:

А куда теперь курточку вешать?

Вот сюда.

Я распахнул перед нею дверцу платяного шкафа, встроенного в стену, где еще недавно была пустая ниша.

Вот это да! – восхитилась Мария Юрьевна, легонько погладив лакированную поверхность дверцы. – Сразу видно, что в этом доме появился настоящий мужчина.

Настоящий или бутафорический – судить не мне. А вот присутствия женщины здесь явно недостает, – признался я, вешая куртку в шкаф.

А здесь после Серафимы Гавриловны совсем ничего не изменилось, – сказала она, войдя в гостиную. – Все на прежних местах, всюду идеальная чистота и безукоризненный порядок. Точь-в-точь как было у вашей покойной тети. Так и кажется, что она сейчас выйдет вон из-за той двери и скажет: “Мурочка! Как я рада тебя видеть, деточка ты моя!”

Мурочка? – удивился я. – Скажите честно, ведь вы на нее обижались за такую, так сказать, кошачью интерпретацию вашего имени?

За что ж обижаться? – кокетливо ответила Мария Юрьевна. – Меня так с детства все мои близкие величали.

Ну, домашнее имя – это совсем другое дело. Меня дома в детстве Артюшком называли, потом Артюшей. Но я терпеть не мог, когда кто-нибудь называл меня Тёмой. Как не ко мне.

Я распахнул перед нею дверь в мой личный кабинет, который тетя Серафима использовала как спальню для гостей. Часто она подрабатывала себе на жизнь, сдавая эту комнату командировочным, которых завод не мог поселить в ведомственной гостинице из-за нехватки мест.

О! Да у вас здесь и вправду целая лаборатория, – с восхищением сказала она, подойдя к компьютерному столу. – Сколько тут всяких аппаратов, мама родная! Зачем они вам?

Нет, дорогая Мария Юрьевна, это никакая не лаборатория. Это всего лишь компьютерное оборудование самой первой необходимости. Здесь только то, без чего современный человек просто не может обходиться: стационарный компьютер, сканер, принтер, блок бесперебойного питания, роутер, ноутбук, флэшки, диски, внешние винчестеры.

Я, видимо, человек сосем не современный – прекрасно обхожусь без всего этого и даже не знаю, что тут к чему и зачем.

Она погладила принтер, подняла крышку сканера, бесцельно осмотрела планшетку и снова опустила крышку. Потрогав ноутбук, она с неподдельным удивлением добавила:

И что вы со всем этим делаете?

Ну… общаюсь с внешним миром, заношу в память нужную мне информацию, формирую документы, скачиваю книги и фильмы, смотрю онлайн-видео, узнаю новости, прогноз погоды, курсы валют, произвожу нужные мне вычисления и тому подобное, – постарался я пояснить ей как можно доходчивее.

Как интересно! Я бы всему этому никогда не смогла научиться, – сказала она с такой грустью, что мне захотелось ее утешить.

Да в этом нет ничего хитрого. Хотите, я обучу вас азам работы на компьютере – дам вам ключевые понятия и навыки, а потом вы сможете сами совершенствоваться, – искренне предложил я.

Спасибо. Подумаю над вашим предложением, – игриво ответила Мария Юрьевна. – Это было бы для меня очень даже кстати. Сейчас в бухгалтерии без компьютера не поработаешь. А ведь я по своей профессии бухгалтер. До перестройки работала в заводской бухгалтерии. Потом моя работа перестала меня кормить. Пришлось заняться всяким там “купи-продай”. Теперь моя стихия – это елизаровский базар. Но я надеюсь, что однажды снова смогу вернуться к своей бухгалтерии. Я любила эту работу.

Так что же тут думать? Можно хоть сейчас начать. Зачем откладывать на “потом”? Тем более что я даже немного знаком с основными бухгалтерскими программами, такими как “БЭСТ”, “Парус”, “1С Предприятие”, “Компас” и кое-какими еще, – сказал я, надеясь, что таким образом смогу лучше и скорее сблизиться с этой замечательной женщиной.

Еще раз спасибо. Но ведь я вынуждена зарабатывать на хлеб насущный, поэтому свободного времени у меня не так уж много.

Ну и что же? Я подстроюсь под ваш режим. Скажите лишь, когда вы сможете ко мне приходить, и я буду ждать вас в указанное вами время.

Ладно уж. Там видно будет, – сказала она, и на ее лице засияла колдовская улыбка. – А где же тогда ваша, Артем Тимофеич, настоящая лаборатория, позвольте узнать?

Ну… это нужно вниз… в подвал идти, – ответил я растерянно, недовольный тем, что моя собеседница соскользнула с интересующей меня темы.

Так поведите меня туда. Я страсть как заинтригована.

В ее глазах заиграли веселые искорки, и она направилась было к выходу. Но я удержал ее за руку.

Нет-нет. Моя, так сказать, лаборатория сейчас не готова к демонстрации. Да и вы, собственно, тоже не готовы к этому, – сказал я, ведя ее в кухню.

Это я не готова? Почему вы так думаете? Как раз наоборот – я охотно посмотрю на вашу лабораторию. Для меня ее не нужно специально готовить. Я ведь не комиссия из министерства. Просто посмотрю, что там у вас и как – и все. Только из любопытства, – стояла она на своем.

Поймите, Мария Юрьевна, я очень даже хочу показать вам ее, но для этого мне все же нужно кое-что подготовить. Давайте с этим немного повременим. А пока я хочу вручить вам обещанный презент.

Опять у вас все в каких-то загадках, Артем Тимофеич. Что ж, презент, так презент. Это здесь или где-нибудь еще? На чердаке, например? – спросила она, не скрывая насмешки.

Здесь. Конечно же, здесь.

Я открыл дверцу новенького роскошного холодильника и вынул завернутый в полиэтилен окорок, который накануне отрезал от туши животного, убитого хищными птицами. Вчера я содрал с него шкуру и приготовил из его части бульон и жаркое.

Ничего себе, презент! – опешила Мария Юрьевна. – Такой кусище мяса! Зачем он мне?

Вы что, вегетарианка? Не едите мясного? – задал я вопрос, который она, несомненно, сочла риторическим, ибо ответом не удостоила.

Что это за мясо? – спросила она, неожиданно став очень серьезной. – Не похоже ни на свинину, ни на говядину.

Успокойтесь – не человечина, – неудачно сострил я. – Это окорок горного барана. Очень нежное и вкусное мясо. Из него выходит отличный бульон. Жаркое тоже. Думаю, получится и шашлык. Хотите попробовать?

С удовольствием. Но только попробовать. Я не голодна, к тому же вообще стараюсь есть как можно меньше, – согласилась Мария Юрьевна. – Но принять ваш презент никак не могу. Столько мяса мне не съесть.

Так отдадите кому-нибудь из родственников или знакомых. Мне его также не съесть в таком количестве. А знакомых у меня в Елизарово – кроме вас, никого.

Я поставил в микроволновку небольшую порцию бульона и жаркого. Через минуту аромат свежеприготовленного мяса распространился по кухне, возбуждая аппетит. Она отхлебнула из пиалушки глоток бульона и улыбнулась своей неотразимой улыбкой.

Гм… очень даже недурно, – прокомментировала она, допивая остальное.

Я же вам говорил, что мясо великолепно. Теперь снимите пробу с жаркого. Ну как? – спросил я, глядя, как она тщательно пережевывает кусочки мяса.

Вкусно. Так вы еще и кулинар отменный.

Нет. Кулинар из меня никудышный. Просто мясо свежее и вкусное само по себе, – возразил я, пытаясь выглядеть поскромнее.

Ну, не нужно излишней скромности. Все, что я попробовала, приготовлено великолепно. Не понимаю только, откуда оно у вас и почему вы берете мясо в излишнем количестве?

Она заставила меня задуматься над ответом, и я сказал первое, что пришло на ум:

Просто нельзя было взять меньше, да и о вас я тоже подумал. Вы же нашли применение тем креветкам, верно?

Она вынула из кармана белоснежный носовой платочек, старательно вытерла губы, потом неожиданно спросила:

Это как-то связано с вашей секретной лабораторией?

Ее вопрос меня обескуражил. Я стоял, держа в руке пиалушку из-под бульона, не зная, что ответить. Она посмотрела мне в глаза и одарила чарующей улыбкой, которая меня немедля успокоила.

Вы угадали. Связано. Только не подумайте, что это все ненатуральное. Это природные, притом экологически абсолютно чистые продукты. И далеко еще не все, что дает, вернее, может дать эта лаборатория.

Но тогда как именно связаны они с вашей таинственной лабораторией?

Она проницательно посмотрела мне в глаза.

Поймите меня правильно – если я вам сейчас начну объяснять, вы сочтете меня сумасшедшим. Вас нужно сначала как следует подготовить. Я постараюсь это сделать в ближайшее время. Но только вы, пожалуйста, пообещайте мне не торопить события и делать все, что я вам скажу.

Гм… опять загадки. Я могу вам дать такое обещание, но с оговорками. Все должно быть в рамках допустимого, – пообещала она, лукаво улыбаясь.

Ну, разумеется – в рамках допустимого и приличного, – сказал я, пытаясь упредить ее подозрения. – Первое, о чем я вас прошу – возьмите мясо и найдите ему любое применение, которое сочтете разумным.

Хорошо. Возьму, но при условии, что отрежу для себя, сколько найду нужным, а остальное продам на базаре и верну вам деньги.

Какие еще деньги? Ведь я с самого начала просил вас принять это как подарок, – возразил я спокойно, но, как мне представлялось, достаточно твердо.

Тогда вот что. Если вы так настаиваете, то в последний раз. А впредь предлагаю сделку. Если вы соберетесь доставать что-нибудь подобное еще, заранее оповестите меня. Я подумаю, где и как это можно будет реализовать, а вырученные деньги поделим на взаимовыгодных условиях. Идет?

Идет, – протянул я руку в знак согласия, и она ее мягко пожала.

 

XII

 

Большинство жителей Елизарова ? это работники огромного горно-металлургического комбината, а также шахт, которыми изобилуют окрестности. Поэтому не удивительно, что главная улица, с которой началась закладка города, была названа Шахтерской, а пересекающая ее в самом центре – Блюминговой. От центральной площади радиально расходятся Стволовая, Присадочная и Штоленная. А дальше – Литейная, Формовочная и так далее, все в том же духе.

После революции в эту систему названий внесла диссонанс советская топонимика, впоследствии ставшая притчей во языцех во всех городах и весях огромного Советского Союза. Многие колоритные урбанонимы, отображавшие промышленный профиль города, были заменены шаблонной дешевкой. Так, главная улица – Шахтерская – стала называться Советской, Присадочную переименовали в Ленинскую, Штоленную назвали улицей Первой пятилетки. А уж в районах советских новостроек – в так называемом соц-городе – все объекты нарекали только именами всяких там партийных съездов, конференций, пленумов, пятилеток и “ударных строек века”, а также всевозможных коммунистических деятелей. Этих деятелей нередко потом снимали и репрессировали, а улицы, площади и скверы, названные их именами, снова неоднократно переименовывали. Но, несмотря на такую линию партийных руководителей, в городе все же сохранились до нашего времени и такие улицы, как Железорудная, Листопрокатная, Мартеновская, Бессемеровская, Штрековая, Забойная. Горно-металлургическую терминологию изучать можно. К тому же многие названия повторяются и снабжены добавками типа “первая”, “вторая”, “старая”, “новая”, “большая”, “малая” и тому подобными. В общем, черт ногу сломит.

В этой неразберихе мне предстояло найти Старую Доменную. Карты города здесь не продаются – покупать некому. Приезжих теперь мало, а местные и так чувствуют себя среди этих названий, как рыба в воде. Пришлось спрашивать, но мало кто толком мог объяснить, как туда добраться. Люди, как правило, отвечали скороговоркой, притом путано, сбивчиво, сумбурно. В конце концов, мне удалось остановить участливого прохожего, который на странице моего блокнота проворно начертил план с указанием четких ориентиров.

Погода была премерзкая – дул холодный порывистый ветер, залепляя лицо крупными хлопьями мокрого снега. Хотелось домой, где меня ждали тепло, уют, ленивый Барсик и верный служака Джек. Но я решил не отступать от намеченной цели и добраться, наконец, до старика Ольшевского, которого мне порекомендовала продавщица супермаркета, где я регулярно отоваривался.

Руководствуясь планом, я быстро вышел на Слябинговую, прошел по ней два квартала, свернул на Первую Антрацитовую и вскоре уперся в Старую Доменную.

Двенадцатый дом отличался от остальных строений добротностью и ухоженностью. На тротуар, вымощенный керамической плиткой, выходило изящное крыльцо с перилами, свитыми из толстых латунных труб, отполированных до зеркального блеска. Над крыльцом нависал крытый медными листами козырек, а слева красовалась строгая вывеска:

 

С. Б. Ольшевский

РЕМОНТ, РЕСТАВРАЦИЯ

ИЗГОТОВЛЕНИЕ И ОЦЕКА

ЮВЕЛИРНЫХ ИЗДЕЛИЙ

Работа с 9:00 до 18:00

Обед с 13:00 до 14:00

Выходные – суббота и воскресенье

 

Неискушенный человек, наверное, подумал бы, что она отлита из бронзы, однако я сразу понял, что это твердый пластик с бронзовым напылением. Но все равно выглядела она весьма солидно.

На двери из толстого стекла с внутренней стороны висела табличка с надписью “ОТКРЫТО”. Повернув массивную латунную ручку, я потянул на себя дверь, и она мягко подалась. Пройдя через маленькую прихожую, я отворил еще такую же дверь и оказался в просторной комнате, где у окна, склонившись над рабочим столом, огороженным дубовым барьером, стилизованным под старину, сидел седобородый мужчина лет семидесяти пяти и манипулировал миниатюрной автогенной горелкой.

Я поздоровался, но бородач никак не отреагировал на мое приветствие и продолжал водить тонкой струйкой голубого пламени по блестящему предмету, зажатому в крохотные тисочки. Наконец он положил работающую горелку на мраморную подставочку, убрал со лба черный козырек с толстенными увеличительными стеклами и, сурово посмотрев на меня утомленными потускневшими глазами, сказал:

Здравствуйте. С чем пожаловали, милейший?

Насколько я понимаю, вы и есть Семен Борисович Ольшевский, – осведомился я для приличия.

Он самый. Что вам угодно, дорогой? – произнес он недовольным тоном, всем своим видом давая понять, что он человек занятой и ему не нравится, когда его отвлекают по пустякам.

Семен Борисович, мне рекомендовали вас как великолепного эксперта по оценке ювелирных изделий, а также драгоценных и полудрагоценных камней. Вы не могли бы ориентировочно оценить стоимость одной штуковинки?

Интересно, и кто же вам меня так отрекомендовал? – поинтересовался ювелир.

Продавщица из супермаркета…

Анна Вячеславна? – спросил он, не дав мне закончить фразу.

Она самая, – ответил я, хотя понятия не имел, как ее зовут.

Что ж, спасибо ей. Верно она меня представила. Но любая оценка эксперта, дорогой мой, денег стоит, – ответил он, не скрывая раздражения.

Ну, разумеется, Семен Борисович, разумеется, – поспешил я успокоить старого ювелира, вынимая из нагрудного кармана завернутую в папиросную бумагу жемчужину, не так давно добытую мною из раковины. – Сколько, по-вашему, может стоить эта жемчужина?

Вы уверены, что это жемчужина? – пренебрежительно спросил ювелир.

По-моему, да, – робко ответил я на его, как мне показалось, риторический вопрос. – Это натуральный жемчуг, я в этом уверен. Вы мне только скажите, сколько он стоит.

Ювелир криво усмехнулся, чуть прихрамывая, подошел к барьеру и протянул свою узловатую руку. Я положил в нее жемчужину вместе с оберткой. Вернувшись на рабочее место, он надел снятый минуту назад козырек с линзами и принялся внимательно разглядывать мой трофей в ярком свете настольной лампы. С минуту он, ссутулившись, сидел, вертя перед носом жемчужину, потом протер ее кусочком замши и словно окаменел на месте. Он положил ее в чашку Петри и, взяв желтый листок бумаги из лежащей на столе аккуратной стопки, сделал на нем несколько росчерков и крикнул хрипловатым, но громким голосом:

Софочка! Софочка-а-а!

Из боковой двери в комнату вплыла полнотелая женщина лет семидесяти. Приветливо кивнув в мою сторону, она взяла у ювелира бумажку и подошла к кассовому аппарату в противоположном углу комнаты. Семен Борисович указал на нее взглядом и сухо сказал:

Оплатите услугу в кассу.

Я подошел к Софочке, которая еще окончательно не утратила признаков былой привлекательности. Она подняла на меня на удивление черные, как угли, глаза и попросила назвать личные данные: фамилию, инициалы, место проживания и прописки. Занеся их в толстую тетрадь, она вручила мне квитанцию об оплате, и я вернулся к барьеру, за которым в нетерпеливом ожидании стоял мрачный ювелир.

К вашему сведению, милейший, ненатурального жемчуга не бывает. Бижутерия, выполненная под жемчуг, таковым не называется. Жемчуг бывает природный и культивированный, то есть выращенный в искусственных условиях, – хрипло чеканил он менторским тоном как по книге. – То, что вы мне принесли – это великолепный экземпляр природного, то бишь не культивированного жемчуга. Ценится как драгоценный камень и используется для производства ювелирных изделий.

Стоя за барьером, старый ювелир, видимо, воображал, что стоит за кафедрой в большой аудитории или позирует перед телекамерой и, темпераментно жестикулируя, увлеченно ораторствовал, глядя не на меня, а куда-то вдаль, словно перед ним и вправду была многочисленная аудитория, а он ? маститый лектор с докторской степенью. Думаю, он прекрасно понимал, что мне эти подробности ни к чему, но начав, уже не мог остановиться.

Название “жемчуг” пришло к нам из китайского языка, в котором оно звучит примерно как “чжэнь чжу”. Жемчужины образуются внутри раковин некоторых моллюсков в результате попадания туда постороннего предмета – песчинки или какого-нибудь паразита. Далее вокруг предмета-затравки происходит отложение перламутровых слоёв последовательно одного за другим. В результате часто искажается и форма раковины. Но это не всегда. В отличие от минеральных сферолитов в строении жемчуга участвует не только минеральное, но и органическое вещество. Минеральные составляющие жемчуга нигде не соприкасаются друг с другом и всегда разделены органикой. Блеск и игра света на жемчуге обусловлены интерференцией световых волн на волнистой поверхности слоёв перламутра…

Его речь лилась сплошным потоком. Он не делал пауз между словами и предложениями, словно стремился выдать в ограниченное время как можно больше информации. Мне хотелось остановить его, сказать, что я пришел к нему совсем не для того, чтобы слушать лекцию о жемчуге, и что меня интересует только ориентировочная цена этой штуковины. Попросить его назвать эту цену. И тогда я сразу же уйду и оставлю, наконец, его, столь занятого мастера, в покое. Но он явно гордился своими профессиональными знаниями, высокой квалификацией эксперта-геммолога и упивался неожиданно подвернувшейся возможностью показать их во всей полноте, поразить меня ими.

Внезапно он запнулся и пристально уставился на меня, пронизывая насквозь колючими глазами, словно прочитав мои мысли.

Впрочем, это вас мало интересует, – сказал он безнадежным тоном, не сомневаясь в собственной правоте. – Скажите, уважаемый, вы хотите ее поскорее продать?

Его вопрос застал меня врасплох. Я молчал, перебирая в уме возможные варианты ответа на столь, казалось бы, элементарный вопрос, но нужного никак не мог подобрать. Вероятно, мое затянувшееся молчание спровоцировало ювелира спросить:

Позвольте полюбопытствовать, а где вы взяли этот перл?

Возможность такого вопроса я предусмотрел и потому незамедлительно ответил:

Он достался мне в наследство от недавно скончавшейся старенькой тети, унаследовавшей его от своей покойной матери, то есть от моей бабушки.

Ювелир изучающе смотрел на меня с полминуты, а потом неожиданно саркастически расхохотался.

Ха-ха-ха-ха… Только не морочьте мне, милейший, голову. Скажите правду, откуда у вас эта драгоценная жемчужина?

Решив, что ювелир берет меня “на Бога”, я продолжал упорствовать в своем утверждении.

С чего это вы взяли, что я вам морочу голову? Жемчужина досталась мне по наследству, и это непреложная истина. Поймите, перед вами не мальчик. Я пришел к вам по делу и оплатил услугу сполна, даже не поторговавшись. Будьте любезны выдать письменное заключение о цене представленной вам жемчужины, – сказал я, перейдя на официальный тон.

Ювелир оперся руками на барьер и, приблизив ко мне свое морщинистое, как сухое яблоко, лицо, насмешливо процедил:

А перед вами, дорогой мой, не колхозный сторож Иван Кузьмич, а профессиональный геммолог, классный эксперт по жемчугу!

Ольшевский сделал паузу, взял со стола сигарету, ловко прикурил от газовой горелки и тут же ее загасил. Глубоко затянувшись, пыхнул дымом в сторону окна. Потом продолжил:

В том-то и дело, что вы не мальчик. Вам, по-моему, где-то около семидесяти. Будьте добры сказать, а сколько было вашей тете на день ее смерти, и как давно она умерла?

Вы правы, мне шестьдесят пять. А моя тетя умерла чуть больше двух лет тому назад, когда ей было полных девяносто три, – ответил я, не задумываясь. – Но что вам за дело до моей покойной тети?

Ага! – воскликнул Семен Борисович, хлопнув в ладоши и энергично потерев их одна о другую. – А ваша бабушка была старше нее лет на двадцать, не меньше. Так ведь?

Так, – подтвердил я. – Бабушка родила ее в тридцать пять. Тетя была у нее поздним ребенком. Ну и что?

А то, дорогой мой, что если ваша бабушка умерла в таком же возрасте, то случилось это лет тридцать пять тому назад. Верно?

Не совсем. Бабушка умерла в семьдесят четыре, – простодушно поправил я.

Вот-вот, милейший! Добавляем к тридцати пяти еще девятнадцать и получаем пятьдесят четыре. Прибавим еще два года, которые прошли после тетушкиной смерти. Итого – пятьдесят шесть. Верно?

Абсолютно верно, – подтвердил я. – Не пойму, к чему эта арифметика.

А к тому, что в таком случае этой жемчужине должно быть не меньше пятидесяти шести лет. Вы согласны?

Широкие оконные стекла ювелирной мастерской порывистый ветер почти сплошь залепил мокрым снегом, который местами сползал потеками, образуя узкие просветы, усеянные крупными каплями. Сквозь них был виден небольшой участок пустынной улицы и мириады кружащих в воздухе крупных хлопьев снега, уже успевшего устлать крыши домов, дорогу и тротуары белым покрывалом. В комнате заметно потемнело, и Софочка, которая до сих пор сидела у кассы, не подавая признаков своего присутствия, встала с кресла, тихо подошла к боковой двери и щелкнула выключателем. Комната осветилась ярким светом висящей под потолком люстры с ажурными хрустальными подвесками, отсвечивающими радужными огоньками. Как инженер-электрик с многолетним стажем, я сразу же заметил, что светились в ней не накальные и не газоразрядные лампы, а мощные экономичные светодиоды. Рациональный старик, прогрессист, – отметил я про себя.

Как же тут не согласиться? Факты – упрямая вещь, – сказал я, щурясь от яркого света. – И что из этого, по-вашему, следует?

А то, любезнейший, что ваши слова о том, будто эту жемчужину вы получили в наследство от покойной бабушки – ничем не прикрытая и отнюдь не оригинальная ложь.

Да как вы можете! На каком основании, Семен Борисович, вы обвиняете меня во лжи? – ответил я, разыгрывая обиженного.

Да на том, что эта ваша жемчужина очень молодая! Она совсем недавно была в живой раковине моллюска. На ней сохранились высохшие остатки слизи, еще даже не утратившей вязкости. Ей не больше двух недель, а то и двух дней! – веско сказал ювелир, любуясь эффектом, произведенным на меня этими словами. – Анна Вячеславна вас не обманула. Я по жемчугу эксперт высокого класса. Смею вас заверить – по меньшей мере, лучший в области. И на мякине меня не проведешь. Я думаю, что эта жемчужина либо краденная, либо контрабандная. А я с криминалом дела не имею, ибо остаток жизни хочу провести на свободе. Вы меня поняли?

Я опешил от неожиданности. Ну и ну же! Этот старый сквалыга обвиняет меня и в криминале! Наверняка хочет цену сбить.

Ддда вы ссс… ума сошли! – вскричал я, заикаясь от негодования.

Тогда откуда у вас эта жемчужина? Где вы ее выловили? Сейчас такую можно добыть разве что у берегов Австралии или южной Бирмы, в море Суду, у Борнео или Новой Гвинеи. По-вашему, Елизарово находится где-то в тропических широтах на берегу Тихого океана?

Где я ее выловил – мое личное дело. Но смею вас заверить, что она отнюдь не ворованная и не контрабандная. Да, она действительно молодая. Но достал я ее честно, – сказал я, открыто глядя ему в глаза.

Вы хотите, чтобы я вызвал милицию? – проскрипел ювелир и зашелся приступом сухого нервного кашля.

Софочка поднесла ему стакан воды. Он отхлебнул пару глотков, и кашель постепенно отступил.

Так вы хотите, чтобы я вызвал милицию? – спросил он, сверля меня колючим взглядом.

Объясняться с милицией в мои планы никак не входило. Но что мне сделают, если арестуют? Да ничего. В крайнем случае, из меня выбьют мой секрет – заставят показать свой подвал, старый шкаф и выход в новый мир. Не хотелось бы этого. Но, во всяком случае, не расстреляют и не посадят. Что ж, буду блефовать до конца.

Валяйте, – сказал я, разыгрывая полное безразличие.

Я медленно подошел к банкетке для ожидающих клиентов, сел и взял с журнального столика потрепанную газету, словно вознамерившись ее читать.

Что вы собираетесь делать? – озабоченно спросил ювелир.

Ждать милицию, – бросил я через плечо, даже не посмотрев в его сторону.

Минуту помолчав, он сказал:

Так. Вижу. Милиции вы не испугались, да и не похожи вы на вора или прощелыгу, имеющего дело с контрабандой. Маловероятно также, что вы какой-нибудь провокатор. Думаю, что криминала за вами, скорее всего, нет.

Я старался выглядеть спокойным, поэтому решил никак не реагировать на эти слова. Пару минут мы оба молчали. Первым заговорил ювелир:

Но все же любопытно было бы узнать, откуда у вас эта замечательная жемчужина?

Мы с вами вернулись на круги своя, Семен Борисович, – сказал я, с трудом выжимая из себя улыбку. – Так вы мне скажете, какова цена этой жемчужины?

Цена будет зависеть от того, когда и как вы ее хотите сбыть.

Немного подумав, он добавил:

Если хотите этого вообще.

Хочу, – честно ответил я. – И чем скорее, тем лучше. Но не потому, что мне нужно срочно от нее избавиться, а потому, что нуждаюсь в деньгах.

Семен Борисович засуетился. Он снова сел за рабочий стол, надел очки в прозрачной оправе, взял своими узловатыми пальцами перламутровый шарик и стал опять внимательно рассматривать через большую лупу, поворачивая во все стороны. Не переставая изучать жемчужину, он тихо спросил вкрадчивым голосом:

Скажите, уважаемый, а нет ли у вас еще?

Я чуть не вскрикнул от удивления. Вот это да! Такой крутой поворот! Интересно, как этот старый хитрец унюхал запах приличного “навара”?

Поясните, пожалуйста, что вы имеете в виду? – попросил я уточнить для верности.

Как это что? Есть ли у вас еще жемчужины, подобные этой? Мне кажется, что должны бы быть.

Заискивающе улыбаясь, он уставился на меня поверх очков в ожидании ответа.

Минуточку, – сказал я и протянул ему два полиэтиленовых пакетика с жемчугом, которые давно уже невольно ощупывал в кармане куртки.

В глазах старого ювелира заиграл юношеский азарт. Дрожащими руками он не взял, а выхватил из моих рук оба пакета и быстро засеменил к своему столу.

Да вы пройдите сюда, пожалуйста. Не стойте там. Вам ведь не пятнадцать лет. Садитесь вот здесь, – сказал он, пододвигая массивный стул с мягкой обивкой из искусственной кожи.

Семен Борисович внимательно изучал каждую жемчужину, после чего осторожно клал ее в чашку Петри и принимался за следующую. Он так сосредоточился на этом занятии, что, начисто забыв о моем присутствии, хмыкал, шмыгал носом, кряхтел, цокал языком и сопел, как паровоз.

Покончив с крупными жемчужинами, он принялся за более мелкие и, чтобы не нарушить моей сортировки, складывал их в другую чашку. Наконец он снял очки и поднял на меня утомленные глаза, преисполненные тепла и удовольствия. Доброжелательно улыбнувшись, он сказал:

Чудные экземпляры. Ценные, не скрою. Самая меньшая – диаметром…

Он ткнул в чашку Петри штангенциркулем и, сдвинув очки на кончик носа, посмотрел на деления и прогундосил:

Семнадцать миллиметров. Неплохо. Очень даже неплохо.

Я продолжал молчать, ожидая, когда, наконец, он назовет их цену. После короткой паузы Семен Борисович снова заговорил:

Странно. Ей-Богу, странно. Ума не приложу, где вы могли раздобыть сии прелестные перлы, да еще в таком количестве. Но коль скоро не хотите открыть мне этот секрет, который, не скрою, будет теперь мучить меня днем и ночью, то и не надо. Бог с вами, на то он и секрет. В конце концов, не все ли мне равно, где вы их взяли? Лишь бы на них криминала не было. Повторюсь. Вижу: вы – человек весьма приличный и от криминала, мне кажется, далеки как от острова Пасхи. Почему-то я вам верю. Не скрою – прежде всего, конечно, я хочу на них заработать. Мне, в отличие от вас, деньги уже не нужны. Но у меня еще есть дети и внуки, понимаете?

И правнучка, – пропела из-за кассового аппарата Софочка лирическим сопрано.

Да-да, и прелестная правнучка, – подтвердил старик, широко улыбнувшись. – Чтобы купить все, что вы принесли, у меня не хватит средств. Здесь целое состояние. Вы понимаете? Но мои знакомые коллеги охотно купят их у меня, если вы, конечно, подождете три дня, не больше. А я возьму с этой выручки свои комиссионные. Вы меня понимаете?

По-моему, прекрасно понимаю, – согласился я со стариком.

Ну, тогда оставьте мне ваши перлы под расписку. Я положу их в сейф и позвоню вам, как только завершу сделку, вернее, сдел-ки с моими знакомыми ювелирами. Согласны?

Не вижу альтернативы вашему предложению. Что ж, оно меня устраивает, – ответил я, пожав плечами.

Вот и прекрасно. У вас паспорт с собой? – спросил Семен Борисович.

Да, разумеется, – ответил я, протянув ему паспорт, недоумевая, зачем он ему понадобился.

Ювелир принялся взвешивать каждую жемчужину на аналитических весах, аккуратно занося в список результаты взвешивания. Покончив с этой процедурой, он быстро написал расписку и обернулся в сторону кассового аппарата, где скромно сидела безропотная Софочка.

Софочка, радость моя, – сказал он, помахав бумагами, словно веером, – оформи, как положено.

Софочка взяла из его рук бумаги и заколдовала над ними на своем столе. Сделав какие-то записи в тетради, она аккуратно поставила печати на расписку и на список, составленный в двух экземплярах, после чего вернула их мужу. Он протянул мне документы вместе с двумя паспортами – моим и своим.

Вот, – сказал он, – внимательно прочтите и проверьте данные наших с вами паспортов, а также список жемчужин с указанием веса каждой. В гранах. Если у вас есть хоть малейшее сомнение в точности результатов взвешивания, можете перевесить все сами. К вашим услугам мои аналитические весы и разновески непосредственно в гранах. Я регулярно провожу их поверку в институте мер и весов – готов предъявить все акты.

Извините, Семен Борисович, не надо. Я, признаться, далек от представления о гранах, каратах и тому подобных единицах, – честно признался я.

На это есть справочники и каталоги, – сказал ювелир, указав на стоящий поодаль книжный шкаф. – Можете посмотреть. Один гран равен четверти карата, что составляет около шестидесяти пяти миллиграммов, – с важностью отчеканил он как по писаному.

Спасибо. Теперь буду знать. А в вашей честности, Семен Борисович, я не сомневаюсь точно так же, как и в вашей квалификации, – сказал я, принимаясь за чтение документов.

Меня удивил отнюдь не стариковский аккуратный бисерный почерк высокой степени выработки.

Позвольте, – удивленно сказал я. – Вы неверно указали количество…

Не волнуйтесь, все верно, – не дослушав, поспешил успокоить меня старый эксперт, – я вам не успел еще разъяснить. Вот эти экземплярчики я у вас покупаю сейчас, – он указал на пластиковый стаканчик, в котором лежало несколько крупных жемчужин. – Сейчас я с вами за них расплачусь, и они станут моими. Поэтому в список я их не включил. Теперь понятно? А на остальные у меня не хватает денег. Вот их-то я у вас и беру под эту самую расписочку. Если вы согласны, разумеется.

Согласен. Но сколько вы собираетесь мне предложить?

Цена, я думаю, устроит нас обоих. Я джентльмен. И не обижу ни вас и ни себя, конечно же. Поэтому давайте не торговаться. В народе говорят: не торгуйся с попом, портным да лекарем. От себя добавлю: и с ювелиром тоже. Если вам покажется мало, то нет проблем – поищите себе другого покупателя, – сказал Семен Борисович, небрежным жестом указав в сторону двери.

Пожав плечами, я согласно махнул рукой. Ювелир с трудом встал из-за стола и, заметно прихрамывая, поковылял к боковой двери, унося с собой жемчужины. Когда дверь за ним затворилась, Софочка сказала полушепотом:

Вы не волнуйтесь. Мой муж – человек кристальной честности. Он дорожит своей репутацией больше всего на свете и заплатит вам подлинную рыночную цену. Поверьте мне, дороже у вас не купит никто. Вы меня понимаете?

Понимаю, но не волноваться не могу. Как-никак, речь ведь идет о солидных ценностях, – сказал я, пытаясь казаться искушенным в подобных делах человеком.

На самом же деле меня мало волновало, обманет меня старый ювелир или заплатит по совести. Были бы хоть какие-то деньги на текущие расходы. Я бы даже не очень расстроился, отбери он у меня все до последней жемчужинки, не заплатив при этом ни гроша. Достался-то мне этот жемчуг, можно сказать, без труда, да и в любое время я мог добыть его сколь угодно много. Притом, как мне представлялось, ценой совсем незначительных усилий.

Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Семен Борисович снова появился в комнате с небольшим кожаным чемоданчиком, какие раньше почему-то называли балетными или просто “балетками”.

Софочка, опусти, пожалуйста, шторы и запри двери, – сказал он, усаживаясь на свое место.

Она встала, неслышными шагами подошла к двери, дважды повернула ручку и осторожно задернула портьеру. Так же тихо продефилировала к окну и щелкнула кнопкой у подоконника. Сидя напротив меня, старый ювелир молча наблюдал, как на окна медленно опускаются плотные темные шторы. Потом он открыл на коленях свой старомодный чемоданчик, извлек тугую пачку стодолларовых купюр, перехваченных поперек черной резинкой, и протянул мне.

Вот, уважаемый Артем Тимофеевич. Это за жемчужины, что я отобрал для себя. А через три дня, если вы оставите телефончик, я вам позвоню насчет остальных. Ибо на их покупку у меня, как говорится, пока что пороху не хватает.

 

XIII

 

Мой любимый праздник – это, конечно же, Новый год. Ну и, разумеется, Рождество Христово. Моя бабушка была католичкой, но всю свою сознательную жизнь прожила в Елизарово, где католического храма не было. От “некуда деваться” ходила в православный храм, а все религиозные праздники отмечала по обоим календарям: и по католическому, и по православному. “Кто знает, какие из них правильные? Этого даже отцы церкви Христовой сами понять не могут”, – говорила она своим родным и знакомым. Я был крещен в младенчестве в православную веру, но католическое Рождество считаю более удобным. Православные христиане отмечают Рождество двадцать пятого декабря по старому стилю, то есть седьмого января по новому, поэтому Новый год получается постным, что для людей очень даже некстати. Католическое Рождество приходится на двадцать пятое декабря по-новому, и на Новый год они могут есть и пить все, что пожелают. Я часто думаю, а не пора ли, наконец, и православной церкви перейти на новый стиль? Ведь григорианский календарь астрономически более обоснован и точен, чем юлианский. В конце-то концов, весь цивилизованный мир давно живет по григорианскому. Почему бы и православной церкви к нему не приспособиться? Ведь когда-то наши предки привязали христианские праздники к датам языческих торжеств, и никто из тогдашних отцов церкви ничего дурного в этом не усматривал. Это, конечно, решать не мне, но я считаю, что имею полное право высказывать свое мнение на этот счет.

С такими мыслями я сидел в праздничном настроении у стола, сервированного по-холостяцки, и, время от времени поглядывая на старинные стенные часы, ожидал прихода Марии Юрьевны. От бабушки я знал, что эти часы марки “Павел Буре” мой дед покупал к годовщине их свадьбы. С тех пор уже прошло больше ста лет, а они все идут и идут, мерно отсчитывая отмеренные нам Богом часы, минуты, секунды: “тик-так, тик-так, тик-так”… Да, надежно делали старые мастера.

Время в ожидании словно остановилось. Я ходил взад-вперед по комнате, не зная, чем заняться. Телевизор включать не хотелось. Столько программ, а смотреть нечего. Мелькают одни и те же намозолившие глаза физиономии артистов, неизвестно каким образом заполонивших эфир, звучат однообразные скабрезные юморески, от которых мне почему-то смеяться совсем не хочется. А мелодии все на один лад. Только “бум! бум! бум!”. Выйдет какая-нибудь полуголая напомаженная певичка или певец, которого и певцом-то не назовешь, и, гримасничая, повторяет искусственным надрывным голосом три-четыре слова – вот и вся песня. Мигает подсветка, так что в глазах рябит, вихляются “подтанцовщики”, гремит оркестр – в основном ударными инструментами. И все вперемешку с глупейшей назойливой рекламой, от которой спасу нет. В последнее время я регулярно смотрю только новости. Да и в них, как правило, интересного мало. Иногда меня по-настоящему увлекают естественнонаучные программы, но они часто повторяются и тоже надоедают. Да-а-а, не воспринимаю я многих новинок нынешней эпохи. Старею, наверное.

Баммм! Баммм! Баммм!..” – семь раз пробили часы. “Тик-так, тик-так, тик-так…” – бесстрастно цокает маятник. Бесконечно медленно минутная стрелка переползла с двенадцати на единицу, потом на двойку, тройку. Прошло еще пять минут. В комнате, освещенной желтым светом торшера, царит мертвенная тишина, и ее нарушает только размеренный стук маятника.

До чего же томительно ожидание! Мария Юрьевна обещала прийти в семь, но до сих пор никак не дает о себе знать. Само по себе опоздание – ерунда. Женщинам свойственно опаздывать. Да и причин для задержки может быть сколько угодно, а для женщины все причины уважительные. Но томить человека неизвестностью – это, мне кажется, проявление неуважения, тем более – в этом возрасте. Можно ведь позвонить и сказать, что задерживается. Или что не придет – обстоятельства изменились, передумала, просто так захотелось, в конце концов. Связь-то теперь не проблема. Позвонить, что ли, самому? Нет, ни за что. Не дети ведь. Но вдруг с нею что-то случилось, а я тут ударился в свои амбиции и ничего не предпринимаю?

Бам-балам!” – пробили часы половину восьмого. Я подошел к телефону и снял трубку, чтобы набрать номер. В это время залаял Джек, и мое сердце по-юношески затрепетало.

Я выбежал в морозную темноту двора, даже не накинув куртки.

Иду, иду! – крикнул я издалека.

Я был настолько разволнован, что никак не мог отодвинуть засов на калитке. Но потом, вспомнив, что нужно приподнять фиксатор, справился с этой задачей и отворил калитку во всю ширь. Она стояла посреди калиточного проема, как в кадре фотокамеры, и приветливо улыбалась.

Добрый вечер! Со Свят-вечером! Входите, входите скорее! – пригласил я ее, не в силах скрыть своих эмоций.

Добрый вечер, Артем Тимофеич! – игриво ответила она, переступая порог калитки. – А до Свят-вечера, мне кажется, еще добрых две недели.

Джек, видя, что я с соседкой разговариваю доброжелательно, тут же перестал лаять и спрятался в будку. Смышленый пес, ничего не скажешь. Я как чувствовал, что зима в этом году будет такой морозной, – основательно утеплил его будку. Сделал двойной пол, подстелил снизу слоем опилок, крышу покрыл рубероидом, а стены изнутри обил старым одеялом.

Мы вошли в ярко освещенные сени и, пока я закрывал и запирал на все запоры наружную дверь, Мария Юрьевна успела пройти в прихожую, снять куртку, повесить в шкаф и даже переобуться в вечерние туфли, принесенные в красочном полиэтиленовом пакете.

Почему это у вас все двери открыты настежь? Тепло надо беречь. Оно теперь дорогое, – сказала она, причесываясь перед большим новым зеркалом, которое я всего неделю тому назад повесил в прихожей.

Услышал, как лает Джек и поспешил вам навстречу, – признался я. – Да и открыто было не больше пяти минут.

А на дворе – ух, какой морозина! Я до костей промерзла, пока к вам добиралась.

Добирались? Ах, да, ведь от вашего дома до моего так далеко… – неуклюже попытался я над нею подшутить.

О, да вы обидчивы, дорогой Артем Тимофеич. Прошу прощения за опоздание, но у меня была уважительная причина – честное слово. Я добиралась из другого конца города. Маршрутки не было из-за непогоды. Сами видите, какая метель метет. С трудом попутку поймала. Водитель такой вреднющий попался – еле с ним сторговалась. Да и то квартал не довез – не хотел делать крюк, торопился куда-то.

Но позвонить из той же попутки можно было? Вы же знаете, я так долго ждал вашего визита, – сказал я как можно мягче и доброжелательнее.

Хотела, но в моей мобилке, как назло, аккумулятор сдох.

Все объяснилось, оказывается, так просто. Я понял, что был неправ и попытался извиниться:

Понимаю. Теперь я? прошу у вас прощения за поспешное нарекание.

Мария Юрьевна весело на меня посмотрела и обворожительно улыбнулась. На ней был мягкий темно-синий свитер с глубоким вырезом и модные джинсы в обтяжку. Все ей исключительно шло, все подчеркивало ее женственную фигуру и было подобрано с незаурядным вкусом. Она выглядела так соблазнительно, что мне в порыве нахлынувшей страсти ужасно захотелось схватить ее, притиснуть к себе изо всех сил и впиться в ее губы поцелуем. Но я постарался не подать вида. Такая вольность в первый вечер нашей встречи наедине отпугнула бы эту чудесную женщину навсегда.

Да будет вам! Так можно бесконечно друг перед другом извиняться, если вовремя не остановиться. О, да у вас уже елка убрана, и стол накрыт по-праздничному. С чего бы это так рано? – искренне удивилась она, войдя в гостиную.

Я же сказал: сегодня Свят-вечер.

Разве завтра Рождество? – кокетливо спросила она.

Вот именно. По католическому календарю завтра Рождество, а сегодня – Свят-вечер. Сочельник.

Артем Тимофеич ревностный католик? – спросила она, удивленно подняв брови. Вот уж, никогда бы не подумала.

Нет, меня еще в младенчестве окрестили в православном храме. Но моя покойная бабушка была католичкой.

Она посерьезнела и на минуту задумалась.

Да, в самом деле, Серафима Гавриловна говорила как-то, что ее мама была католичкой.

Вот видите, а я думал, вы мне не поверите. Предлагаю отпраздновать сначала католическое Рождество, как мой праздник, а через тринадцать дней – ваше православное. Разве грешно праздновать рождение Христа дважды? – сказал я, жестом предлагая ей сесть за стол.

Она села.

Праздновать, может быть, и не грешно. Но сейчас рождественский пост и нарушать его очень даже грешно, – аргументировано возразила Мария Юрьевна.

Не думал, что вы столь ортодоксальны, дорогая Мария Юрьевна. Ничего, что грешно. Бог простит – он милосерд, – сказал я, открывая бутылку шампанского. – Мы потом покаемся.

Злоупотреблять милосердием Божиим грешно вдвойне, – сказала она без тени юмора. – Господь за это сурово карает.

Уверяю вас, нарушение поста не смертный грех и вполне искупаемый. Кроме того, у католиков сегодня пост заканчивается. У них Рождество. Что ж это получается – все католики грешники? – сказал я, наполняя бокалы.

Да, именно так. Католики грешники уже потому, что они католики, – с уверенностью ответила Мария Юрьевна.

Не могу с вами согласиться. Даже высоких рангов православные священники не отрицают, что католическая церковь тоже благодатная, потому что ведет свое начало от самого Христа. Раньше христианская церковь была единой, а в тысяча пятьдесят четвертом году разногласия между первоиерархами привели к ее расколу на православную и католическую. Лично я отношусь с одинаковым почтением к обеим ветвям христианства. И коль уж сами первосвященники не находят в этом плане общего языка, то мы вправе свободно выбирать, когда поститься и когда праздновать. Предлагаю тост за свободу выбора.

Я поднял бокал в расчете на то, что Мария Юрьевна сделает то же самое, но она свой бокал отодвинула и укоризненно посмотрела мне в глаза.

Артем Тимофеич, – мягко сказала она, – вы вообще-то когда-нибудь поститесь?

Конечно, – солгал я без колебаний.

Тогда зачем преждевременно прекращать пост? Вам что, трудно выдержать еще тринадцать дней? Вот тогда можно будет и Сочельник отпраздновать. Кстати, ведь вы меня сегодня приглашали не на католический Сочельник и вообще не к столу. Мы договорились посидеть вдвоем, поговорить о жизни, рассказать друг другу о себе. Я не голодна, а спиртного не употребляю вообще. Так что и впредь не намеревайтесь меня споить.

Любой на моем месте ожидал бы какой угодно реакции, но только не такой. Я ошалело смотрел на нее, надеясь, что она вот-вот кокетливо расхохочется и скажет, что пошутила. Но ее лицо оставалось совершенно серьезным и абсолютно бесстрастным. Чувствовалось, что в своем решении она останется непреклонной. Хотелось резко ответить, что спаивать ее, да и вообще кого бы то ни было, я не намеревался никогда, а слова “посидим” и “поговорим” подразумевают какое-то застолье, хотя бы и скромное. Но из многолетнего опыта общения с женщинами я знал, что ни к чему хорошему такое высказывание не приведет, поэтому постарался взять себя в руки и, стремясь быть предельно вежливым, сказал:

Что вы, Мария Юрьевна, я вас никак не неволю. Просто мне не хотелось вести разговор насухо, без совместного ужина. Моя бабушка в таких случаях говорила: “без соли, без хлеба – плохая беседа”. Хотите, я растоплю камин – посидим в непринужденной обстановке.

Сердце Марии Юрьевны немного смягчилось, ибо на ее лице засияла обезоруживающая улыбка.

Да зачем нам камин? У вас в доме и так тепло, – она снова улыбнулась, – хоть вы и оставляете двери открытыми настежь.

Ну, хотя бы чайку или кофе, – предложил я.

Она сидела в замешательстве.

Вы знаете, Артем Тимофеич, я не такая уж аристократка, чтобы фасона ради цедить мелкими глоточками кофе из маленькой чашечки, тем более на ночь глядя. Вкуса кофе я, видимо, не понимаю. А вот от чашки крепкого чая с лимончиком не откажусь.

Я включил телевизор, положил перед нею пульт и отправился на кухню готовить чай. Когда я вернулся с подносом в руках, телевизор был выключен. Мария Юрьевна сидела в мягком кожаном кресле и гладила на коленях мурлычущего Барсика.

Чай готов – извольте кушать, – процитировал я из старинной шуточной песенки.

Она молча наблюдала, как я ставлю на стол горячий чайник, хрустальную вазочку с миндальным печеньем, тарелочку с лимоном, нарезанным тонкими кружочками, сахарницу, легкие чашки с блюдцами из тонкого китайского фарфора и кладу в них серебряные чайные ложки с ажурными ручками.

Прошу к столу, – пригласил я ее.

Спасибо. Сейчас. Только руки помою. На кухне можно?

Конечно. Там и чистое полотенце есть.

Она осторожно опустила Барсика на пол и пошла мыть руки.

Я всю жизнь пытался понять, почему один и тот же чай, заваренный одинаковым способом, иногда получается вкусный, а иногда – не очень. Но напрасно. И никто ни разу не смог мне этого объяснить, даже очень, на мой взгляд, искусные повара. Хотя сам этот факт мало кто отрицал. В этот раз чай заварился исключительно удачно, и Мария Юрьевна не преминула это подчеркнуть.

Артем Тимофеич, как вы завариваете чай, что он у вас такой вкусный и ароматный? Вы в него что-то добавляете? – спросила она, допивая последний глоток. – Вкуснее вашего чая я не пила.

Секрет простой: побольше кладите чая, причем хорошего, – ответил я словами из известного еврейского анекдота.

И какой же чай вы покупаете? – поинтересовалась она. – Цейлонский, наверное?

Совершенно верно, цейлонский. Притом непременно “Earl Grey”.

Странно. Я тоже люблю этот чай, но такой вкусный у меня не получается. Вы, наверное, какое-то магическое слово знаете?

К сожалению, не знаю. И не верю ни в какие волшебные слова.

Тогда подскажите, почему это мне не удается?

Заваривать надо с душой. С душой все получается лучше, – сказал я, любуясь ее соблазнительными формами.

Это верно. Как видно, я малодушная. Еще чашечку можно?

Как приятно, когда тебя ценят, – сказал я, наполняя ее чашку до краев. – А насчет вашего малодушия – тут уж вы неправы. Душа у вас, по-моему, исключительно большая, широкая и чистая. Берите миндальное печенье – свежайшее.

Спасибо. Все у вас очень вкусное, притом “с душой”, как вы выразились. Но сейчас пост. Я и так его нарушила по вашей вине, – игриво сказала она.

Помилуйте! – искренне изумился я. – На этом столе нет ничего скоромного. Даже это печенье…

В пост, Артем Тимофеич, мало не потреблять скоромных блюд. Нельзя еще предаваться каким бы то ни было удовольствиям. А я вот смалодушничала и предалась – напилась обалденного чая, да еще вторую чашку попросила, – ответила она без намека на шутку.

Ну, это уж слишком строго. Такие жесткие посты соблюдают только в монастырях, да и то не во всех. А вы на монашку ну никак не походите, – заключил я, украдкой окинув взглядом ее декольте и полные белые руки.

Верно, не похожу. Тем более что в Библии ни о каких монастырях, ни о каких монахах не говорится ни слова. Ну, так. Чайку вроде попили. Расскажите теперь о себе, как намеревались, – попросила она, обдав меня теплом нежного взгляда.

Охотно. Мне шестьдесят пять лет. Имею трехкомнатную квартиру в Киеве. По профессии инженер-электрик. Всю жизнь работал в научно-исследовательском институте. Официально женат. Имею взрослую дочь, внучку и внука. Дочь с зятем и детьми живет в Сан-Франциско. Жена уже пять лет как к ним уехала. Когда родился внук, дочь вызвала ее нянчить малыша, чтобы не потерять работу.

Я на минуту умолк, наблюдая за тем, как к Марии Юрьевне подошел Барсик и бесцеремонно взобрался на колени. Она ласково погладила кота, и он, громко мурлыча, улегся и от удовольствия сладко зажмурил глаза. Мария Юрьевна снова посмотрела на меня, и я продолжил:

Теперь она там привыкла и возвращаться домой не собирается. Ехать к ним я наотрез отказался. Я бывал за границей и всегда чувствовал там себя дискомфортно. После смерти тети Серафимы мне по наследству достался этот дом, и я решил в нем поселиться. Здесь я родился, здесь хочу и умереть. Квартиру в Киеве сдал надежным людям. Жена раньше иногда звонила, изредка писала по электронной почте. Часто писать не могла по причине занятости внуком. Так, по крайней мере, она говорила. Потом письма и звонки стали все реже и реже, несмотря на мои чуть ли не ежедневные попытки общения. В основном по электронке, конечно. Звонить я туда не могу – дорого. Скайпом там дети почему-то не пользуются. Говорят, что некогда. Этой весной я предложил развод. Жена долго молчала, а недавно по телефону сказала, что давно пора это сделать. Потому что для него нам только бумажки не хватает. Короче говоря, им там не до меня. Я для них стал чужим, ненужным, лишним. Теперь я, как видите, занимаюсь домом: недавно сделал ремонт, даже дедов камин реанимировал. Вот, собственно, и все, если не вдаваться в излишние подробности.

В течение всего моего рассказа Мария Юрьевна внимательно смотрела на меня и слушала, не перебивая.

Вы любите свою жену? – спросила она напрямик после продолжительной паузы.

Ее вопрос застал меня врасплох. Я задумался и честно ответил:

Никогда об этом не думал. Но мне кажется, что до нашего расставания искренне любил. Потом она уехала, даже не спросив моего на то согласия. Поставила перед фактом и больше ничего. Она никогда меня ни о чем не спрашивала. А время и расстояние свое дело делают. Мы научились обходиться один без другого, стали друг другу не нужны. За нее говорить не буду, а я все это время был занят тем, что пытался найти себе место под солнцем. Случилось так, что с ее отъездом совпал мой выход на пенсию. Я занялся поиском новых условий существования, продолжая работать на старом месте. Но моя работа перестала быть востребованной. Решил ее оставить. Любви к себе со стороны жены я давно уже не чувствовал. Думаю, потому и мое к ней чувство постепенно сошло на нет. В сердце осталась пустота, полный вакуум.

Я снова замолчал. Мария Юрьевна сидела откинувшись, тихонько почесывая Барсика за ушами.

Грустная история, – сказала она, чтобы как-то прервать затянувшуюся паузу.

Обычная история. Самая что ни на есть банальная, – высказал я свое мнение. – Теперь расскажите свою. Если вы не против, разумеется. Я весь – внимание.

Это, конечно, странно, но моя история немного похожа на вашу. Как-то я вам уже говорила, что моя специальность – бухгалтер, но сейчас приходится торговать на базаре всем, чем придется. Что у меня есть сын. Ему двадцать пять лет. И живет он в Америке, в Сиэтле. Женат, но детей у них с невесткой пока, к сожалению, нет. Пять лет тому назад мы с мужем развелись. Он пил и шлялся по бабам. Я его любила и потому прощала. В конце концов, он нашел другую и ушел к ней окончательно. Хотел даже отсудить у меня полдома, но ничего у него не вышло, потому что этот дом построили мои родители задолго до нашей свадьбы. Сейчас я живу одна. У меня много друзей, со всеми прекрасные отношения. Я часто устраиваю с ними застолья. Но когда они уходят, и я остаюсь одна, меня гложет тоска. Тогда я готова выть от одиночества. Вот, в основном, и все.

Она умолкла и откинулась на спинку кресла. Я искоса посмотрел на ее соблазнительные формы и спросил:

У меня в голове не укладывается, как можно флиртовать с другими женщинами, имея такую обворожительную жену, как вы. Да в довершение еще и уйти к другой.

Она улыбнулась и, глядя на меня наполовину прикрытыми глазами, тихо, почти шепотом, сказала:

Моя соперница на двенадцать лет моложе меня. Тонкая, стройная блондинка, девяносто-шестьдесят-девяносто. Воистину красавица. Куда там до нее мне грешной…

Напрасно вы так. Красавица, ну так что? Ведь вы тоже очень даже красивы. И душа у вас прекрасная, – высказал я свое чистосердечное мнение.

Не знаю. Во всяком случае, он счел иначе. Ну да Бог с ним.

Вы его до сих пор любите? – поинтересовался я.

Она саркастически улыбнулась.

Любила. До одури любила. Развод для меня был очень и очень болезненным. Как по живому без наркоза разрезали. Первое время я плакала каждый божий день. Только в молитве находила утешение. А потом Господь внял моим мольбам: однажды что-то словно перевернулось у меня внутри. Неожиданно я увидела своего бывшего мужа в совершенно ином ракурсе. В одно мгновение он потускнел в моих глазах и уменьшился до размера бактерии, стал мне совершенно безразличен. Я перестала волноваться, когда он мне звонил, спокойно здоровалась, когда встречала их вдвоем с новой женой.

Она налила себе в чашку полуостывшего чая и выпила одним глотком, после чего продолжила:

Мне это нравилось, я упивалась таким к нему безразличием. Стала воспринимать его, как случайного знакомого, с которым меня ничто не связывает, кроме мимолетных нейтральных встреч. Увижу его где-нибудь на улице, встречусь с ним взглядом, а мне все равно. Как камень при дороге – лежит себе, ну и пусть лежит, мне от этого ни холодно, ни жарко. Он это почувствовал, и его, по-моему, задело такое отношение с моей стороны. Ему, видимо, хотелось, чтобы я мучилась, страдала по нему. Несколько раз напрашивался ко мне в гости, но я спокойно отказывала и тут же вежливо прекращала разговор. В конце концов, он угомонился. Конечно, живя в одном городе, да еще и таком как Елизарово, мы волей-неволей иногда встречаемся, скажем, на почте, в магазине или на базаре, учтиво раскланиваемся и спокойно расходимся, как в море корабли. И если когда-никогда перекинемся парой слов, то всего лишь формально. Как малознакомые люди. Всех своих близких я попросила не давать ему обо мне никаких сведений и пресекала всякие попытки рассказывать что-либо о нем мне. Теперь я от него так отдалилась, что при встрече нам совершенно не о чем говорить. У меня такое ощущение, словно он умер после тяжелой, продолжительной и чрезвычайно обременительной для меня болезни.

В комнате было тепло и уютно. За окнами, виртуозно расписанными морозом, буйствовал пронизывающий ветер, и от этого моя теплая квартира казалась еще уютнее. Я подошел к регулятору батареи отопления и чуть уменьшил подачу воды, чтобы стало не так жарко.

Давайте еще чайку заварим. Или чего-нибудь перекусим, – предложил я, чтобы разрядить обстановку.

Нет, спасибо. Но вы, если хотите – не стесняйтесь, – тихо ответила она.

Барсик спрыгнул с ее колен и перешел на диван. Умостившись, он свернулся калачиком и задремал, обхватив лапкой нос. Мария Юрьевна посмотрела на него и, обдав меня сиянием искристых глаз, сказала:

Смотрите, кот нос прячет. Моя бабушка говорила, что это к холоду. Значит, будет еще холоднее.

Куда уж еще. Холоднее в этих краях просто-напросто не бывает.

Не люблю зиму. Снег, мороз, вьюга, скользотина. Темнота непроглядная. Сейчас бы куда-нибудь на юг, к теплому морю – на горячем песочке поваляться, на жарком солнышке погреться…

В ее голосе прозвучала неподдельная тоска. “Да вот же он, подходящий момент! – лихорадочно пронеслось у меня в голове. – Его нельзя упустить ни в коем случае!”

 

XIV

 

Я подошел к Марии Юрьевне и взял за руку. Ее белоснежная рука была мягкой, теплой и какой-то бархатной. Она ее не высвободила, а наоборот, легонько стиснула мои пальцы и, взглянув мне в глаза, чуть заметно улыбнулась.

Скажите, вы действительно сейчас хотите к теплому морю, на горячий песок под тропическим солнцем? – спросил я с волнением.

Ой, как хочу! – ответила она, закрыв глаза. – Просто вижу его перед собой. Лазурная ширь, высокие волны, круизные лайнеры, омары, крабы, пальмы, бананы, мартышки, попугаи…

Сегодня Сочельник, а желания, загаданные в канун Рождества, сбываются. Сбудется и ваше. Уверяю вас, непременно сбудется.

Интересно, когда? – едко спросила она.

Если очень захотите, то хоть сию минуту.

Очень хочу. Вы мне сейчас вручите билет в Акапулько вместе с визой в загранпаспорте? Или на Канары? – спросила она с издевкой.

Нет, не в Акапулько и не на Канары.

А что, в Сингапур? Или хотя бы на Кубу?

Не гадайте понапрасну, все равно не угадаете. Волны там огромные, крабы в избытке. Правда, лайнеров, попугаев, пальм и бананов пока не видел. Но зато там есть много чего другого, не менее великолепного.

Она приняла кокетливую позу и задорно спросила:

Итак, когда вылетаем?

Туда лететь, слава Богу, не нужно.

Мы что, поедем поездом или поплывем на корабле? – продолжала свою игру Мария Юрьевна.

Не то и не другое. Мы пойдем пешком, – сказал я совершенно серьезно, ведя ее за руку в прихожую.

Она пошла, покачивая полноватыми бедрами в тугих джинсах, и остановилась у вешалки. Я снял с плечиков ее куртку и накинул ей на плечи.

Лучше, если вы переобуетесь в свои сапожки. А то на высоких каблучках будет не очень удобно, – сказал я, ставя перед нею маленький стул для обувания.

Она начала было просовывать руки в рукава куртки, но я остановил ее:

Не стоит. Через пять минут ее придется снимать. А вот сапожки – наденьте. Молнии можете не застегивать. Это рядом.

Я поняла, что наскучила вам своими рассказами, – сказала она с оттенком обиды.

Боже сохрани! Наоборот, – поспешил я ее успокоить.

Но вы меня явно выпроваживаете. Читай: иди домой – это рядом.

Ее слова меня немного смутили. Мы вышли в сени. Я отворил новенькую дверь недавно оборудованного входа в подвал и щелкнул выключателем, осветив бетонные ступени.

Ни в коем разе! Я веду вас навстречу вашему желанию, – сделал я попытку оправдаться, жестом предлагая спуститься вниз по ступенькам. – Итак, рождественский вечер чудес начинается! Прошу!

Какая патетика! Но суть-то одна и та же, – сказала она, недоуменно скользнув взглядом вниз по ступеням. – В погреб? Да вы что! Чего это вдруг? Что я там не видела?

Пойдем, – сказал я, слегка потянув ее за руку. – К морю! К солнцу! К вашей рождественской мечте.

Мария Юрьевна резким движением высвободила руку. На ее лице отобразился неподдельный испуг. Она подбежала к выходной двери, но я остался стоять на прежнем месте, не пытаясь ей как-либо воспрепятствовать.

Боже мой! Ведь я вас совсем не знаю! Чего вы хотите? Я вас боюсь! Я не пойду в погреб! Среди ночи! Пустите, я хочу домой! – кричала она в испуге.

Помилуйте, я же вас не держу и никак не неволю, – сказал я, стремясь быть как можно спокойнее, доброжелательнее и увереннее. – Вы вольны в любое время отодвинуть на двери задвижку и уйти. Джек, как вы знаете, привязан. Уверяю вас, в подвале моя мастерская, кое-какое оборудование и та самая лаборатория. Помните? Но страшного там нет ничего. Я не собираюсь причинить вам какое-либо зло. Наоборот.

Она тут же отодвинула задвижку и взялась за ручку. Мы замерли у дверей – я у входа в подвал, а она – у выхода во двор. Воцарилось неопределенное молчание. Постояв пару минут, Мария Юрьевна немного успокоилась. Видя, что она заколебалась, я спросил:

Помните, вы просили меня показать вам мою лабораторию?

Она согласно кивнула.

Тогда вы моего подвала не испугались. Но если я кажусь вам таким уж страшным, что совершенно абсурдно, то давайте сделаем так. Я спущусь первым, а вы, если хотите, можете идти следом. В подвале у меня горит свет. Вам все будет прекрасно видно. Если вы решите, что там что-то не так, то сможете тут же выйти, а дальше – делать все, что вам заблагорассудится.

Не дожидаясь ответа, я стал спускаться по бетонным ступенькам. Звук моих шагов отдавался в помещении эхом, и это усугубляло таинственность обстановки. Я слышал, как Мария Юрьевна, крадучись, приблизилась ко входу и в нерешительности остановилась. Не оборачиваясь, я подошел к старому шкафу, открыл шлюз и отошел в дальний угол помещения, чтобы видеть одновременно и лестницу, и вход в шлюз.

Мария Юрьевна осторожно спускалась по лестнице, с опаской поглядывая то на меня, то на этот вход. Судя по смущенной улыбке, игравшей на ее моложавом лице, я понял, что она уже окончательно оправилась от первоначального испуга и что сейчас ею движет исключительно любопытство. Да, любопытство, в особенности женское, побеждает любой страх и ведет человечество к прогрессу.

Загадочный вы человек, Артем Тимофеич, – смущенно заговорила Мария Юрьевна, бесшумно спускаясь вниз, – всюду у вас какие-то тайны и загадки.

Какие там загадки, – сказал я, скептически махнув рукой.

Она подошла к верстаку, нервно потрогала тиски, настольную лампу, заглянула в наполовину выдвинутый ящик с инструментами и, недоумевая, спросила:

А где же ваша лаборатория?

Ну, это уже деловой разговор, – ободряюще сказал я, стараясь поддержать ее намерение продолжить начатое, и подошел к дверце старого шкафа. – Вот. Взгляните-ка сюда.

Она продолжала стоять на месте, бессознательно теребя прядь русых волос, спадавшую на упругую грудь.

Да подойдите вы, наконец, поближе! Я же не маньяк, не преступник и не какой-нибудь монстр из фильма ужасов.

Да кто вас знает, – сказала она примирительным тоном. – Все, что у меня с вами связано, окружено какой-то неведомой тайной и вызывает полное недоумение.

Ну и зря. Теперь-то вы видите, что никаких загадок здесь нет? Все исключительно просто, – попытался я ее разубедить.

Как же просто? То вы угощаете меня какими-то невиданными креветками, то мясом горного барана, таким нежным и ароматным, которого ни я, ни мои знакомые здесь отродясь не видывали. Потом морочите мне голову с научной лабораторией, которой я, кстати, и признака пока не вижу, – сказала она смущенно.

Я поспешил развеять ее подозрения:

Да не морочил я вам голову. Сейчас все разъясню…

А сегодня вообще – предел всему! – перебила она меня. – Надо же – пообещали устроить мне путешествие к морю, а привели в этот злосчастный погреб! Тут я и подумала, что вы, так сказать, немного того… не в себе, дескать. Да и сейчас я в этом все еще не разуверилась.

А креветки и мясо были что, плодом моего сумасшествия? – начал было я выходить из терпения.

Мне хотелось плюнуть на ее придурь и сказать: “Знаешь что, дорогая, если ты считаешь меня психом, то катись отсюда к растакой матери!” Подавив в себе зародившийся было гнев, я решил дать ей выговориться, чтобы она полностью раскрыла передо мной карты. Она неопределенно пожала плечами:

Да Господь его святый ведает, что тут думать. Право, не знаю, что и сказать…

А вы поменьше думайте и говорите, побольше доверяйте своим собственным чувствам и памяти.

Я говорил сдержанно и совершенно серьезно.

Так вы подойдете, наконец, к этому шкафу или мы на этом все закончим и разойдемся – каждый при своем мнении?

Мария Юрьевна явно колебалась, а я терпеливо ждал, когда же в ней вновь возьмет верх женское любопытство. И оно победило. Подойдя к шкафу, она заглянула внутрь и, не заметив ничего подозрительного, спросила:

Это и есть ваша лаборатория?

Да! – ухватился я за эту идею. – И сейчас вы убедитесь, что все, о чем я вам говорил – святая истина. Проходите дальше.

Я вошел в помещение шлюза, и Мария Юрьевна робко последовала за мной.

За иллюминаторами светало. Мария Юрьевна подошла к одному из них, и ее взору предстала зеленая поляна, залитая белесым светом раннего утра. Ветер беззвучно волновал траву и шевелил листья кустов и деревьев.

Странно, – сказала она, посмотрев на свои наручные часы. – Как это может быть – на улице зимняя ночь, а тут буйство зелени и светло, почти как днем. Как вы это делаете?

Сейчас поясню. Вернее, вы все сами увидите и поймете. Снимите куртку, она здесь не нужна.

Послушно сняв куртку, она стала искать глазами, куда бы ее повесить и, не увидев нигде вешалки, протянула мне. Я положил ее на столешницу и пригласил Марию Юрьевну сесть рядом с собой у пульта. Она села, отодвинувшись от меня к краю дивана.

Вам удобно сидеть? – поинтересовался я.

Да так, ничего. Вот только жестковато немножко и поближе бы к столу, чтобы удобно руки положить.

Сейчас все будет, как вы пожелаете, – сказал я и, положив руку на столешницу, мысленно дал соответствующую команду.

Ай! Ха-ха-ха! – кокетливо взвизгнула она со смехом, почувствовав, что сиденье под нею внезапно придвинулось к столешнице, размягчилось и просело под тяжестью ее тела. – Что это, землетрясение, что ли?

Я тоже засмеялся и пояснил:

Какое там землетрясение, это диван под вас подстраивается.

Да перестаньте вы надо мной насмехаться! Как может он под меня подстраиваться? – сказала она, кокетливо поведя плечом, и ее пышная грудка соблазнительно подпрыгнула.

Как видите – может. А теперь смотрите вон туда, – указал я кивком на стенку между окнами.

Ну, смотрю. Оттуда что, птичка вылетит?

Не исключено, что и такое случится, – сказал я вполне серьезно и отдал команду на открытие выхода. – Да вы смотрите, не отвлекайтесь. А то самое интересное пропустите.

В этот момент на стене образовался туманный овал. Потом он дрогнул, стенка в этом месте постепенно сделалась прозрачной, истончилась и в конце концов исчезла. На ее месте остался открытый овальный проем, из-за которого повевал легкий ветерок, доносились резкие крики птиц, стрекот и скрежет насекомых, шелест листвы, рокот отдаленного морского прибоя и благоухание утренних цветов.

Вот это да! – восхитилась она. – Я думала, что это глухая стенка, а там открытое окно наружу. Как вы это делаете?

Потом объясню, – сказал я, опуская из выходного проема стремянку. – Теперь я вам предлагаю переодеться вот в это и переобуться в кроссовки. Надеюсь, это вам подойдет. Вы переодевайтесь здесь, а я это сделаю на свежем воздухе. Учтите – там экваториальная жара.

Она непринужденно хихикнула. Я положил на столешницу пульта штормовой костюм и пару новеньких кроссовок, которые накануне специально приобрел в спортивном магазине. Она удивленно смотрела на предложенную мной одежду и обувь и недоуменно молчала. Потом спросила:

А зачем этот фокус с переодеваниями? Зачем мне чужая одежда? Я так выйду.

Мария Юрьевна, доверьтесь мне. Вы же теперь понимаете, что я не псих и вас не обманываю. Это совершенно новая одежда, и она теперь ваша. Я специально оставил ее в магазинной упаковке. Посмотрите сами – там чеки и фирменные ярлыки. Переодевайтесь, пожалуйста, – постарался я сказать так, чтобы это звучало как можно мягче, и спустился по стремянке вниз.

Я спокойно переоделся, переобулся в кроссовки и уже завязывал на голове бандану, когда сверху услышал непривычно громкий голос Марии Юрьевны.

Артем Тимофеич! Арте-о-ом Тимофе-е-и-и-ич! – кричала она панически.

Что?! Что такое?! В чем дело?! Я сейчас! – ответил я в испуге и поспешил подняться по стремянке, забыв о своем возрасте.

Одетая в джинсы и штормовку, она стояла, опершись на стенку у самого выхода, и смотрела на меня округленными от страха глазами, словно затравленная дикая кошка. Зрачки были настолько расширены, что ее обычно спокойные серые глаза казались черными, как угли.

Вход, по которому мы вошли, пропал! Там теперь просто стенка! Я все ощупала – даже малейшего намека и на щелочку нет!

Фу, ты! Я рассмеялся.

Не паникуйте, Мария Юрьевна. Вы же недавно удивлялись, когда выход наружу открылся на месте сплошной стенки. Так что все будет в порядке – точно так же мы откроем вход в мой подвал, когда будет нужно.

Когда будет нужно?! Вы же сказали, что я могу вернуться в любое время, а сами отрезали мне обратный путь! Что это значит?! Откройте сейчас же! Я хочу домой!

Да успокойтесь вы, наконец. Никто вас здесь насильно не удерживает. Это вы сами себе внушили. Я могу открыть вход в подвал, но тогда закроется выход наружу. Смотрите, – сказал я и с досадой втащил стремянку в помещение шлюза.

Мария Юрьевна стояла в оцепенении, ошалело блуждая взглядом вокруг. Когда я открыл, наконец, вожделенный выход в подвал, она вздохнула с явным облегчением и тут же проворно в него юркнула словно мышка. Я вышел вслед за нею, кляня себя за непродуманные действия. Она остановилась у верстака, механически включила привинченную к нему рабочую лампу и осмотрелась. Осознав, что мы снова находимся в подвале, немного успокоилась. На ее женственном лице снова заиграла теплая улыбка. Тихим, слабым голосом она промолвила, виновато опустив глаза:

Простите меня ради Бога, Артем Тимофеич. Сегодня я как во сне. Сначала мы с вами пьем необыкновенно вкусный чай, беседуя на темы христианских праздников. Потом вы необычно шутите, предлагая загадочное путешествие к морю, приглашаете среди ночи в погреб, затем мы входим в странное помещение, откуда в глухой стене сам собой открывается выход в таинственную утреннюю мглу. Неожиданно вы предлагаете мне переодеться в туристскую одежду, чтобы куда-то идти. А я, как под гипнозом, слепо, бездумно выполняю все ваши непонятные приказания. Как полоумная. Ведь я, собственно, вас совершенно не знаю… И вдруг я обнаруживаю, что отрезана от дома глухой стеной. Ужас! Паника! Так много странного в один вечер.

Но ведь вечер сегодня не обычный, а рождественский, – попытался я развеселить ее шуткой. – Сегодня происходят чудеса.

Она улыбнулась и покачала головой.

Поистине, столько чудес может случиться только в рождественский вечер. Словно в какой-нибудь таинственной сказке Эрнста Гофмана. Вы для меня вообще загадочный человек, и я не знаю, восхищаться вами или бояться вас, – призналась она.

Не нужно ни того, ни другого. Давайте, наконец, осуществим то, что вознамерились.

При этих словах я указал на открытый выход в шлюз. Мария Юрьевна задумалась. Потом выставила категорическое условие:

Хорошо, но пусть выход домой остается все время открытым.

Это невозможно, – возразил я, опасаясь, что она не поймет. – Программа обслуживания входов такова, что при открывании одного из них другой закрывается и блокируется. Иначе возникали бы специфические проблемы.

Что за чепуха! Какие еще такие специфические проблемы?

Разность давлений воздуха, например. Если она окажется существенной, возникнет такой ветер, что сметет тут все вместе с нами, – пояснил я без надежды на успех. – Как в аэродинамической трубе.

Опять у вас загадки. Мистика какая-то. Откуда тут разность давлений…

Она начала бессмысленно крутить ручку тисков. Докрутив до упора, оперлась на нее и скорее прошептала, чем сказала:

Странно. Однако при всей этой несуразице мне почему-то вопреки всякой логике хочется вам верить. Хочется узнать, что же кроется за всеми этими загадками, ребусами да шарадами. Будь что будет – ведите меня, куда задумали.

Она шлепнула ладошкой по тискам и решительно направилась к шкафу. С легким трепетом сердца, как это бывало в юности, я последовал за нею.

 

XV

 

Я вел Марию Юрьевну к морю кратчайшей дорогой – через холм и заросли, затем по звериной тропе к обрыву, чтобы потом спуститься по уступам к пляжу. Слева из-за верхушек деревьев показался краешек ослепительно яркого солнца, пробуждая буйную природу. Утренняя прохлада постепенно сменялась все усиливающимся зноем. Остатки мглистого тумана уползали в низины, словно прячась от первых лучей восходящего солнца, и там растворялись без остатка. Как всегда в это время, воздух наполняли громкий многоголосый птичий гомон, резкие крики зверушек, прячущихся в траве и зарослях, скрип, скрежет, стрекот и жужжание насекомых. Нас атаковали многочисленные нахальные мошки и докучливые мухи, которые вились перед самыми глазами, мешая смотреть и дышать.

Мария Юрьевна шла в двух шагах позади меня, держа в руках пеструю шелковую сумочку. Кажется, женщины именуют такие косметичками. Еще в самом начале похода я предложил ей повязать на лоб хлопчатобумажную косынку, но она предпочла войлочную шляпу-вьетнамку. Кое-как согласилась надеть штормовую куртку, но от штормовых брюк наотрез отказалась. Осталась в своих фирменных джинсах в обтяжку, расшитых темно-лиловыми цветами. Ей и здесь хотелось выглядеть красиво. Купальник она тоже не надела, так как все еще не верила, что скоро окажется на морском берегу. Кроссовки оказались ей чуточку велики, но я все же убедил ее в них обуться, дабы не шагать по бездорожью в модных сапожках на высоких каблучках.

Когда мы поднялись на холм, она оглянулась и замерла в изумлении. Ее взору предстала широкая поляна, заросшая высокой густой травой, в конце которой на пригорке лежал серебристый шлюз, зияющий входным проемом, а дальше стоял густой лес и возвышалась гора, увенчанная снежной шапкой, вокруг которой клубились белые облака. Все было дико, безлюдно и никаких признаков цивилизации.

Артем Тимофеич… – произнесла она с хрипотцой и облизала пересохшие губы, – а где же наши дома? Елизарово где?

Далеко. Дальше, чем вы можете себе вообразить, – спокойно ответил я.

Пусть так, но все же, куда это вдруг девалось Елизарово?

Потом объясню, когда вы немного обвыкнетесь, – успокаивал я ее, как мог. – Так сразу этого не понять.

Вы волшебник, не иначе. Я верующая, и вы мне внушаете мистический страх, – сказала она, посмотрев на меня с опаской. – Недавно по телику была передача, где такой солидный дядечка говорил, будто волшебники и колдуны вовсе не выдумка. Тогда я к этому отнеслась скептически, а теперь вот убеждаюсь, что была неправа.

Вы это серьезно?

Вполне, – ответила она настолько тихо, что я едва расслышал.

Какая ерунда! Вы что, все еще не вышли из детского возраста, что до сих пор верите в волшебников?! – возмутился я.

А как я еще могу объяснить это магическое исчезновение Елизарова? Вот где оно, скажите, где? Я вижу только дикую местность: поляну, лес, горы. Откуда они взялись? Или то, что сейчас, – она отдернула рукав штормовки и посмотрела на часы, – без двадцати одиннадцать ночи, а над нами встает солнце? Как я могу логически объяснить то, что сейчас, в конце декабря, никуда не уезжая, мы попали в самое настоящее лето? Как у Маршака в “Двенадцати месяцах”. И что это за круглая машина, из которой мы только что вышли?

В этом нет ничего мистического. А вон та штука, что вы назвали круглой машиной, это шлюз, через который мы перешли сюда из Елизарова.

Опять вы говорите загадками. Я в шоке от всего происходящего.

Следуйте моим советам, и все будет нормально. Вот я вам предлагал надеть штормовые брюки, а вы не послушались, остались в своих пижонских джинсах. И что теперь? Ваши ноги мокры от росы выше колен. Новенькие джинсы забрёханы вконец, – пожурил я ее.

Это мелочи, – сказала она, мимоходом взглянув на мокрые джинсы. – Постираю, если вернусь домой.

Если вернетесь? А куда же вы, миленькая, денетесь? – пошутил я.

Она сняла “вьетнамку”, белоснежным носовым платком протерла глаза и стала промокать пот, обильно выступивший на раскрасневшемся от жары лбу, на щеках и шее.

Послушайтесь хоть на этот раз, не пижоньтесь – повяжите на лоб косынку. Тогда пот не будет заливать глаза, – посоветовал я.

Она не противилась, послушно взяла из моих рук мягкую хлопчатобумажную косынку и привычным движением повязала вокруг головы.

Ну как? – спросила она, кокетливо подбоченясь. – Похожа на тетю Мотю из подворотни?

Поверьте, вам очень к лицу, – сказал я вполне искренне.

А вы в своей портупее с кинжалом, топором и этим ружьем – ни дать, ни взять, Верная Рука – друг индейцев от Карла Мэя.

Наконец, мы вошли в заросли и двинулись по тропинке, иногда нагибаясь под нависающими ветками деревьев. Время от времени мне приходилось взмахивать топориком, чтобы срубить мешающий побег или лиану. Я теперь не был столь беспечным, как раньше. Охотничий нож и гарпунное ружье были при мне, и я в любую минуту готов был пустить их в ход, чтобы защитить себя и свою спутницу.

Мария Юрьевна вроде перестала нервничать и начала обращать внимание на невиданную растительность и местную фауну. Особенно ее удивляли лианы, опутавшие, казалось, все деревья и свисавшие над нашими головами.

А что это за гул стоит все время? – неожиданно спросила Мария Юрьевна.

Морской прибой. Здесь море всегда шумит.

Да будет вам меня разыгрывать! Не думайте, что я совсем уж бестолковая. Прибой шумит не равномерно, а накатами, – возразила она.

Это когда находишься у самого берега. А издали шум всех волн сливается в единый рокот.

Мы вышли к краю обрыва, и я обратил ее внимание на открывшийся вид морского простора:

А вот и море. Пойдемте вниз, к прибою. Там изумительный пляж. Только осторожно. Держитесь подальше от края и следите, чтобы не поскользнуться.

Ой… и вправду море! Настоящее море! Ну и чудеса! А я было подумала, что это такая широкая долина, и по ней туман стелется. И пахнет тут морем! Как в Батуми или в Поти.

Мы не спеша спускались, сходя с уступа на уступ.

Не становитесь на наклонные камни – с них можно соскользнуть вниз, – предостерег я ее.

Что же я, по-вашему, совсем дурочка из переулочка? Не понимаю таких простых вещей? – возмутилась Мария Юрьевна.

Не обижайтесь. В таких делах лучше перестраховаться. Если почувствуете, что съезжаете вниз, хватайтесь за траву, кусты, за что сможете, – добавил я.

Ой! Смотрите, какая ящерка большущая! Вся разноцветная, радужная. И гребешок вдоль хребта! – по-детски восторженно воскликнула она, увидев диковинную представительницу местной фауны, неподвижно застывшую на уступе.

Мария Юрьевна протянула было к ней руку, чтобы погладить, но ящерица приподнялась на лапах, раздула на щеках голубые мешки, ощетинила на спине бахромчатые отростки, раскрыла рот и злобно зашипела. Мария Юрьевна в испуге отдернула руку и резко отпрянула, едва не сорвавшись вниз. Но я вовремя подхватил ее под руку.

А-яй! Какая злющая! Такая если схватит, то и палец оттяпает, – заключила Мария Юрьевна.

В два счета оттяпает. Ради Бога, не трогайте здесь никаких животных. Кто знает, чего от них можно ожидать?

А эта ящерка ядовитая?

Вполне возможно, что и ядовитая.

Мы, наконец, спустились на песчаный пляж, испещренный следами местных обитателей. В тени знакомого раскидистого куста я с облегчением сбросил рюкзак. Расстелив подстилку, разделся и пошел доставать маски для ныряния с дыхательными трубками и ластами, спрятанные заблаговременно под кустом. Мария Юрьевна села в тени на песок и словно завороженная стала смотреть, как полутораметровые волны с шумом обрушиваются на берег и стремительно откатываются обратно в море. Я протянул ей комплект подводного снаряжения.

Вот ваш комплект номер один. Подгоняйте под себя крепления. Сейчас пойдем нырять.

Она приняла его из моих рук и положила на разостланную подстилку.

Так пить хочется… – сказала она, с трудом проглотив слюну.

Я достал из рюкзака трехлитровую полиэтиленовую баклажку и пластиковый стакан.

Держите. Сейчас налью.

Она единым духом осушила полный стакан.

А можно еще?

Отчего же нельзя? Пейте на здоровье да пойдем в воду. Вы хотели к теплому морю на горячий песочек? Пожалуйста, милости просим. Вот что значит загадать желание в рождественский вечер, – сказал я, вторично наполнив стакан.

Она с наслаждением выпила все до капли, поставила стакан на подстилку и достала из косметички носовой платочек.

До чего же вода вкусная, когда жажда мучит! И нет ей никакой замены. А когда пить не хочется, то ничего особенного – вода как вода, она и есть вода, – сказала Мария Юрьевна, промокая губы платочком. – Вы идите, купайтесь, а я посижу в тени на подстилочке.

Как?! Вы же так мечтали о море! Собственно, ради этого я вас сюда и привел, – удивился я.

Понимаете… м-м-м… я не одета соответственно… – растерянно сказала она. – Если бы я знала, что все это и вправду…

Да я захватил с собой для вас купальник! Ведь я, в отличие от вас, не сомневался, что мы придем к морю.

Я порылся в рюкзаке и протянул ей закрытый купальник, запечатанный полиэтиленовый пакет.

Надевайте. Новенький, прямо из магазина. Безразмерный. Надеюсь, вам понравится. Ну, хотя бы в первом приближении. А если вы его сочтете не очень красивым, то это не беда – здесь вас в нем все равно никто не увидит. Кроме меня, конечно. Но я не в счет. Для меня вы всегда будете красавицей. Идите за куст, переодевайтесь. Обещаю не подглядывать. Буду сидеть к вам спиной.

Она благодарно улыбнулась.

Спасибо огромное. Признаюсь честно: я про себя уже сожалею, что не послушала вас и отказалась от купальника там, в этой вашей круглой машине. Была убеждена, что вы меня разыгрываете как какую-нибудь глупенькую девчонку.

Она распечатала пакет, вынула купальник, подняла за плечики, повертела перед собой так и сяк во все стороны, неопределенно хмыкнула и пошла переодеваться.

От маски ныряльщика с трубкой она отказалась, поскольку никогда ими не пользовалась. А вот ласты надела с удовольствием. Я же облачился в полный комплект, ибо знал, что здешнее море преподносит иногда сюрпризы, и в целях безопасности нужно постоянно быть начеку, видеть обстановку как над, так и под водой. Нож и подводное ружье я тоже прихватил с собой в воду с той же целью, что вызвало недоумение моей спутницы.

Вы намереваетесь охотиться? А я думала, вы поплаваете со мной, – сказала она, недовольно сдвинув брови.

Поплавать с вами – это главное, ради чего я иду в воду. Не скрою, все, что с вами связано, мне очень приятно. Однако чем черт не шутит? Вдруг какая приличная рыба рядом окажется? – солгал я из опасения ее напугать.

Несмотря на мощный прибой, вода была теплой и прозрачной, как слеза. Мария Юрьевна оказалась классной пловчихой, и мне пришлось напрячься, чтобы плыть вровень с нею, не отставая ни на метр. Правда, мне мешало болтающееся за спиной подводное ружье, но оставлять его на берегу было бы с моей стороны безрассудно. Отплыв от берега метров на пятьдесят, я повернул налево. Но Мария Юрьевна продолжала плыть в прежнем направлении.

Мария Юрьевна! Дальше не нужно! Поплывем вдоль берега! – выкрикнул я, подброшенный волной.

Она оглянулась и помахала рукой, улыбаясь. Мне казалось, что я не вижу ничего, кроме ее ослепительной улыбки. Хотелось плыть вслед за нею, резвиться, нырять и кувыркаться в страстной игре, как когда-то в юности. Но голос разума вынуждал меня оставаться серьезным.

Дальше не отплывайте! Этот пляж дикий. Службы спасения здесь нет. В случае чего, помочь некому! – кричал я.

А я люблю заплыть подальше! Всю жизнь плаваю, и никогда еще не прибегала к услугам спасателей. Поплыли, мы же вдвоем! – звала она, обуреваемая спортивной страстью.

Поплыли, но только вдоль берега.

Она неохотно подчинилась. Мы плыли молча, время от времени встречаясь взглядами. При этом она улыбалась, а я не уставал любоваться ее обворожительной улыбкой и по-мальчишески млел. Проплыв пару сотен метров, мы повернули обратно. Доплыв до нашего лагеря, мы, не сговариваясь, направились к берегу. Был прилив, и течение само принесло нас к полосе прибоя. Перебравшись через нее, мы вышли на берег и остановились на мокром песке, куда изредка докатывались ослабевшие волны. Крабы, возившиеся неподалеку, завидев нас, разбегались в разные стороны. Мария Юрьевна стояла, отогреваясь на солнце, и отжимала волосы.

Ха-ха, – засмеялась она, – конец моей укладке, ради которой я сидела в нашей парикмахерской.

Не беда. Пляж на теплом море и жаркое солнце посреди зимы сто?ят того.

Словно не услышав моих слов, она сказала:

Сколько крабов! И все такие разные: черные, красные, серо-зеленые. Вон даже синий бежит. Вот это да! В жизни таких не видела! Смотрите, какой большущий из воды вылез! Такого и не сваришь – ни в какую кастрюлю не влезет!

Я направился к группе валунов, уже наполовину затопленных приливом, и жестом пригласил ее следовать за мной.

Смотрите сюда, – указал я на узкую протоку между валунами. – Видите?

Вижу. Что это за каракатицы? Такие огромные, и лапками перебирают, как будто пешком ходят! А вон еще! Да их тут видимо-невидимо! – восторженно воскликнула она. – Прозрачные, как из бирюзового хрусталя!

Помните креветок, которыми я вас угощал? – напомнил я, смеясь.

Ой! Конечно же! А я думаю, где я видела нечто подобное? Так вот откуда вы их таскаете! Да если их здесь промышлять, можно неплохие деньги заработать. Что если попробовать? – предложила Мария Юрьевна.

В принципе, можно и попробовать, – согласился я без особой заинтересованности.

Они кусаются?

По-моему, кусается все, когда речь идет о жизни и смерти.

Она снова вышла на мокрый песок и остановилась, повернувшись спиной к солнцу, чтобы поскорее отогреться. Крупные капли воды дрожали на ее белом, несколько полноватом теле, искрясь как бриллианты всевозможными цветами. Я стоял в двух шагах от нее, наблюдая за волнами прибоя, и время от времени оборачивался, чтобы украдкой полюбоваться ею.

Вскоре я обсох, и солнце снова начало жечь мне спину. А Мария Юрьевна вообще впервые оказалась на солнце через четыре месяца после окончания лета.

Пойдемте в тень, а то обгорите, – предложил я.

Я не обгораю, – возразила она. – У меня кожа смуглая.

Здесь вам не Елизарово, даже не Крым и не Кавказ. Тут солнце злое, экваториальное, – разъяснил я.

Войдя в тень, я на всякий случай поднял и встряхнул подстилку: Бог его знает, что под нее могло заползти. К счастью, там ничего опасного не оказалось. Я снова расстелил подстилку на песке и полез в рюкзак за съестным.

Давайте чего-нибудь перекусим, – предложил я.

Интересно, который сейчас час? – поинтересовалась Мария Юрьевна. – Есть и вправду хочется.

Я вынул из рюкзака часы и посмотрел на циферблат.

В Елизарово тридцать пять третьего ночи. Подкрепимся, чем Бог послал.

Я положил на подстилку пачку бумажных салфеток и продукты – несколько яиц, сваренных вкрутую, бутерброды с сыром и копченой колбасой, четыре куска жареной рыбы, банку шпрот, пару соленых огурцов, нарезанный батон, баночку с солью и два апельсина. Пока я открывал шпроты, Мария Юрьевна, разрезала надвое огурцы и разложила колбасные кружки? на ломтики батона. Я расколотил о камень яйцо, очистил от скорлупы и положил на салфетку перед Марией Юрьевной. Она укоризненно посмотрела на меня и вежливо отодвинула предложенное угощение.

Сейчас рождественский пост, Артем Тимофеевич.

Она взяла половинку огурца, с хрустом откусила кончик и принялась за рыбу. Мы быстро умяли все, что лежало на подстилке, и запили водой. Вода была теплой и отдавала пластиком, но все равно мы пили ее с превеликим удовольствием.

Все, что осталось после трапезы, я завернул в бумагу, чтобы сжечь перед уходом. Органически ненавижу мусор, остающийся после вылазок, и всегда тщательно убираю за собой.

Мы еще раз окунулись в море, обсохли и, когда я передвинул подстилку дальше в тень, Мария Юрьевна без лишних церемоний прилегла на нее, подложив руки под голову.

Ложитесь рядышком, я немного потеснюсь. Ваша подстилка широкая. Места на двоих вполне достаточно, – сказала она, сладко зевнув.

Немного удивленный такой непосредственностью, я последовал ее предложению и лег рядом на спину. Чтобы защититься от нахальных насекомых, мы накрылись общей простыней, поскольку второй у меня не было. Над нами шумел листвой пышный куст, а дальше синело безоблачное небо, в котором носились крикливые птицы самых разных мастей. Меня убаюкивал плеск волн, мерно набегающих на песчаный берег и, журча, сбегающих обратно в море. А у моего бока тихо посапывала Мария Юрьевна. Ее соседство будоражило мое воображение и учащало сердцебиение – так давно я не был столь близко от женщины. Но я не хотел позволять себе чего-то лишнего, чтобы не испортить наших отношений. Захотелось закрыть глаза. Я не стал противиться этому желанию, ибо лежать с закрытыми глазами мне было гораздо комфортнее, нежели с открытыми. В самом деле, почему бы немного не прикорнуть?

Рядом что-то стучало – ритмично и глухо. Я почему-то решил, что это откуда-то доносится стук топора дровосека. Время от времени стук сменялся коротким треском, потом следовала небольшая пауза, а затем звуки повторялись все в той же последовательности. Тук! Тук! Тук! Тррр! Пауза. Тук! Тук! Тук! Тррр! Пауза. Мне было бы совершенно наплевать на эти звуки, если бы они не мешали спать. Я хотел абстрагироваться от них, но они все навязчивее вламывались в мое сознание, все дальше отгоняя крепкий и сладкий сон. Тук! Тук! Тук! Тук! Тррр!

Я с трудом открыл глаза и тут же в испуге вскочил на ноги. Сон отлетел как по волшебству. В нескольких метрах от меня огромная птица, сидя на спине краба размером с таз, терзала его плоть. Тук! Тук! Тук! Мощные удары крепкого клюва словно топор рассекали крепкий панцирь. Тррр! Птица оторвала кусок панциря и, задрав кверху клюв, проглотила его целиком вместе с приросшим мясом. Опустив клюв в дыру, проклеванную в панцире, птица выклевала белую студенистую мякоть и снова принялась долбить панцирь. Тук! Тук! Тук! Тррр!

Я инстинктивно схватил лежавшее неподалеку подводное ружье и снял с предохранителя. Птица подозрительно посмотрела на меня и на несколько секунд замерла. Но, видимо, решив, что я для нее не представляю серьезной опасности, продолжила потрошить свою добычу. Птица как близнец походила на тех, что два месяца тому назад там, наверху убили горного барана. Быть может, это как раз и была одна из них. Глядя на толстые когтистые лапищи, я представил себе на мгновение, что могло бы случиться, если бы эта птица напала не на краба, а на беспечно уснувших нас с Марией Юрьевной. Ведь на мне лежала ответственность еще и за ее безопасность. Несмотря на убийственную жару, по моей спине пробежал озноб. Стоило такой птице вцепиться когтями в шею человека, тем более беззаботно спящего, и жертве наверняка не выжить. Глядя на ружье, я внезапно осознал всю свою беспомощность перед этой могучей птицей, тем более, если их будет несколько. Ведь из него можно было выстрелить всего один единственный раз. А что потом? Топор и нож тоже мало помогут при нападении подобных хищниц и других крупных тварей. Мне бы хорошим ружьецом обзавестись, но процедура его официального приобретения казалась мне безумно сложной. Все же в этих необжитых местах надо более серьезно подумать о средствах самозащиты. Было бы неплохо иметь при себе мощное копье. Оно мне представлялось гораздо эффективнее моего нынешнего арсенала. Даже против крупных хищников. Ходят ведь на медведя с рогатиной.

Да, черт возьми, опять я преступно забыл об осторожности! Как видно, присутствие столь соблазнительной женщины вконец расслабило меня и непозволительно усыпило мою бдительность.

Мария Юрьевна безмятежно спала, подложив ладони под щеку. Ее вовсю атаковали мухи, москиты и другие насекомые, но спала она так крепко, что никак на них не реагировала.

Мои часы показывали полдесятого утра. Ничего себе прикорнул!

Тень от куста сместилась к востоку, и солнце подобралось к нашей подстилке. Но Мария Юрьевна могла еще некоторое время поспать в тени, и я хотел обеспечить ей такую возможность. От раскаленного песка пышело жаром как от мартеновской печи. Тем не менее, дышалось на удивление легко. Я истекал по?том и залпом выпил половину оставшегося запаса воды. Хотелось окунуться в море, но оставить без присмотра свою спутницу, пока рядом кормится эта хищная птица, было бы рискованно.

Солнце уже миновало на небосводе верхнюю кульминацию и пошло на снижение. Прилив закончился. Отлив был в полном разгаре. Море отодвинулось к горизонту, обнажив широкую полосу мокрого песка и камней, отороченных темно-бурой прерывистой линией, образованной ворохами выброшенных волнами водорослей, источающих своеобразный терпкий запах. Среди них копошились разномастные птицы, крупные и мелкие ящерицы, крабы и еще какие-то животные, выискивая запутавшихся рыбок, креветок, червей и моллюсков.

От сильной жары Мария Юрьевна инстинктивно сбросила с себя махровую простыню, которую я взял для нее, чтобы вытираться после купания, а потом использовал как покрывало.

Я смотрел на спящую Марию Юрьевну с диким вожделением и изнывал от истомы. Хотелось на нее накинуться, сорвать купальник и овладеть ею, несмотря ни на какие последствия.

Ценой невероятных волевых усилий мне удалось подавить это желание. Но я знал, что с постоянным столь назойливым искушением бороться бесполезно. Так или иначе, оно все равно когда-нибудь возьмет верх, улучив удобный момент. Я в этом неоднократно убеждался. Да… нужно как следует подумать, что делать дальше. Если она не согласится на близкие отношения, я вынужден буду прекратить наше общение, пока это возможно без скандальных последствий. Впрочем, есть одно “но” – ей известна тайна открытого мной мира. Правда, поверить в это очень даже непросто.

Я снова накрыл свою спутницу, чтобы защитить от насекомых.

Тем временем птица, с которой я не сводил глаз, закончила трапезу и, взмахнув могучими крыльями, поднялась в воздух, оставив на песке расклеванного краба, вернее, то, что от него осталось. На него тут же жадно набросились неприхотливые мухи, ящерицы, черепахи и прочие любители падали. Сделав над нами круг, птица несколько раз издала пронзительный звук, похожий на милицейский “сверчок”, и на широко раскинутых крыльях поплыла в сторону лагуны. Было удивительно, что такая огромная и грозная птица издает столь высокие переливчатые трели и грациозно парит в воздухе.

Мария Юрьевна вздрогнула во сне и, рефлекторно смахнув со щеки муху, неожиданно подхватилась. Сидя на подстилке, она спросонок терла глаза и тревожно озиралась по сторонам. Придя, наконец, в себя, она в испуге спросила:

Что случилось? Почему свистела милиция?

Я улыбнулся.

Да здесь и духу нет никакой милиции. Это вон та птица, что летит вдоль берега, кричала как милицейский свисток, когда пролетала над нашими головами.

Она посмотрела вслед удаляющейся птице.

Вот это птичка! С меня ростом, наверное.

Да нет, чуточку поменьше, – успокоил я ее.

Она промокнула простыней выступивший на лице пот.

Ну и жарища! А который час?

Я вынул из кармашка рюкзака часы и посмотрел на циферблат.

В Елизарово пять минут одиннадцатого утра.

Вот это да! – всполошилась она. – Мне же в десять должны были звонить, а меня дома нет. Как я теперь оправдаюсь?

Да успокойтесь вы, Мария Юрьевна. Вы же не напроказившая школьница, в конце концов, и не на службу вам, – попытался я ее успокоить. – Скажете, что так обстоятельства сложились – вот и все.

Понимаете, это серьезно и строго.

Вас контролирует ревнивый мужчина? – неудачно пошутил я.

Она с досадой махнула рукой.

Да нет у меня никакого мужчины!

Тогда кто вправе требовать от вас каких-либо оправданий?

Она внезапно изменила тему разговора.

Ужасно пить хочется… У нас вода есть еще?

Я достал баклажку с остатками воды и протянул ей. Сидя на подстилке, она жадно глотала теплую, отдающую синтетикой воду, а я любовался женственными линиями ее тела, еще не утратившего привлекательности.

Ой, я почти все выпила… – спохватилась она.

Вот и отлично. Спокойно допивайте до конца.

А как же вы?

Обо мне не беспокойтесь. Во-первых, я только что попил. Как раз перед вашим пробуждением. А во-вторых, сейчас мы окунемся в море, и я отведу вас к холодной и вкусной воде, – пообещал я и протянул ей кроссовки.

Зачем они мне? – искренне удивилась она. – Мы же в море идем.

Обувайтесь. Песок сейчас очень горячий. Как в пустыне Сахара, а то и того более. Пока мы дойдем до воды, вы ноги до пузырей обожжете.

Оставив обувь у кромки мокрого песка, мы пошли к отступившей полосе прибоя босиком по разогретому на солнце тонкому слою осклизлого ила, подернутого светло-зеленой тиной. Ил шевелился от копошащегося в нем великого множества мелких крабов, многоножек и прочей живности. Море было теплым и на удивление спокойным.

Поплавав с полчаса, мы вернулись к лагерю. Я бросил ружье на подстилку и перетащил ее в сместившуюся тень. Мария Юрьевна остановилась на солнцепеке, подставляя спину горячим лучам.

Оденьтесь, обгорите ведь.

Да я ненадолго. Только отогреюсь немножко, – оправдывалась она.

Я протянул ей штормовку.

Наденьте. Вы уже и так покраснели, как рак. Собирайтесь. Пойдем к холодной пресной воде.

Она отрицательно покачала головой.

Нет. Это в другой раз. А сейчас пойдемте домой. Я очень волнуюсь, что там без меня творится.

Куда вам спешить? Вам же не на службу. Вы, к тому же, говорили, что живете совсем одна.

Несколько минут Мария Юрьевна сидела молча. Потом сказала:

Ну, знаете… Может, например, позвонить сын.

Она достала из косметички мобильный телефон, нажала кнопку вызова и приложила к уху. Я отвел ее руку и ткнул пальцем в экран мобильника.

Видите – сигнал базовой станции отсутствует. Так что звонить бесполезно.

Интересно, почему? Сейчас ведь откуда угодно позвонить можно.

А отсюда нельзя. И неизвестно, будет ли это вообще когда-нибудь возможно.

Опять загадка.

Я предпочел промолчать, хотя понимал, что это немного нетактично.

Тогда тем более нужно идти домой, – сказала она без намека на сомнение. – Только… перекусить бы чего-нибудь.

К сожалению, у нас все съедено и выпито. Если бы мы пошли к пресной воде, – я указал в сторону лагуны, – я бы вас накормил через полчаса после прихода. Там, в просторной пещере, у меня есть походная газовая печка, кое-какая посуда, инструменты. Ну, там… еще кое-что. Предлагаю сейчас же туда отправиться.

Нет-нет! – запротестовала она. – Как-нибудь потом. Мне нужно домой. Вы говорили, что я могу уйти, когда захочу. Помните?

Конечно. Вы в любое время вправе это сделать.

Тогда собираемся. Пожалуйста, отведите меня домой – сказала она тоном, не терпящим возражений. И после небольшой паузы, улыбнувшись, добавила: – Ничего не поделаешь – придется возвращаться натощак.

 

XVI

 

Мы с Марией Юрьевной общались от случая к случаю. Так уж повелось с самого начала. Как правило, после каждого контакта ее телефон не отвечал по несколько дней кряду. Но?мера своей мобилки она мне почему-то не давала. То ли случайно, то ли намеренно – до сих пор не пойму. Обещала, но всякий раз в силу каких-либо причин это обещание не выполнялось. По ее словам, на память она его не помнила, а позвонить с него на мой мобильный как-то не получалось. То в ее мобильнике аккумулятор разрядился, то за разговорами просто забывала продиктовать его из записной книжки, то возникало еще что-нибудь непредвиденное. После некоторой паузы в общении она, как правило, вдруг объявлялась – могла запросто позвонить на мой домашний по собственной инициативе и, как ни в чем не бывало, весело болтать минут сорок кряду просто так, ни о чем.

Так же и в этот раз. Вернувшись с нашей вылазки к морю, она исчезла до кануна Нового года. Я неоднократно звонил ей, в дозволенное время, разумеется. Но к телефону никто не подходил. И только тридцать первого декабря она ответила. Ее голос звучал задорно, по-праздничному. Она терпеливо выслушала мое новогоднее поздравление с наилучшими пожеланиями, с радостью ответила взаимным приветствием, доброжелательно поддержала разговор и охотно приняла мой подарок. Подарком была десятикилограммовая рыба, выловленная в этот день на удочку в бурной реке, впадающей в лагуну. По опыту я уже знал, что у этой рыбы нежное, вкусное и ароматное мясо. Костей нет, только хрящи. Кроме того, ее брюхо было полным-полно набито оранжевой икрой, и каждая икринка – размером с вишневую косточку. Мария Юрьевна, в свою очередь, подарила мне бутылку армянского коньяка и баночку малинового варенья. Весело шутила, звонко смеялась и говорила, что до сих пор ее не покидает ощущение, будто все, что случилось в католический Сочельник, произошло в ее чудесном сказочном сне. Словно она, подобно кэрролловской Алисе, побывала в Стране Чудес или в Зазеркалье.

На мое предложение встретить Новый год вдвоем у моря Мария Юрьевна ответила тактичным отказом. Сказала, что к ней должны прийти какие-то знакомые и родственники. Я намекнул, что был бы не прочь принять участие в их застолье, но она то ли не поняла моего намека, то ли просто игнорировала его как бестактность. Так что я в свой любимый праздник был обречен на тоскливое одиночество.

Мы распрощались у ее калитки сразу после обмена новогодними подарками. Было морозно. Сыпал снег, мелкий и частый. Откуда-то слышалась веселая музыка. Там и сям мелькали радостные лица прохожих. Они щедро осыпали друг друга веселыми шутками и новогодними приветствиями, а у меня на праздничный настрой и намека не было. Только гнетущая тоска и раздирающее душу чувство, похожее на обиду.

Я пытался подавить негативные эмоции и, как обычно в подобных случаях, поставить себя на место Марии Юрьевны. В самом деле, почему это я вообразил, что она должна меня приглашать? Быть может, у них своя, давно сложившаяся компания, в которой все друг друга отлично знают, и никто никого не стесняется. А в моем присутствии кто-то из них, возможно, будет себя чувствовать скованно, дискомфортно. Да и как она, воспитанная женщина, посмела бы навязать своим близким общество совершенно незнакомого человека без необходимости? Ведь и сама-то она знала меня, как говорится, без году неделю. И как бы она им меня представила, не вызвав ненужных домыслов?

Будто бы все логично, однако от этих рассуждений щемящее чувство не развеялось. Чтоб от него отвлечься, я решил заняться своими исследованиями.

Открытая мной пещера оказалась исключительно удобной для лагеря. О таком месте я и мечтать не смел. Правда, ее минусом была некоторая сырость. Но я не сомневался, что это сущий пустяк по сравнению с недостатками, присущими палатке, разбитой где-нибудь в лесу, в каньоне или на открытой поляне. Пещера надежно защищает от ветра, дождя, грозы, жары и нападения диких животных. Это надежная крыша над головой. В ней можно развести костер, чтобы обогреться или приготовить пищу. А со временем там можно будет также сложить из камней удобную печь.

При каждом посещении лагеря я приносил туда что-нибудь из предметов жизненной необходимости: топор, лопату, ломик, пилу, молоток, кувалду, запасные баллоны с газом для походной газовой плиты, ведра и тому подобное. Кроме того, на всякий случай я отнес туда все консервы: и те, что купил недавно, и те, что оставались от моих прежних холостяцких запасов.

К пещере я ходил в основном напрямик, то есть на восток по выходе из шлюза. За истекшее время я, по логике вещей, должен был протоптать туда тропу, но приминаемая мной трава обладала такой жизненной силой, что за сутки-другие успевала выпрямиться, скрывая все мои следы, оставленные накануне. В еще большей мере этому способствовали дожди, которые там весьма и весьма часты. Так что каждый раз мне приходилось снова испытывать все трудности пути по целине.

Чтобы повторно не спотыкаться об одни и те же камни и не проваливаться в одни и те же рытвины, я решил провешить дорогу к лагерю. Это дело оказалось весьма хлопотным. Нужно было нарубить полутораметровых кольев, забить их в грунт на расстоянии примерно двадцати метров друг от друга, привязать на конце каждого по флажку, желательно оранжевому, чтобы четко различать свои вехи среди яркой зелени густой травы. Так как путь до спуска к лагерю составлял не менее полутора километра, мне требовалось около восьмидесяти кольев. На то чтобы подыскать первую подходящую для вехи ветку, спилить ее и обтесать, у меня ушло полчаса. В процессе работы я, конечно же, приобрел бы необходимый опыт и навыки, и дело бы пошло быстрее. Но находить в зарослях нужный материал с каждым разом становилось бы все труднее. Поняв, что с этой работой мне одному не справиться, я после некоторых раздумий заказал колья в плотницкой фирме, которую нашел по объявлению в местной газете. Сделать это хотелось поскорее, поэтому пришлось уплатить еще за срочность и доставку к самой дверце шкафа-шлюза.

Денег-то теперь у меня, слава Богу, на это хватало. Старый ювелир тогда не обманул – продал все до единой жемчужины c выгодой для нас обоих.

Конечно, мне было бы очень удобно нанять людей и для провешивания дороги. Но это, несомненно, привело бы к скорой потере моей монополии на новый мир, где я считал себя владыкой целой планеты и был реальным обладателем несметных сокровищ. Разглашения тайны Марией Юрьевной я не опасался. Она пока что и предположить не могла, что мы имеем дело с иной планетой. Да и расскажи она кому-то о нашей рождественской вылазке, ей бы все равно никто не поверил. Я был убежден, что и сама она прекрасно понимала, что в таком случае ее сочли бы сумасшедшей или наркоманкой, принимающей галлюциногены большими дозами. Кроме того, в скором будущем я надеялся разделить с нею свое владычество на равных.

Грунт по дороге к лагерю почти везде был податливый, и вбивать в него колья особого труда не составляло. Труднее было перемещать весь их запас по мере продвижения к лагерю. Здесь мне пригодилась старая тетина коляска, которая невесть сколько лет простояла в сарае, заваленная поломанной мебелью и прочим хламом. Летом я совсем уж было собрался ее выбросить, но руки так и не дошли. И слава Богу. Я вспомнил о ней, кода пришлось доставлять в лагерь вещи первой необходимости. Выволок ее из сарая, смазал колеса и заменил некоторые трухлявые доски кузова, а вернее – ящика, привинченного болтами к двухколесному шасси.

Коляска стояла у выхода из шлюза, накрытая полиэтиленовой пленкой и готовая к немедленному использованию. Погрузив в кузов колья с оранжевыми вымпелами, закрепленными по моему заказу исполнителями, я покатил ее по направлению к лагерю.

Первую веху я вбил в двадцати метрах от шлюза, едва забрезжил рассвет. Было холодно, пришлось надеть неоднократно испытанный штормовой костюм. Но утренний холод вскоре сменился нестерпимым зноем, и пот начал заливать глаза. Повязав бандану, я упорно продолжал работу. Ужасно хотелось сбросить штормовку, но во избежание солнечных ожогов этого нельзя было делать. Солнце пекло нещадно. Я весь истекал потом и поминутно пил воду. Тут моя коляска сослужила еще одну службу. Как все же хорошо, что я ее в свое время не выбросил. Вместе с кольями и тяжелым молотком я погрузил в нее пятилитровую пластиковую баклажку, наполненную по самое горлышко холодной газированной водой. Баклажку я предусмотрительно обшил толстым слоем войлока и обильно смочил, чтобы вода в ней оставалась холодной дольше обычного.

Несмотря на палящую жару, работа продвигалась успешно. Для дороги я выбирал участки, по возможности ровные и без камней.

Солнце еще не достигло верхней кульминации, а за мной на фоне ярко-зеленой травы уже четко просматривался протяженный след из оранжевых флажков, извивающийся среди небольших холмиков и выбеленных экваториальным солнцем валунов.

Я в очередной раз прервал работу, чтобы передохнуть, чего-нибудь пожевать и утолить жажду. Выпив солидную порцию воды и проглотив последний запас съестного, я забрался под коляску, ибо поблизости не было никакой другой тени. Мои часы показывали без четверти четыре утра. Я про себя констатировал, что Новый год в Елизарово наступил почти четыре часа тому назад, и я его встретил здесь, в работе. В нашей семье бытовало поверье, что как встретишь новый год, так его и проведешь. Получалось, что весь будущий год мне предстоит провести в работе. Для кого как, а для меня это неплохо. Все это время я работал с энтузиазмом, отвлекаясь лишь на то, чтобы попить. От жары есть не хотелось совсем.

Только сейчас я понял, что такое работать в экваториальную жару. Воздух был прогрет не меньше, чем до сорока – сорока пяти градусов. Смертельная усталость внезапно сморила меня. Несмотря на ужасающий зной и прочий дискомфорт, меня стал одолевать сон. Но я не хотел засыпать здесь, в незащищенном месте, опасаясь змей, хищников и неизвестности вообще.

Мучительно преодолевая желание лежать, я вылез из тени, выпил с пол-литра воды и, оставив на произвол судьбы коляску с кольями, увенчанными оранжевыми вымпелами, двинулся в обратном направлении, прихватив с собой оружие и баклажку с остатками воды. Идти по вехам было намного легче, чем просто брести по пояс в траве. Ведь провешивая дорогу, я обходил крупные камни и рытвины, а также увесистые сучья, принесенные из леса на открытую местность бурями и ураганами, по-видимому, весьма нередкими в этой местности. Кроме того, мне удалось немного расчистить дорогу, оттаскивая в сторону камни и сучья поменьше.

С трудом переставляя ноги, я шел, гордый тем, что успел сделать для освоения здешнего мира. В самом деле, результат сегодняшней работы был налицо. Ранее, еще до посещения пляжа Марией Юрьевной, я многое сделал по обустройству лагеря и попутно измерил продолжительность местных суток. Неподалеку от своей стоянки расчистил ровную горизонтальную площадку, воткнул в ее центре вертикальный двухметровый кол и вознамерился через каждые десять или пятнадцать минут отмечать колышками положение конца отбрасываемой им тени. Но вскоре до меня дошло, что это будет неоправданно часто и существенно отвлечет меня от работы по обустройству лагеря. Поэтому я делал отметки с интервалами около часа и фиксировал по своим кварцевым часам соответствующее время, занося результаты в память наладонного компьютера. Погода в тот день стояла ясная, и к местному вечеру я построил траекторию движения конца тени, проведя через полученные отметки кривую линию. Она представляла собой дугу, сильно вытянутую с запада на восток. Таким образом, точка на этой кривой, ближайшая к колу, соответствовала местному астрономическому полудню. Она отстояла от его основания не более чем на ладонь, а это значило, что я нахожусь где-то вблизи экватора. В течение следующего местного дня я фиксировал время прохождения тени через те же метки. Разность последнего и предыдущего значений времени, когда конец тени совпадал с определенной отметкой, давала продолжительность местных суток. По моим подсчетам, в среднем она составила тридцать пять часов и пятьдесят семь минут.

Этот результат меня ошеломил. Когда-то я вычитал в научно-популярной литературе, что человек, изолированный от внешней среды и не получающий никакой информации о ходе времени, вскоре начинает жить по тридцатишестичасовому циклу. Причем, с двадцатичетырехчасового цикла на тридцатишестичасовой организм перестраивается в течение всего одной недели. Уж не с этой ли планеты пришли на Землю наши предки?

Жара стала нестерпимой. Я чувствовал, что вот-вот рухну на землю от солнечного удара. Сердце ухало, как пневматический молот. В висках пульсировала закипающая кровь, а мозг, казалось, был в полужидком состоянии. Сил у меня почти не осталось. Как видно, сказывался возраст, которого я до недавнего времени почти не ощущал. А нужно было еще как-то дойти до шлюза. Мысль о том, что когда я до него доберусь, то смогу выйти во двор и сколько угодно дышать морозным воздухом, придала мне бодрости. Я с жадностью выпил солидную порцию воды, а ее остатками смочил бандану и капюшон штормовки. Мокрую бандану я повязал вокруг шеи – охладить сонные артерии, а капюшон накинул на голову. Идти стало чуточку легче, но пот из меня лил ручьем. Вся одежда намокла и отяжелела. Адский зной замедлял мое мышление, сковывал движения, высасывал из меня остатки энергии.

У входа в шлюз я был близок к обмороку. Кое-как взобравшись по стремянке, я отчаянно напряг последние силы, втащил ее вовнутрь и поспешил в свой подвал. Из открывшегося проема на меня хлынула вожделенная прохлада, и я с наслаждением окунулся в нее, жадно хватая холодный воздух. Не мешкая ни минуты, я переоделся в сухую одежду и вышел во двор, обильно заваленный снегом. Я наслаждался морозным воздухом, глотал, просто пил его. Хотелось раздеться и вываляться в сугробе, как это делают сибиряки в лютый мороз, напарившись у себя в бане. Экваториальная жара проникла в мое тело настолько глубоко, что я никак не мог охладиться. Она продолжала жечь меня изнутри, несмотря на двадцатиградусный мороз на улице.

Ко двору, что через дорогу напротив, тихо подкатило такси. Спустя минуту – второе. Из калитки, пошатываясь и громко галдя, вышла подвыпившая компания и направилась к машинам. Кто-то попытался затянуть песню, но его не поддержали, и он замолк. Усталые хозяева провожали захмелевших гостей. Завязался было громкий спор – куда кому садиться. Оживленно поспорив с полминуты, гости, в конце концов, кое-как расселись. Голоса утихли. Машины укатили одна за другой так же бесшумно, как и приехали. Хозяева вернулись в дом. А я все стоял, вдыхая освежающий морозный воздух, пока не почувствовал, что мои наполовину сварившиеся внутренности, до предела размягченные кости и раскаленная душа охладились, наконец, до комфортной температуры. Да, после работы в условиях экстремальной жары достаточно лишь охладиться, и жизнь снова покажется прекрасной.

 

XVII

 

К православному Сочельнику я доставил в лагерь такой запас продуктов, которого, по моим прикидкам, должно было хватить на двоих не меньше, чем на месяц. Кроме того, привез туда на коляске печку “буржуйку”. Правда, поначалу возникли проблемы с ее транспортировкой. Она была тяжела для одного человека. Пришлось ее разобрать и по частям худо-бедно втащить в шлюз, а потом перевезти в лагерь и без особого труда собрать на месте. Мой грот имел высокий свод, но я все же сделал из гофрированной трубы, купленной в хозяйственных рядах елизаровского базара, дымоход и вывел наружу, увенчав сверху жестяным колпаком в форме конуса.

Очень кстати пришлась старенькая полуторная кровать, оставшаяся от покойной тети. Переселившись в елизаровское жилище, я хотел было выставить ее за калитку, чтобы какой-нибудь несчастный бомж сдал в металлолом, но завертелся в текущих делах и совсем о ней забыл. Теперь для обустройства двух относительно комфортных спальных мест в лагере я использовал и ее, и новенькую раскладушку, приобретенную в магазине экспедиционного и туристского снаряжения. Так что к Рождеству мой грот вполне мог, на мой взгляд, служить базой для отдыха и исследования нового загадочного мира.

В тот день я с утра не находил себе места от волнения. Придет или опять найдет уважительную причину? Позвонить? Пожалуй, не стоит. Мария Юрьевна – человек эмоциональный, может воспринять мое беспокойство как назойливость и отказаться от дальнейшего сближения. Нужно проявить терпение и выдержку. Ждать.

Она обещала позвонить к вечеру. Да. Растяжимое понятие. Нужно как-то убить время, чего я никогда не умел. Мне всегда не хватало времени, и я привык его ценить, как ничто другое. Любую потерю можно восполнить, только не время. Особенно в моем возрасте, когда его уже так мало остается на жизнь. Я пытался занять себя каким-нибудь делом, но не мог ни на чем сосредоточиться. Никакая работа не клеилась. Все валилось из рук. Смотреть телевизор не хотелось. Больше сотни каналов, но никакой из них меня не интересовал. Попытался читать книгу – не получилось. Механически пробегал глазами строки, читал текст, но смысла не воспринимал.

Накормил Джека. Барсик куда-то запропастился, несмотря на морозную погоду. На мое “кис-кис” не прибежал. И где его нелегкая носит?

Занялся уборкой квартиры. Подмел и вымыл пол. До обеда далеко. Наполнил ванну. Начал мыться, хоть только вчера вечером основательно выкупался. Воду сделал горячей, насколько можно было терпеть. Разомлел. Еле потом отдышался. Без аппетита пообедал. Прилег на диван – может, усну. Задремал, но через полчаса проснулся.

Оделся и вышел на улицу. Подался бесцельно бродить по магазинам. Ничего, конечно же, не купил. Вернулся затемно. Проверил автоответчик. Как и следовало ожидать, никто не звонил.

В темноте уселся в кресло, чтоб подремать. Но мои нервы были настолько взвинчены, что ни о какой дреме не могло быть и речи. Пытался думать о том, как мы с Марией Юрьевной будем вместе праздновать Рождество. Воображение рисовало множество картин – одна краше другой. Опять “воздушные замки”…

Пронзительная мелодия телефона прервала мои размышления.

Слушаю! – тихо ответил я, изображая абсолютное спокойствие.

Со Свят-вечером, Артем Тимофеич!

Мария Юрьевна сказала это настолько нежным и мягким голосом, что я тут же обрел полный душевный комфорт. От недавнего волнения не осталось и следа.

Христос рождается, дорогая Мария Юрьевна! Я весь в ожидании вашего прихода.

Уже выхожу.

Медленно, неспешно шли мы по недавно провешенной дороге навстречу экваториальному солнцу, еще не показавшемуся из-за кудрявых верхушек деревьев. Утренние сумерки до конца не рассеялись, и было сыро. В этот раз Мария Юрьевна нисколько не сомневалась, что мы придем к морю, и оделась, что называется, по форме. На ней были поношенные джинсы в обтяжку, светло-голубая футболка, джинсовая куртка и широкополая пляжная шляпа из белого фетра. На ногах – черно-белые кроссовки поверх толстых серых носков. Одежда, обувь, походка, жесты – все подчеркивало ее женственность и притягательность. Стесняясь своего возраста, я украдкой любовался ею и, как в молодости, в мыслях строил насчет нее “воздушные замки”.

Холодный белый туман стелился по низинам, чернеющим в утренней мгле, и буквально на глазах тяжелой обильной росой оседал на траву, листву, камни и почву. Мои ноги, мокрые выше колен, заледенели от холода. Мы основательно продрогли, и я опасался, что Мария Юрьевна, не желая терпеть этот дискомфорт, повернет домой. Но она, полностью доверившись мне, мужественно шла вперед. Когда мы приблизились к спуску в каньон, почти совсем рассвело, но солнце еще не начало прогревать воздух.

В основном, мы молчали, думая каждый о своем, и лишь изредка перекидывались короткими фразами. Она с нескрываемым любопытством смотрела по сторонам, восхищаясь непривычным ландшафтом, подернутым легкой дымкой утреннего тумана. Временами она останавливалась, чтобы сорвать яркий цветок или травинку, и аккуратно складывала их в живописный букет.

Удивительно красивые цветы. Впрочем, как и все здешние растения. Как жаль, что я не художница! Я бы запечатлела всю эту красоту. Здесь такие великолепные пейзажи. Сами на холст так и просятся.

А по-моему, то, что мы с вами видим, это само по себе – наивысшее искусство, и никакая живопись, никакое описание не может и приближенно сравниться с величием, мощью и красотой дикой природы.

А музыка?

Ну, музыка – это, по-моему, особ-статья.

Мария Юрьевна кивнула в знак согласия и широко улыбнулась.

Далеко еще идти? – поинтересовалась она, пробираясь вслед за мной к спуску сквозь густые заросли кустарника.

Мы почти у цели. Осталось лишь немного спуститься, и будем в лагере.

В лагере? – она взглянула на меня с удивлением, словно впервые услышала это слово. – В пионерском, что ли?

Нет, скорее в экспедиционном.

Вы – участник экспедиции? Опять загадка. То вы говорите о какой-то там лаборатории, теперь об экспедиции, о лагере. Чем больше я вас узнаю, тем загадочнее вы мне представляетесь.

В который раз повторяю: никаких загадок. Лабораторией я, наверное, неудачно назвал все, что вы видите здесь – вокруг нас. Экспедиция – это моя работа в этих местах с целью изучения всего окружающего. Ну, а лагерь – он и есть лагерь. Там я базируюсь, храню все необходимое для экспедиции.

Она остановилась и, небрежно сдвинув набекрень шикарную шляпу, внимательно посмотрела мне в глаза.

–  Один базируетесь, что ли? Сколько человек в вашей экспедиции?

–  Пока один. Но хочу расширить ее состав. Приглашаю вас к сотрудничеству.

Она посмотрела на меня с удивлением.

Никак не могу понять, Артем Тимофеич, когда вы шутите, а когда нет. Где мы все же сейчас находимся? Можете показать это место на карте, хотя бы приблизительно?

Нет, не могу. Такой карты пока не существует.

Как это, не существует? Ну вот – снова загадка.

Я не ответил, так как сосредоточил внимание на спуске по уступам. Идя впереди, я поддерживал ее, и она охотно принимала мою помощь. Наконец, мы спустились на широкую террасу и вскоре оказались у входа в пещеру.

Вот мы и дома, – сказал я, ступая в направлении темного проема по камням, омываемым журчащим ручьем. – Здесь наш лагерь.

В пещере, что ли? – удивилась она.

Да, в пещере. Лучшего места для лагеря не найти. Здесь ни ветра, ни ненастья. И обогреться можно в холодное время. – Я указал на гофрированную трубу дымохода.

Она, как мне казалось, не поняла ее назначения и автоматически последовала за мной. Войдя в пещеру, я включил светодиодный фонарь. Свод и стены ярко заискрились в плотном потоке света, и Мария Юрьевна замерла, как зачарованная.

Ух, ты! Красотища какая! Что там за кристаллы? Как бриллианты сверкают!

Думаю, это горный хрусталь или какая-то соль, выступившая из горных пород под действием влаги, – ответил я, направляясь к боковому гроту, в котором, собственно, и был разбит лагерь. – Уточним, когда возьмем образцы и отнесем на анализ.

Я сбросил рюкзак на камни, и Мария Юрьевна сделала то же самое.

Да здесь у вас все капитально обустроено. Даже печка и посуда есть! Как у заправского хозяина на даче.

Я не отреагировал на ее реплику и спросил, как бы невзначай:

Вам нужно переодеваться, чтобы идти на пляж?

Куда так спешить? Давайте немножко отдохнем после нашего перехода.

Как хотите. Но разве не отдых на пляже? Там и Рождество отметим, как можем. Но как пожелаете. Я согласен делать так, как удобнее вам. Это мой долг гостеприимства. Ведь вы у меня в гостях. Можете прилечь, если хотите.

Я указал на кровать, и Мария Юрьевна тут же повалилась на нее. Она лежала, смежив глаза, едва заметно улыбаясь, и не отвечала на мои вопросы. Я осторожно прикрыл ее теплым шерстяным одеялом и по ее дыханию понял, что она уже спит. Я прилег на раскладушке, накрывшись плотным ковриком. Как-никак, усталость после пешего перехода все же сказывалась, да и время по земным часам было уже позднее. Я выключил фонарь и не заметил, как тоже уснул.

Проснувшись, я поначалу никак не мог понять, где нахожусь. Но через минуту сориентировался, включил фонарь и посмотрел на часы. Они показывали четверть восьмого утра. От яркого света проснулась и Мария Юрьевна. Она села и сладко зевнула. На мое предложение завтракать на пляже ответила утвердительным кивком.

После утреннего туалета мы отправились к морю. Солнце к тому времени успело основательно прогреть воздух и пробудить природу, уже ставшую мне знакомой. Вокруг нас, жужжа, носились неисчислимые рои насекомых. В зарослях на все голоса кричали их дневные обитатели. Из-под ног, шурша, выскакивали причудливые рептилии, юркие грызуны и прочая живность и тут же исчезали в траве, под камнями, в расщелинах скал – где только можно было укрыться.

Река, с грохотом, стуком и скрежетом ворочая на дне камни, несла свои шумные ледяные воды к морю, образуя на поверхности бурные водовороты и пенистые буруны. Стаи рыб, блестя чешуей, стремительно неслись против течения, порой выпрыгивая из воды и снова в ней исчезая. Было забавно видеть, как при нашем приближении с каменистого берега плюхались в клокочущую воду амфибии, ящерицы и небольшие змеи. Всюду кипела жизнь, все было наполнено буйством живой природы.

По правому берегу мы спустились к лагуне и, немного пройдя вдоль полосы прибоя, расположились в плотной тени раскидистого дерева с широкими глянцевитыми листьями. Освежившись в прозрачных волнах, мы стали готовиться к праздничному завтраку. Я разостлал подстилку, поставил на нее бутылку шампанского, пластиковые стаканы и фляжку с коньяком. Мария Юрьевна разложила сыр, колбасу и вареные яйца. Потом яблоки, груши, апельсины, овощи, соленья и специи. Наскоро приготовив несколько бутербродов, я спросил:

С чего начнем? С шампанского или коньяка?

Она ответила мягкой солнечной улыбкой и мелодично пропела:

Мне шампанского. Совсем немножко. Кстати, я не люблю, когда его открывают с выстрелом.

Я тоже, – сказал я в поддержку, хотя мне было от этого ни холодно, ни жарко.

Накрыв бутылку полотенцем, я бесшумно освободил под ним пробку. Пенной янтарной струей полилось в стаканы искристое шампанское. Мария Юрьевна произнесла короткий тост:

С Рождеством!

Христос рождается!

Осушив стаканчик, я принялся с аппетитом уплетать бутерброд, то и дело отгоняя надоедливых мух. От второй порции шампанского моя компаньонка вежливо отказалась. Мне хотелось дернуть еще и коньячка, но, чтобы она не сочла меня алкоголиком, пришлось воздержаться.

Как и в прошлый раз, по раскаленному песку приходилось идти к воде в кроссовках и оставлять их у самого берега, придавив на всякий случай увесистыми камнями. Марию Юрьевну тянуло подальше от берега, но я поставил условие: либо она будет плавать там, где я, либо я буду вынужден покинуть пляж. Она недоумевала, почему я противлюсь ее желанию поплавать вдали от берега, требовала объяснений. Но я, боясь ее напугать, от объяснений уклонялся. Она нехотя согласилась, обозвав меня тираном и шантажистом, не желающим считаться с женщиной. Я плавал с подводным ружьем за спиной, а у моего пояса неизменно висел тяжелый нож, дополнительно сковывающий движения. Я мучился, но терпел во имя безопасности.

Мария Юрьевна резвилась, как девчонка. Она упорно не хотела нырять с маской и трубкой, пользовалась только ластами, причем умело и эффективно. Я доставал со дна раковины и выбрасывал на берег, а она относила их к нашему дереву и прятала среди камней, чтобы не утащили охочие до них многочисленные птицы. В юности мне в спортлагере неоднократно приходилось лакомиться мидиями. Теперь хотелось порадовать Марию Юрьевну местными моллюсками.

Должно быть, они вкусны, раз их так жадно хватают здешние птицы, – заключила она, наблюдая за охотящимися на них пернатыми.

Кроме того, я пытался охотиться на рыб, сновавших вокруг многочисленными стаями. Однако они никак не подпускали меня на расстояние выстрела. Я понял, что даже при таком обилии рыбы охота на нее – дело отнюдь не простое.

В конце концов, мне все же удалось загарпунить рыбину длиной более метра. Прежде чем вытащить ее на берег, довелось основательно помучиться. Мария Юрьевна была в восторге:

Какая огромная! Прямо-таки акула! Да… отдых у нас с вами воистину активный!

С ближайших кустов мы наломали пышных веток и обложили ими мой трофей со всех сторон. Стояла испепеляющая жара. Над нами нависало горячее небо, словно огромный купол, раскаленный до голубого свечения. Чтобы не перегреться, каждые пятнадцать-двадцать минут приходилось окунаться в море. И мы после укрытия рыбы тотчас побежали к спасительной лагуне.

Вода была настолько теплой, что в ней невозможно было замерзнуть. Мы плескались минут сорок и, наконец, вышли на берег немного отдышаться. Только теперь я заметил, что солнце начали заволакивать густые кучевые облака. Вода в лагуне, еще недавно такая голубая, стала свинцово-серой. Вдали на верхушках волн там и сям вскипали белые гребешки, словно вспархивали белокрылые бабочки.

Но по-прежнему было душно, как в сауне. С моря повеял ощутимый ветерок. Он вынудил нас поскорее одеться и двинуться в лагерь. Темно-серые облака опустились над морем настолько низко, что до них едва не доставали гребни волн, пляшущих за грядой черных шхер.

Похоже, сейчас хлынет дождь, ? сказала Мария Юрьевна и, словно в подтверждение ее слов, со стороны моря до нас докатилось отдаленное бормотание грома.

–  Да, похоже. Скорее, Мария Юрьевна. Нужно успеть в лагерь до того, как разразится гроза.

Я быстро вырезал добротную палку и продел через пасть и жаберную крышку нашей рыбы. Затем взвалил на спину рюкзак с пожитками, и мы двинулись к лагерю, неся рыбу вдвоем на палке.

Куда мы торопимся? Чего бояться теплого летнего дождя? Мы же не сахарные – не раскиснем. К тому же я немного сумасшедшая ? люблю бродить по лужам под проливным дождем.

Как видите, собирается не просто летний дождичек. Грядет гроза! А грозы здесь совсем не такие, как в нашем Елизарово, а чуточку посерьезнее.

Не прошли мы и пяти шагов, как над нашими головами ярко свернула молния. Раздался громовой раскат такой силы, что Мария Юрьевна чуть присела от неожиданности.

–  Господи Иисусе! Да здесь действительно грозы страшные!

Спокойно, дорогая, спокойно. Мы уже почти дома. Осталось только подняться на кручу.

Облака так сгустились, что стало сумеречно, почти темно. Мы преодолели последний уступ, когда прямо перед нами на камень шлепнулась крупная дождевая капля. Вторая упала мне на плечо. За нею еще и еще. И тут хлынул сплошной ливень. Скалы стали скользкими, как стекло, и последние метры пришлось по ним карабкаться с особой осторожностью, чтобы не соскользнуть вниз, где зловеще ревела горная река.

Наконец, мы выбрались на террасу и побежали к спасительной пещере.

–  Оставьте рыбу! Я сам ее понесу! – кричал я сквозь гул ливня и раскаты грома.

Но Мария Юрьевна, ни слова не говоря в ответ, бежала вперед, крепко держа на плече конец палки. В пещеру мы ворвались как ураган, мокрые насквозь. Там было темно и только вспышки молний время от времени на миг освещали каменистый коридор таинственным зелено-голубым светом. Звуки грома гулко отдавались в пустом пространстве пещеры.

–  Теперь можно положить рыбу, и я попробую включить фонарь. Если он, конечно, не промок настолько, что не будет работать.

К счастью, фонарь не пострадал, и его свет оживил наше темное убежище. Войдя в сухой грот и сбросив мокрую одежду, мы наскоро вытерлись и, не сговариваясь, повалились в постели, чтобы поскорее согреться. Меня одолевал сон, и я выключил фонарь.

Сидя на постелях и используя как стол валун, мы обедали жареной рыбой, которую Мария Юрьевна мастерски приготовила на походной газовой плите.

–  Такой вкусной рыбки я еще в жизни не ела. Интересно, как она называется? – спросила Мария Юрьевна, дожевывая ароматный кусочек.

–  Пока никак. И вы сами можете придумать ей название.

–  Как это, никак? Если вы этого не знаете, это еще не значит, что это не ве?домо никому. Кто-то ведь должен был как-то ее назвать.

–  Возможно, вы и правы. Но дело в том, что мы пока достоверно не знаем, есть ли здесь люди. Кроме нас с вами, конечно же. Если нет, то называть ее было некому.

–  Что вы такое говорите, Артем Тимофеич! Все океаны соединены и образуют единый Мировой океан. Так что люди, несомненно, уже знают эту рыбу. Или родственные ей виды.

–  Оно-то так, но я вам ручаюсь, что ни в одном из океанов, которые вам известны, такой рыбы нет.

–  И снова вы говорите что-то непонятное. Хватит меня интриговать. Откройте, наконец, карты, Артем Тимофеич!

Мария Юрьевна кокетливо расхохоталась. Я подошел к ней и впервые решился обнять ее за плечи. Она продолжала сидеть, не отстраняясь. С минуту мы молчали.

Рано, дорогая Мария Юрьевна. Вы пока не готовы к этому.

–  Что значит, не готова? Как я должна подготовиться, по-вашему?

–  Вас время подготовит. Для такой информации созреть надо. Потерпите, прошу вас. Скоро сами все поймете. Пойдем-ка лучше посмотрим, что там творится снаружи.

Мы стояли у самого выхода из пещеры, слушая непрерывный шум проливного дождя и яростный рев разнуздавшейся реки. Время от времени ветвистые фиолетово-зеленые молнии, сопровождаемые оглушительными раскатами грома, озаряли мокрые деревья, кусты и скалы. При этом дождевые струи вспыхивали хрустальным сиянием и тут же гасли в мгновенно сгущавшейся темноте. Луч фонаря выхватывал из нее кусок сплошной стены дождя, за которой не было видно ни зги до очередной вспышки молнии. Мария Юрьевна попыталась выглянуть наружу, но я удержал ее за руку.

–  Не подходите близко к выходу ? может зацепить молния.

Она послушно отступила назад.

–  Ну и грозища! Обычно грозы быстро заканчиваются, а эта уже несколько часов не прекращается.

–  Я, помнится, говорил вам, что здесь не Елизарово. И сколько продлится гроза, один Бог ведает.

–  Похоже, мы влипли. А вдруг это на сутки или больше? Я ведь никого не предупредила, что буду отсутствовать. Меня могут начать разыскивать.

–  Кто? Кто вас начнет разыскивать? Кого вы так боитесь?

Она задумалась. Потом посмотрела на меня, грустно улыбнулась и опустила взгляд. На ее лбу и щеках в голубоватом свете фонаря блестели дождевые капли.

–  Да мало ли кто? ? сказала она полушепотом. ? Сын может позвонить, люди из ближайшего окружения. А меня нет. И мобильник не отвечает. Начнут друг друга спрашивать, беспокоиться. Переполошатся. Еще, не приведи Господь, в милицию заявят – пропала, мол, без следа.

–  А вы потом возьмете, да и найдетесь. Так что ничего страшного. Ведь у нас нет никакого выхода, кроме как сидеть и ждать, когда эта гроза кончится. Идти домой сейчас опасно. Сами видите, какие тут молнии сверкают.

–  Что же нам делать?

В ее голосе прозвучали тоска и безнадежность, как у осужденной на пожизненное заключение.

–  Набраться терпения, сидеть в нашем лагере и ждать, когда распогодится, ? сказал я самым оптимистичным тоном, на который только был способен.

–  Здесь тоскливо пережидать непогоду. Ни тебе телевизора, ни радио, ни чтива какого-нибудь. Света, и то нет. Как первобытные.

 –  Теперь мы, Мария Юрьевна, троглодиты, – попробовал я отшутиться.

Скрестив на груди руки, она поежилась.

Что-то холодно. Просто не верится, что несколько часов тому назад было нестерпимо жарко. Как в топке.

Ничего, это поправимо. Сейчас мы в нашей спальне разведем костер. Дров здесь предостаточно. Я предвидел подобную ситуацию и собирал их по дороге всякий раз, когда наведывался в лагерь.

Не угорим?

Нет, не беспокойтесь. Здесь все продувается легким сквознячком.

Я направился было к куче хвороста, но Мария Юрьевна удержала меня за руку.

Не нужно костер. Я не люблю, когда один бок поджаривается, а другой леденеет. Так скорее простудишься, чем обогреешься. Лучше под одеялом.

Воля ваша. Только одеял у меня недостаточно – по одному на каждого. Так или иначе, придется либо костер разжечь, либо “буржуйку” растопить.

Мы слышали, как за пределами нашего укрытия остервенело хлестал проливной дождь. Раскаты грома были настолько сильны, что казалось, сотрясали не только основания скал, но и сами основы мироздания. Пахло озоном. В полутьме ее глаза сверкали бриллиантовым блеском и будоражили во мне уснувшие было желания. Внезапно она повернулась ко мне лицом, осторожно положила руки на мои плечи и прильнула всеми точками тела. Я притиснул ее к себе и замер в нерешительности, как юноша, парализованный ее возбужденным дыханием. Глядя мне в глаза, она выдохнула в самое мое лицо:

Ляжем вместе… тогда одеял нам, надеюсь, хватит…

 

Харьков, Украина.
Среда, 17.12.2014.

 

Конец первой части