Предновогоднее заседание кафедры


Предновогоднее заседание кафедры

 

Я шел не торопясь. Лекция – в двенадцать, а на часах без четверти одиннадцать. Приду на кафедру, пройдусь на бумаге по основным этапам математических выкладок предстоящей лекции. Наиболее сложные вкратце воспроизведу. И все. Я окончательно готов. А пока у меня есть время подышать свежим морозным воздухом.

Настроение было не просто праздничным, а новогодним. Что может быть краше кануна Нового года! Не знаю, как для кого, а для меня это самый приятный, наиболее волнующий душу праздник, упорно отторгающий всякую казенщину и напускную идеологическую напыщенность. Что называется – для души. И погода стояла классически новогодняя. Легкий морозец. Небо сплошь обложное. Еще с ночи сыпал мелкий обильный снег, равномерно ложась на тротуары, площадь, дорогу, крыши домов и газоны парка. На площади красовалась огромная елка, украшенная множеством разноцветных флажков, сверкающих игрушек, лампочек, бумажных украшений и блеском мишуры.

А внизу, под елкой широко улыбались прохожим неизменные Дед-Мороз и Снегурочка, грубо сварганенные из третьесортной фанеры.

Уже освободившиеся от занятий школьники сновали там и сям небольшими группками, вертелись под ногами, швырялись пушистыми снежками, так как снег был сухим и плохо лепился. Веселые, розовощекие, жизнерадостные, они невольно заражали всех и вся праздничным настроением и какой-то задорной бесшабашностью. Витрины магазинов, окна учреждений и жилых домов – все сверкало блеском елочных украшений. Люди проносились мимо, навьюченные покупками, наперебой обсуждая предстоящий праздник, отпуская шутки, порой не для всех приятные. От многих уже изрядно попахивало спиртным, а от иных даже неприлично разило.

У меня только одна лекция. И все. Следующее занятие уже в новом 1969 году. Многие мои коллеги освободились еще вчера, позавчера или и того раньше. Тридцать первого декабря на четырнадцать ноль-ноль у нас на кафедре был назначен традиционный чай с бутылкой шампанского, тортом и символическими подарками. Мероприятия такого рода проводились обычно шумно, весело и стремительно. Шутки, прибаутки и остроумные поздравления заставляли на время забыть все невзгоды, как служебные, так и домашние. А потом все разбегались, кто куда. Кто в гости, кто принимать гостей, а кто встречать Новый год в кругу семьи. В большинстве своем мы любили эти кафедральные «пьянки».

Лекция прошла, как всегда, гладко, без сучка и задоринки, и я в приподнятом настроении вошел в предпраздничную преподавательскую. Еще вчера после четвертой пары Саша Окин вручил мне записку, исписанную мелким бисерным почерком, что называется буквочка в буквочку.

 

Г. А. Очерету.

30 декабря 1968 года
до 16-00:

1. Сдать А. С. Окину 1 руб. 50 коп.

2. Купить до 31.12.68:

– торт килограммовый – один;

– шампанского – одну бутылку.

 

Подобные поручения получили все, кроме Шориной. Вчера она отсутствовала, а сегодня появилась после двух часов, когда на кафедральной доске объявлений косо, небрежно уже была приколота бумажка размером в пол-листа школьной тетради с неровно оборванным краем. На ней нервным, мало разборчивым почерком шефа было нацарапано объявление. Шеф по обыкновению так сильно давил ручкой на бумагу, что шарик местами прорвал ее, и это еще более усиливало зловещее впечатление, производимое написанным, перечеркивая напрочь и задуманные планы, и праздничный настрой, и все наши добрые поползновения. Бумажка истерически вопила голосом шефа:

 

 Объявление

31 декабря в 18:30 состоится заседание кафедры.

 Повестка дня

1. Отчет преподавателей о работе, проделанной в уходящем году, с предъявлением результатов. (Докладывают все преподаватели).

2. Планы работы преподавателей на новый год. (Сообщают все преподаватели подробно и с указанием сроков).

3. Разное.

30 декабря 1968 г., 1300

Зав. каф. В. Ампиров.

 

– Не поняла юмора, – хмыкнула Шорина, пробежав взглядом по объявлению. Что это?

Все уныло молчали. Окин рвал листок с поручениями для Шориной. Буланова, обложившись бумагами, что-то писала, зачеркивала, листала и даже попыталась обратиться ко мне за советом. Я отмахнулся от нее, как от назойливой мухи и стал укладывать портфель.

– Завтра же тридцать первое декабря! Новый год! И вдруг – это! Что это такое все же, мальчики-девочки? – возмущалась Шорина.

Кусков и Феклушин переглянулись и оба расплылись в улыбках. Феклушин улыбался зло, едко, саркастически, еле слышно похихикивая и не выпуская из руки карандаша, которым не то чертил эскиз какой-то схемы, не то просто рисовал чертиков. Кусков был – само добродушие. Его полные щеки еще более раздались вширь, а глаза превратились в узюсенькие щелочки, едва заметные сквозь стекла очков.

– Как? Разве вы не понимаете? Шизофренический бред, Элеонора Спиридоновна, осложненный маниакально-депрессивным психозом и гебефреническими явлениями, – произнес он, растягивая слова.

Кое-кто ухмыльнулся, но большинство присутствующих оставило его шутку без внимания. И лишь Феклушин тихонько расхохотался, не отрываясь от тетради. Тем временем я уложил портфель, оделся и направился к двери.

– А ты куда? – попыталась остановить меня Сойкина.

– Да ну вас к черту с вашими праздниками, поручениями, шизофренией и гебефренией! У меня завтра с утра и дома забот полон рот, и здесь очередные хлопоты!

На последнем слове я захлопнул за собой дверь и быстро, чуть не бегом направился к выходу. От моего новогоднего настроения не осталось и следа.

На улице крепчал мороз. Все так же сыпал мелкий снег. Частый-частый. По тротуару шли веселые люди с покупками. Резвились дети. Стреляли хлопушками, обсыпали друг друга снегом, перекидывались снежками. На дороге буксовали машины. Площадь у Госпрома была полна народа. Возле елки затейники веселили людей, разыгрывали призы. На санях, запряженных тройками, за рубль катали всех желающих, в основном детей и подгулявших парней с их девушками.

Но мое настроение было из рук вон плохим, потому что завтрашнее заседание кафедры не сулило ничего хорошего.

 

* * *

 

На другой день я пришел на кафедру к двум часам дня. Там уже сидела Буланова и по-прежнему что-то писала. Словно и не уходила.

С отвращением я стал собирать в одну папку все, что мне удалось сделать за отчетный период. Потом я пошел в лабораторию и стал готовить к демонстрации собранный «на соплях» макет своей лабораторной работы по преобразованию частоты. Там уже сидел Окин и молча ковырялся в монтаже своего изделия.

– К экзекуции готовишься?

– Как и ты, Саня.

– А я не готовлюсь. Пошел он к черту.

– Что же ты тогда делаешь?

– Свою работу. Как в обычные дни. Антонина вон – старается. Плоды трудов своих по пунктикам раскладывает. А все равно гадостей наслушается. Так зачем готовиться? К чему? Шорина сказала, что не придет. Но она все равно придет. В последнюю минуту, но придет. Она только нас подбивала не прийти.

– Любит провоцировать, – согласился я.

– А сама потом правильной остается. Да что мы об этом? У тебя курево есть?

– Есть, Саня. Бери. Да еще возьми, не стесняйся.

– Спасибо, Гена. Давай покурим.

Мы закурили. Разговор не клеился. Я думал только о предстоящем заседании кафедры. А Окин вообще от природы был молчаливым и мало общительным. Во всяком случае, со мной. В это время открылась дверь, и в лабораторию вошел шеф с перекривленным от злости лицом.

– Фу! Вонь какая! Вы почему здесь курдите? Сейчас же прдекрдатите! Слышите?

Я поспешно затушил окурок в Сашиной пепельнице и сидел, глядя шефу в глаза. Саша продолжал курить, словно и не слышал замечания.

– Александрд Степанович! Это и вас тоже касается! Прдекрдатите курдить немедленно! Вы слышите?

Саня медленно затянулся еще пару раз и, не торопясь, затушил сигарету.

– Вы что, все сговордились поиздеваться надо мной? Врдемя поджимает, а вы только тердяете его! Совсем не цените! Рдазложились, как москвичи! Вот я только из Москвы прдиехал. Так там кого ни спрдосишь – «в командирдовке, в командирдовке, в командирдовке…». Это в местной, конечно! То есть, следует понимать: «дома, дома, дома…». Скордо и мы так опустимся! Вот, сегодня посмотрдим, кто у нас на что гордазд! А то измываетесь тут над заведующим кафедрдой!

И с этими словами он вышел в коридор, откуда тотчас снова зазвучал его резкий раздраженный голос, срывающийся чуть ли не на рыдания.

– Завестись хочет перед заседанием! – пробурчал Окин, и его паяльник снова зашипел в канифоли. Я понял – мне пора отсюда уходить. И тоже вышел.

В коридоре встретился с Кусковым. Тот дымил сигаретой и неизменно саркастически улыбался во всю ширь своего полного, пухлого лица.

– Ты уже задницу для бития подготовил?

– Готовлю, Виталя. А что?

– Да я уже свою салом смазал, чтобы розги побольнее прилипали.

– Думаю, что долго эта музыка не продлится – праздник грядет.

– Вы ошибаетесь, Геннадий Алексеевич. Наоборот! Это и затеяно специально для того, чтобы нам праздник испортить! – речитативом произнес Кусков.

– А ему ведь тоже праздновать хочется, Виталя.

– Опять ошибаешься. Для него это самое и праздник, когда кому-то говном по губам. Только ради этого все и затеяно. Будет до утра держать, гнида!

В преподавательской никого не было. Я сел, было, за бумаги, но тут вошел Исаков.

– Привет, старый козел! Что, готовишь жопозащитительные материалы? Все равно получишь по первое число!

– Знаю. Но надо же что-то говорить ему.

– Да ему хоть говори, хоть не говори – все равно обгадит. Так уж лучше пусть за дело!

– Почему это за дело? Ты же работаешь, как можешь.

– А ему какое дело? Все равно скажет, что бездельничаю. Пусть уж лучше обгаживает за то, что не подготовился.

По коридору гулко застучали каблучки, и в преподавательскую, хлопнув дверью, вошла Сойкина.

– Привет, мальчики!

– Здравствуйте, девушка, – отозвался Исаков.

– Привет, Алиса!

– Я вот иду с занятия и думаю: все мы понемногу уже превратились в шефа. Я только что на студентов так насыпалась! Бездельники, кричу, Новый год на носу! А вы до сих пор элементарных задач решать не умеете! Как вы будете Кускову экзамен сдавать? Вы же в трех соснах заблудитесь!

– Не знаю, Алиса Петровна. Вы, может быть, и превратились, а я – ну, никак нет. Совсем наоборот – искоренил в себе многие собственные черты, даже отдаленно напоминающие ампировские, – ответил Исаков.

– Это вам только так кажется, Алексей Артемович. А со стороны посмотреть, так тоже с каждым днем все больше на шефа походите.

– Это вaм так кажется, а мне вот – не кажется! – отпарировал Исаков.

– Ладно, а то и в самом деле поругаетесь! Нужно к заседанию силы беречь, а вы их попусту растрачиваете. Ты уже подготовилась, что говорить ему? – спросил я Алису.

– И не думала! Пусть хоть до потолка прыгает. В крайнем случае, я уволюсь.

Вся раскрасневшаяся от мороза, вошла Луганская.

– С наступающим, товарищи преподаватели, – спокойно сказала она и, подойдя к вешалке, начала стаскивать сапоги.

– С Новым годом! – ответил Исаков на приветствие.

– С Новым годом, Лариса! К заседанию готова?

– Ой, Гена, не порти мне преждевременно настроение. И без тебя есть кому испортить.

– А вы не поддавайтесь на провокации, Лариса Вадимовна, – сказал Исаков.

– Поддавайся – не поддавайся, Алексей Артемович, а нервы у нас не железные, – ответила Луганская.

– У кого как. У меня, например, стальные, – ответил Исаков, роясь в ящике своего стола.

– То-то вы с пол-оборота заводитесь по пустякам.

– Так и с пол-оборота!

– Вот – уже и завелся, – походя сказала Луганская.

В это время вошла Краус.

– Здравствуйте! С наступающим Новым годом!

– С наступающим, Аня!

– Привет!

Краус спокойно, с достоинством повесила пальто на вешалку и подошла к своему столу.

– Ну, как тут наше мурло? – спросила она, прихорашиваясь перед маленьком зеркальцем.

– Да ходит, завестись хочет посильнее. К заседанию готовится. Уже к нам с Окиным цеплялся, орал за курево, – ответил я.

– Исаков, ты мне принес обещанное? – спросила Краус.

– А что я тебе обещал?

– Учебник Ремеза купить – по измерениям. Который недавно вышел. Забыл, конечно!

Исаков достал из стола книгу.

– Верно. Забыл. Забыл, что купил. Вот, возьми.

– Ой, спасибо, Исачков! Сколько я тебе должна?

– Нисколько. Это новогодний подарок.

– Ну да! Четыре пятьдесят. Здесь написано. На вот – без сдачи.

– Да ты что? Я не имею, что ли, права сделать тебе подарок на Новый год?

– Не корчи из себя Ротшильда.

Анна Рольфовна положила деньги на стол Исакова и вышла.

– Что за женщины пошли! Не хотят принимать подарков даже на Новый год.

Исаков спрятал деньги в ящик стола и углубился в чтение.

– Гена, пошли покурим, – предложила Сойкина.

Мы вышли на лестницу. Сойкина попросила сигарету.

– Алиса, что ты думаешь о предстоящем заседании? – спросил я ее.

– Как есть, так и думаю. Этот кровосос решил сделать себе новогодний подарок – поразвлечься ради праздника за наш счет. Нужно по возможности ограничить его удовольствие.

– Да как ты ограничишь? Что ты сделаешь? Он же полностью безнаказан, волен творить, что хочет.

– Ну, нет уж! Я ему отвечу, что думаю. Это вы все его боитесь – работой дорожите. А я плевать на нее хотела. Свои сто пять я в любой конторе заработаю. А больше женщине такой, как я все равно никто не даст.

– А двухмесячный отпуск в летнее время? А ненормированный рабочий день?

– Здоровья зато больше сохраню.

С минуту она помолчала.

– Жаль, что наш сегодняшний выпивон сорвался! – пожаловалась она.

– Да это все Саша Окин. Возиться не захотел. Настроения, говорит, нет. А надо было все равно собраться и всем напиться вдрызг! Пусть бы тогда «прдоводил» свое заседание. У нас и оправдание было бы – Новый год все же.

– Брось ты, Гена! Все вы только на словах храбрые. А раскрой он свою поганую пасть – все по углам, как мыши. Он этим и пользуется. Он, конечно, дерьмо. Но и вы все тоже хороши.

 

* * *

 

Все уже были в сборе. Только Шорина отсутствовала.

– Может, начнем? – нарушил молчание Кусков, улыбнувшись от уха до уха. – Уже без двадцати семь, между прочим. А назначено на половину седьмого.

– Начинай, Виталя. Только по-быстрому. Меня уже гости дома ждут, – поддержал я.

– А шефуля наш где? – спросила Буланова.

– Режиссуру обдумывает, Антонина Саввична – как нас покрепче да побольнее вздрючить. А вы что, заждались уже? – поддел ее Кусков.

– Я думаю, Виталя, может быть всем вместе подняться, да уйти, пока он эту самую ражиссуру обдумывает?

– Да ты же первая откажешься, едва до дела дойдет, – бесцеремонно вставила Сойкина.

– А что, – подхватил Феклушин, – давайте в самом деле слиняем!

– Ну, чего же ты ждешь? Подай пример, а мы за тобой, – съязвила Сойкина.

– Давайте хоть раз проучим шефа. Вот Элеонора Спиридоновна, так та вообще не пришла. Учитесь!

– Не беспокойся, Феклушкин! Шорина придет обязательно. Всех уговорит сбежать, а сама всенепременно придет. И всегда оправдается, – возмутилась Краус.

– Что верно, то верно, – добавил я.

– Предлагаю ждать до семи, а потом уходить. Согласны?

– Феклушка, ты же у нас второй провокатор после Шориной. Давайте так – уйдем, если Феклушин первый оденется и пойдет вместе с нами. Впереди всех! – предложила Краус.

– Согласен, Анна Рольфовна. Только вы второй будете.

Окин читал какую-то книгу и ни на что не реагировал. Кусков чертил какую-то таблицу на белоснежном листе бумаги. Внезапно он отодвинул работу, достал из кармана носовой платок и отер пот со лба.

– Фекла, ты ближе всех к окну. Открой, пожалуйста, на пять минут. А то надышали – духота страшная.

Феклушин открыл окно и высунулся. В преподавательскую ворвался морозный воздух, и стало легче дышать. Откуда-то доносились звуки музыки. Феклушин осмотрелся и понял, что музыка играет в соседнем корпусе – в лаборатории ионосферы или сокращенно НИЛИ.

– Смотрите, а в НИЛИ гуляют!

Кусков подошел к окну.

– Приличные люди все празднуют, – сказал он. Только мы вот – заседания кафедры ждем почему-то.

– Надо же такое придумать – отчетное заседание кафедры в предновогодний вечер! Наш шефуля совсем с ума сошел, – начала было заводиться Краус.

Но Кусков не дал ей расходиться на полную катушку. Он встал и подошел к внутреннему телефону. Его узенькие, заплывшие жиром глазки вспыхнули из-под очков заговорщическим блеском.

– Уж если нам испортили новогодний вечер, давайте хотя бы немного и им подпортим.

Он снял трубку и набрал номер.

– Алло! НИЛИ? Из парткома говорят. Вы что же это – распоряжения администрации не выполняете? Как это какое? Пить в стенах института категорически запрещено! Это же моральное разложение! Кто там у вас главный? Дайте ему трубочку!

Из трубки послышался смех, и вся преподавательская услышала подвыпивший голос Акимoвича.

– Виталя, ты что, мало выпил? Давай к нам. С Новым годом!

– Какой еще Виталя? Из парткома говорят!

– Виталя, ты не учел, что я тебя из окна вижу. У вас же окно открыто во всю ширь. Посмотри в мою сторону. Привет!

В окне напротив стоял зав сектором НИЛИ Виктор Акимович и махал рукой.

– Ладно, Витя! С наступающим! Вы хоть музыку потише сделайте. Еще и правда партком услышит.

– Да какой там хрен, а не партком! Праздник сейчас! Все дома или в гостях. А вы-то почему не уходите? Тоже празднуете?

– Да нет. К сожалению, мы работаем. Заседания кафедры ждем. Шеф опаздывает.

– Для новогодней шутки неплохо. Давайте объединимся. У нас женщин маловато.

– Да мы в самом деле шефа ждем – заседание кафедры назначил, а сам задерживается.

– Что за чепуха! Какое заседание? Восьмой час уже!

– Да? – Кусков посмотрел на часы, – Будь здоров, Витя! Мы, наверное, домой пойдем. Он положил трубку.

– Ну что, уходим, как решили?

– Уходим, – с улыбкой сказал Феклушин и решительно подошел к вешалке.

Все начали одеваться. Феклушин оделся первым и подошел к двери.

– Ну что, пойдем? Лариса Вадимовна, вы долго еще?

– Я готова, Саша. Идем.

Мы вышли в коридор. И остановились, ожидая, пока Исаков выключит свет и запрет дверь. Потом все дружно двинулись к лестнице. И тут снизу до нашего слуха донеслись звуки торопливых шагов. Феклушин перегнулся через перила лестницы и посмотрел вниз.

Он обернулся к нам и скорчил рожу.

– Аж суне шеф! Такий страшенний та здоровенний!

– Срочно назад! – выдохнула Буланова и побежала к преподавательской. За нею чинно и с достоинством двинулась Краус.

– Что, заговорщики, – ухмыльнулся Кусков, – обгадились? Не намного же у вас пороху хватило! Нечего было тогда и заводиться с этим уходом.

– Слишком уж долго мы прождали, – заключил Окин.

Когда мы с Феклушиным вошли в преподавательскую, Буланова и Краус уже сидели за столом в «полной боеготовности». Вслед за нами, пыхтя, как паровоз, прямо в пальто, вошел шеф.

– Что, уйти хотели? Сбежать, как пердвоклассники? От ответственности не уйдете!

– Праздник, Валентин Аркадьевич, – робко возразила Краус.

– Что?! Какой прдаздник! Какой там прдаздник, Анна Рдольфовна! Вот сейчас увидим, что делается! Что твордится! Мы уже до рдучки дошли! Все только и думают о прдазднике – рдаботать совсем никто не хочет!

Ампиров картавил особенно сильно, что, как мы уже знали по опыту, не сулило ничего обнадеживающего.

– Пойдемте в кабинет – хоть немного поработаем! Пусть уж в свиной голос, но все же немного придется поднатужиться! – Он вышел из преподавательской и попытался отпереть дверь своего кабинета. Но руки дрожали, как с перепоя. Ключ никак не попадал в скважину. Все больше распаляясь, он кричал:

– Я специально позже пришел, чтобы проверить, как вы относитесь к служебным обязанностям! К сожалению, я не ошибся в своих предположениях!

В конце концов, ему удалось открыть дверь и войти в кабинет.

– Входите же, наконец! Все входите! Садитесь! Алиса Петровна, вы журнал протоколов взяли?

– Валентин Аркадьевич, я сначала на листке писать буду, потом в журнал начисто перепишу.

– Нет! Будем сразу все документировать! Хватит подтасовкой заниматься! Журнал специально для этого предназначен! Он и черновик, и чистовик одновременно! Пора привыкнуть все сразу начисто писать!

Сойкина принесла журнал и села за стол.

– Так! А где Элеонора Спиридоновна?

– Сейчас придет, Валентин Аркадьевич, – уверенно сказала Буланова.

– Как это – сейчас придет?! Уже тридцать пять восьмого! Я специально позже пришел, чтобы не видеть этих опозданий и не слушать жалкого лепета оправданий! И все равно опаздывают! Тьфу, ты… черт! Просто еле сдерживаешься! Непонятно, как с этой публикой работать! На производстве в таких случаях «ходят на седьмой этаж»! А здесь… Просто дальше в русском языке приличные выражения кончаются! Дальше следует уже то, что на заборах пишут!

Он сделал короткую паузу, чтобы отдышаться.

– Где повестка дня, Алиса Петровна?

Сойкина протянула ему листок, недавно висевший в преподавательской на доске объявлений.

– Так! Первым пунктом у нас отчет преподавателей о работе, проделанной в уходящем году, с предъявлением результатов. Начнем по порядку – как сидим. Пожалуйста, Виталий Никитич!

Кусков встал.

– Не нужно, Виталий Никитич! Докладывайте сидя – здесь не детский сад! Где ваш индивидуальный план?

– Там, в папке.

– А почему там, а не здесь? У нас отчетное заседание! Алиса Петровна, пожалуйста, принесите нам папку, о которой Виталий Никитич говорит! Видите, даже на такие действия вам указания нужны! С ночным горшком за каждым приходится ходить! Хватит!

Сойкина принесла папку с планами. Порывшись, Ампиров достал план Кускова.

– Так! Разработка новой лабораторной установки для исследования характеристик мощных транзисторов, написание методических указаний к лабораторным работам, выполняемым на этой установке, решение задач по курсу «Электронные приборы». Ну, дальше все отписки, отписки! Что у вас сделано по созданию новой лабораторной установки?

– Собран макет, подобраны типовые транзисторы.

– Продемонстрируйте, пожалуйста! Где ваша установка?

– Там, наверху – в научной лаборатории, Валентин Аркадьевич.

– Ясно! Идем все наверх!

– Валентин Аркадьевич, приборы не включены. Столы обесточены. Давайте демонстрацию проведем после праздника.

– Какого праздника, Виталий Никитич?! Кто обесточил? Идите, включайте! Когда подготовите – позовете нас. Это что, все так будут отчитываться? Вот! Даже если бы я специально пришел еще через два часа, вы бы и тогда готовы не были! Вовремя не подготовились – готовьте свои макеты для демонстрации сейчас! Пока все не продемонстрируют плоды своих трудов, мы заседания не закончим! Я должен увидеть все своими глазами! Идите, я подожду – спешить некуда! Сами у себя отнимаете время! Ну, чего вы все сидите, как у тещи на именинах? Я же сказал, пока Кусков готовит свой макет для демонстрации, пользуйтесь моментом – готовьте и вы!

В это время в кабинет Ампирова вбежала красная от мороза Шорина.

– Здравствуйте! С наступающим Новым годом!

– Какой там Новый год! Какой праздник! Вы посмотрите, что творится! Никто до сих пор не готов к отчету! Вот вы, Элеонора Спиридоновна, почему опоздали?

– Праздник, Валентин Аркадьевич! На стол готовила! Уходила – муж возмутился – что это за заседания в предновогодний вечер? Выдумала, наверное! Сейчас все только выпивают, а не заседают!…

Ампиров побагровел и оборвал ее на полуслове.

– Вы опоздали и не видели, что творится! Во-первых, все едва не убежали с заседания, как школьники! А во-вторых – никто не готов к отчету!

– Сегодня праздник, Валентин Аркадьевич! – кокетливо улыбаясь, заметила Шорина.

– Опять вы со своим праздником! Тут не до праздника! Никто ничего не делает! Я бьюсь, как рыба об лед, чтобы кафедра выглядела хоть мало-мальски прилично! А мне никто в этом не то, что не помогает, а даже в мыслях не способствует! Все только мешают!

Я пошел в лабораторию готовить для демонстрации свой макет. Наконец, худо-бедно собрал. Рядом возился Окин, пыхтя сигаретой и чертыхаясь.

– Ну, что, Саша, ты готов?

– Да какой там хрен готов! Этому же все равно мало будет. Вот, покажу только часть – пусть кушает. Все равно обгадит.

Вошел Феклушин.

– Пойдемте Виталия Никитича слушать – шеф зовет!

Мы вышли, не проронив ни слова. В лаборатории электронных приборов ярко горел свет. У лабораторного стола стоял Кусков, раздувая свои и без того пышные щеки.

– Так, все, кажется, в сборе! Даже Элеонора Спиридоновна, которая опоздала более чем на полтора часа!

– Вы тоже, Валентин Аркадьевич, немногим раньше пришли.

– Да! Я специально позже пришел, Элеонора Спиридоновна, чтобы все с гарантией подготовились! И что же? Никак нет! Даже сбежать хотели!

– Ладно, Валентин Аркадьевич, давайте Кускова слушать! Поздно уже – все домой спешат!

– Куда там домой! Вы на результаты посмотрите! Докладывайте, Виталий Никитич!

Кусков рассказал о том, что радиопередающие устройства до сих пор собирались только на лампах, а теперь пришло время применять транзисторы и в передатчиках. Рассказал об особенностях мощных высокочастотных транзисторов и продемонстрировал, как производятся измерения их параметров в будущей лабораторной работе.

– Так, Виталий Никитич! У вас что же, все?

– Все, Валентин Аркадьевич. Готов ответить на любые вопросы.

– А где же графики?

– Какие графики?

– Характеристик, о которых вы так пространно сейчас говорили?

– Я их специально для вас еще не готовил.

Ампиров аж подпрыгнул:

– Как это для меня? Как это не готовили? Вы к отчету не готовы, уважаемый Виталий Никитич!

– Вы требовали рассказать – я рассказал! Требовали показать – я показал! Что еще от меня требуется?

– Да вы что, маленький? Не знаете, что требуется для отчета? Алиса Петровна! Запишите, пожалуйста, в протокол, что старший преподаватель Кусков к отчету не готов! План на конец года не выполнен!

– Как это не готов?! Как это не выполнен?! Я такую работу проделал!

– Какую там работу! А результаты где? Нет результатов! А знаете, как в одном заграничном фильме недавно пели: «Важ-нее всего ре-зуль-тат! Чики-чики-чики-чик! Чики-чики-чики-чик!» Вот и все. Вы не имеете права встречать Новый Год – вы ничего не сделали! Следующий кто? Вы, кажется, уважаемый Александр Степанович Феклушин? Очень хорошо! Слушаем вас!

– У меня все подготовлено в лаборатории измерений.

– Ладно, – Ампиров выдержал паузу, – идем в измерения!

Все направились в лабораторию радиоизмерений, где шумел вентилятор охлаждения новенького осциллографа. На экране красовалась картинка с эллипсом, изображенным прерывистой линией. Феклушин бойко рассказал об осциллографических методах измерения частоты, попутно демонстрируя их реализацию.

– И это все?

– Все. А что еще можно предложить?

– Как это – что! А применимость этих методов? Где она фигурирует? Как иллюстрируется в вашей лабораторной работе? Я о ней что-то ни слова не слышал! Кто-нибудь слышал? Нет? И я нет!

– Так это же будет сказано в методических указаниях! Еще во введении!

– А где они – эти указания? Где, я спрашиваю?

– Да они мне на этот семестр и не планировались!

– Как это не планировались? В вашем индивидуальном плане четко сказано: постановка новой лабораторной работы на тему «Осциллографические методы измерения звуковых частот»! А что это за лабораторная работа без методических указаний? Это же само собой разумеется! Всего в формулировке задания не учтешь! Кое-что и самому понимать нужно! Детский сад, а не кафедра! Алиса! Запишите мои слова в протокол! Все, как есть – дословно! Вы тоже ничего не сделали и встречать Новый год не имеете морального права! Кто там следующий? Вы, Геннадий Алексеевич? Давайте!

Я невольно вздрогнул. Но вмешалась Шорина:

– Валентин Аркадьевич! Посмотрите на часы! Новый год через два часа! У всех семьи! Нас дома ждут!

– Какой Новый год, Элла? Вы видите, что делается? Никто не работает! Сплошное очковтирательство!

– Но после праздника можно все это рассмотреть? И днем, а не ночью!

– Опять на потом откладывать? Нет! Хватит! Мне надоело каждого за ручку водить! Геннадий Алексеевич, слушаем вас! Где ваша демонстрация? На втором этаже? Идем туда!

Я направился на второй этаж, а за мною толпой вся кафедра. Я продемонстрировал черновой макет преобразователя частоты, проиллюстрировал принцип его работы и перешел к демонстрации нелинейных эффектов.

– Таким образом, мы можем проверить наличие побочных каналов приема в расчетных точках диапазона. Вот первый. Видите? Сигнал проходит, хоть и ослабленный. А вот свистящие точки. Видите – интерференционный свист. Если подключить телефоны, то эти свисты можно прослушать и убедиться в эффективности существующих способов их ослабления. Вот, послушайте.

Я протянул Ампирову головные телефоны, и он приложил их к уху.

– Ну, свистит! Так что же это такое?

– Как это что? Я же сказал – интерференционный свист! В этом и состоит недостаток супергетеродинного приема.

– Так что это за приемник, который свистит? «Куда он свистит», такой приемник?

– Да, это вредное явление. Но мы же и показываем студенту, что такими эффектами сопровождается преобразование частоты, что их нужно учитывать при разработке аппаратуры и бороться с ними. В этом и есть суть исследования, предлагаемого студенту!

– Очень может быть! Может быть, на этом можно и докторскую сделать! Но мы должны показывать студенту хороший преобразователь, а не такой, который свистит!

– Валентин Аркадьевич, – вступился Окин, – ведь работа и имеет целью показать все достоинства и недостатки…

– Показывать студенту преобразователь, который свистит – это стыд-позор! Алиса! Мои слова – дословно в протокол!

– Молчи, – шепнул мне Саша Окин, – пусть куражится! Только бы закончить поскорее.

– Что вы там шепчете, Александр Степанович? Вы мне мешаете работать! Так, теперь вы демонстрируете. Надеюсь, хоть вы-то готовы?

– Конечно.

– Это на четвертом этаже, верно?

– Нет, это там, в вашем кабинете.

– Как это – в кабинете? Вы что, ничего не подготовили?

– Подготовил, опробовал, начертил схему и отдал чертежи на изготовление законченного варианта установки в десяти экземплярах.

– А что вы можете нам продемонстрировать сейчас?

– Сейчас – ничего, – сказал Окин холодным как лед тоном.

– То есть как это – ничего? Вы сказали, что макет разработали! Но где он? Я хочу на него посмотреть!

– Его уже нет.

– Уже нет? А куда же он тогда делся?

– Я его разобрал. Он больше не нужен, Валентин Аркадьевич.

– Да как вы могли! Ни с кем не обсудив! Может быть, там и макета-то не было? Может быть, его и размножать нельзя!

– Может быть.

– Вы что, издеваетесь?! Алиса! Срочно запишите мои слова в протокол! Макета никто не видел! На отчетном заседании кафедры старший преподаватель Окин не представил ни-че-го!

– Как это, ничего? А документация? Схема, чертежи, методические разработки, графики? – спокойно сказал Окин.

– Где они? Покажите.

– У меня в преподавательской.

– Идем! Идем все в преподавательскую! Нет, в мой кабинет! А вы, Александр Степанович, принесите все, что вы можете представить в мой кабинет! Посмотрим, что за детский сад!

Все снова спустились в кабинет шефа, а Окин отправился в преподавательскую за бумагами.

– Садитесь! Прошу садиться всех! Сами у себя время отнимаете! Так, пока там Саша готовит свою документацию, пойдем дальше. Кто на очереди? Опоздавшая Элеонора Спиридоновна? Пожалуйста! Слушаем вас, Элеонора Спиридоновна!

– За отчетный период я проделала…

– Вы читали повестку дня?

– Читала, Валентин Аркадьевич!

– Что вы можете нам представить?

– Сейчас – ничего!

– Ах, вот как! А вы говорите – праздник! Какой там праздник!

Шорина перешла на крик:

– Я не могу больше здесь с вами сидеть, Валентин Аркадьевич! Через час Новый год! У меня дома гостей полная квартира, а я тут слушаю, какие мы идиоты, да про детский сад, да про ночной горшок! Все! Вы как хотите, а я пошла!

Шорина вскочила и выбежала из кабинета.

– Ах, вот вы как! Я так работать не могу! Я тоже пошел! – он подскочил к шкафу, резким движением распахнул дверцу и стал одеваться. – Делайте, что хотите! Это какой-то кромешный ад, а не кафедра! Средневековая камера для пыток! Все издеваются надо мной!

Последние слова он произнес, нахлобучив свою шапку «боярку» и наматывая на шею кашне дрожащей от злости рукой. Его лицо, шея, руки стали багровыми от гнева, подбородок дрожал.

– Ну, что же – мы тоже, наверное, пойдем, – спокойно сказал Кусков и направился к выходу, а за ним и все остальные.

Оттолкнув Феклушина, в кабинет шефа вбежала разъяренная Шорина в расхрыстанном зеленом пальто с куньим воротником и в норковой шапке, нахлобученной наспех набекрень.

– Все! – выкрикнула она в лицо Ампирову. – Такого издевательства я больше не потерплю! Мы здесь тоже люди! И семьи у нас есть! И личная жизнь! Я этот вопрос подниму, где следует!

– Хоть у самого Господа Бога, Элеонора Спиридоновна! Пустите! Я не желаю больше ни на кого из вас смотреть! – гневно кричал Ампиров, стуча по карманам в поисках ключей от кабинета.

Он выскочил в коридор, с трудом кое-как запер кабинет и побежал к туалету. А мы начали спешно одеваться, обрадованные тем, что еще успеем прийти домой до Нового года. Когда все уже были одеты, а Окин стал у выключателя, чтобы после выхода последнего преподавателя погасить свет, вбежал шеф, налившийся кровью, как индюк, и заорал, что было сил:

– Это саботаж! Издевательство над заведующим кафедрой! Вот плоды нашей работы! А еще людей учить пытаемся! Делайте, что хотите! Кто хочет – садитесь в мое кресло! Отныне оно свободно!

Он хлопнул дверью и выскочил, гремя по коридору своими массивными ботинками на тяжелой подошве с протекторами, как у вездехода. Окин захихикал.

– Нашей Шориной… ха-ха… нужно бутылку шампанского поставить. Выручила! Ну что, быть может, выпьем по этому случаю?

– Куда там – выпьем! Домой пора, – сказала Буланова и направилась к выходу. А следом гурьбой повалила вся кафедра.

 

Юлий Гарбузов.

22 января 1970 г., четверг.

Харьков, Украина