Увольнение


Увольнение

 

Пока еще свежи страсти моего вчерашнего увольнения, я попытаюсь выжать из этого заметку. Вижу, что уже тухнут. А почему? Опять из борьбы за существование погружаюсь в созерцание светил? Если в этом суть, то тема достойна пера. Смогу ли я себе и уважаемому читателю сказать всю правду? Не будет ли это следованием стереотипам? Ну и пусть. На одном лишь эксгибиционизме трудно построить текст. Нужна идея, увлечение, миф. Кстати, неполхо бы расширить материал. Попытаюсь описать всю цепь увольнений, свидетелем которых явился на последнем месте. Тогда можно рассмотреть увольнение как таковое и даже больше – позицию имплои. Я уже имел об этом интервью в фильме Юли Ивановой. Коротко тезис заключался в том, что все мы с каменными рожами наблюдали увольнение сотрудников, хотя вчера еще ходили на ланч и водили производственную дружбу, а сегодня имена их не произносятся вслух. Во страсти – как сталинские чистки. Да, имплои не может позволить себе настоящей дружбы как и вообще независимой общественной позиции. И эти две линии – личный прокрастинейшен и горько-смешная позиция имплои имеют прекрасную перспективу на слияние.

Продержался я полгода и вроде как должен получить ЮАй. Каждый день при этом я был готов к увольнению. Мысль скачет на мои постоянные за эти полгода раздумья об альтернативе нестабильному теперь программированию. Кривил я лицо и до сих пор кривлю от идеи переучиться в школьного учителя. Годовой курс на бакалавра образования с выдачей скулбордовской лицензии. Мое прежнее учительство в техническом вузе Украины, репетиторство и год здешнего полу-учительства меня радовали, но во-первых, я за пять лет уже свыкся с полурабочим имиджем инженерной профессии, во-вторых, боюсь по уши погрузиться в инфантилизм и подсесть на синекуру, после потери которой я ничто. Да и мой “духовный отец” Лимонов над позицией учителя Солженицина смеялся. В любом случае, это тот же имплои, собачка, возможно, чувствующая себя в данном случае немного более долговременным хозяином своей будки.

Нашел я эту прошлую работу неожиданно. Знакомый программист сказал, что вроде там нанимают. Я подал, меня вызвали. Помогло мне, что я в это время был на эмоциональном подъеме – мы с товарищем играли в начало интернетного бизнеса. И я весело с ними заговорил на своем эмигрантском языке, искренне заинтересовался интернетной торговлей. Они сказали, что им понавилось, как я общаюсь. Необычной мотивировки их решения я не знал и не предполагал, что такое бывает. Теперь проясняется, что главный технический менеджер, нанятый из Калифорнии, полукитаец-полулатинос, хотя и выросший здесь, чувствовал себя в окружении пятидесяти стеклянноглазых канадцев неуютно. Поэтому рационально для собственного укрепления и иррационально – просто в пику им он старался разбавить среду эмигрантами. Сначала я не понял, что именно ему и своему акценту обязан трудоустройством. Имел он гееватую внешность, странное имя из двух заглавных букв ЕК, так и произносимое как аббревиатура “и-кей” и иногда разил винцом, что заставляло меня же его сторониться. Этапы дальнейшего развития событий яснее всего проследить по увольнениям.

На общем собрании молодой миллионер хозяин между дел упомянул, что интернетный продавец такой-то больше не с нами, хотя он отличный работник, но направлял клиентов на личный веб сайт, а также много чего еще. Все смотрели серьезными лицами куда-то вперед, деталями, впрочем не интересуясь. Потом ЕК (буду лучше Икей писать) обмолвился, что переписка этого парня тайно отслеживалась сисадмином. Я не имел с этим парнишкой личной дружбы и вообще никого еще не знал, но отметил, что здесь, вероятно, должно быть много его друзей, а также в оправдание хозяину – открытость его заявленя. Однако, традицией открытость не стала, поскольку старикашка технический писатель исчез незаметно, и на мой вопрос его окружающие пожали плечами.

Настоящим событием стало увольнение самого столпа Икея. Признаюсь, что тогда особенно не испытывал к нему приязни, поскольку продолжал не понимать, зачем он привел в проект двух странных китайцев, когда вокруг столько гениальных “флуент спикеров” безработных на улице (я тоже хотел укрпляться, безуспешно пытаясь протащить таковых из числа друзей, веря, что протаскивание русского было бы неприличным). Китаянка его оказалась норовистой, и в душе я клял ее вместе с Икеем, проведшим ее по чисто формальному безальтернативному интервью, на котором я как идиот задавал ей вопросы. Хозяин созвал внеочередное собрание и объявил, что уволил Икея по причине, разглашать которую было бы непрофессиональным, но в остальном все остается по прежнему, и никто не должен опасаться увольнений. Думаю, большинство причины так и не узнало, я лично подозревал винный запах или протежирование кадров.

Пара месяцев без менеджера прошла неплохо. Тогда я считал основной своей проблемой китаянку, которая так меня достала, что я с радостью принял ее личный неожиданный соскок. Она вдруг обнаружила душевную болезнь, обвинив соседа рисовальщика в чтении своих имейлов, а на следующий день направив на него видеокамеру. Когда она шепотом попросила воспользоваться моим компьютером, мне уже было ее жалко как обреченную, а также появился интерес и уважение к ее независимой позиции инопланетянина противу нашего стада овечек. На моем десктопе остался текст ее бредового имейла, который я, впрочем, интерпретировал весьма по-земному – какой-то состоятельный китаец увлекался ей, что и объяснило ее неожиданно богатое облачение в должности программистки и наглое поведение в период безработицы. А теперь у того кончились деньги, что обострило ее шизофрению. Когда я вернулся с обеда, китайченок сообщил мне об ее увольнении с извечной улыбкой. 

С приходом слащаво-агрессивного менеджера полуиндуса Мика я уже вспомнил об Икее как о деде широкой души. Новый начал нахально тянуть людей из своего прошлого, увольняя прежних. Проходя по коридору, я увидел его у лифта, прощающегося с моим хорошим знакомым сербом Алексом. Алекс и мне сказал до свидания. Я не понял, что это было увольнением и сожалею, что не попрощался с ним по-человечески. Мик завел всех технарей в зал собрания и сообщил, что в виду изменения технического курса мы в лучших отношениях попрощались с четырьмя такими-то. Осознав, что трое из уволенных были сильными специалистами (сильнее многих оставшихся) и в отличных отношениях с коллективом, я вздогнул, уставился в контрастные белки главы собрания и спросил, что конкретно в них было не так. Тот ответил уклончиво, что часто люди не осознают процесса создания софта. Меня эта фраза, возможно, усыпила, польстив тем, что я, выходит, знаю. Однако, думаю, ему мой вопрос не понравился. Постепенно появившиеся новые лица, проведенные, опять же, безальтернативно, мне показались слабее прежних.

Я продолжал чувствовать себя достаточно нужным и укрепленным, и даже когда увидел  атаку на себя, мер принять не успел. Характерно, что моя очередь наступила раньше китайченка, пользующегося явной репутацией новичка. Мик уже привел нового китайца, радостно встретившего здесь троих “своих”. Теперь я понимаю, что до последнего он колебался, кого выбрать на увольнение – меня или китайченка. Тут я должен признать, в чем уступил. Во-первых, мне вовсе необязательно было выпячивать грудь и подчеркивать независимый тон в ответ на задирания индуса. Во-вторых, в виду упертости и негибкости я оградил себя рамками обязанностей, а мне бы за все хвататься, прислушиваясь к ветру. И лень, конечно… Утром я увидел, начальник проекта пытается меня спасти, предлагая Мику поручить мне то-то. С благодарностью и уважением отмечаю я это благородство собрата имплои (“мой командир меня почти что спас”). У меня оставалась слабая последняя надежда схватиться за это задание, но я этого не осознал и принял равнодушно. И вот он попросил меня задокументировать сделанное. Сомнений уже не оставалось, и я позвонил знакомым посоветоваться, что можно предпринять, полагая однако, что на документацию у меня есть еще день, что не смогу залогиниться только завтра утром. Попытался личный архив спасти по сети на домашнюю машину, но та была отключена. Уничтожить не успел. Помню, во время увольнения три года назад менеджер полез в мои файлы. Итак, я уныло создал страничку документа, но Мик подошел ко мне неожиданно скоро. При этом мне нравилось хотя бы то, что он проигрывал психически и избегал моего взляда. Его слова я знал наперед и повел дискуссию о компромиссах и возражениях, что без меня они не смогут ни то ни это, потом повлек в отдел кадров узнать про ЮАй. Кадровица солнечно улыбалась как при приеме на работу. Высчитала, что полгода набралось, и мило объяснила процедуру получения последних бумажек. Все ждали моего физического выхода за дверь отдела кадров, но я сбивчиво продолжал выяснять подробности. Наконец, под конвоем индуса я проследовал к своей машине забрать вещи.

            – Я хочу попрощаться с людьми, с которыми работал.

            – Вам лучше сделать это по телефону.

Думаю, это он смалодушничал, звонки ему тоже нежелательны. Да ладно, им и самим мои звонки не нужны. Однако, многие из окружающих солидарно прощаются. Десять раз готовый к ситуации, я выхожу с четким планом обегания учреждений по пособию и поиска подработок на танцах и пицце. Но самое неприятное – мысль о возможной необходимости кардинальной перемены пути. Надо заставить себя поехать в этот ЭсЭфЮ, теперь на счет не аспирантуры, а школьной программы этой дебильной. Год для этого в минус надо идти и в бюрократию влазить. Неприятно, если годы не туда инвестированы. А еще горше, что это выбор между имплои и имплои. Хрен редьки не слаще. Но может, это мое последнее убежище как венская библиотека для Казановы, где он провел последние 17 лет жизни, спасшись от настигшей его бедности, и расплатился с миром за это убежище своими мемуарами? Но он пытался там еще рыпаться, бунтовать, уходил один раз… Так и мне – вырваться бы из коридора, постылого этого расписания. В мутку какую влезть, орбести независимую позицию, стать главою клана, мафии, семейного бизнеса или в писатели вырасти. Но я уже готов к худшему. Да, имплои – это, как оказалось, не самое плохое. Все будет только хуже. Бороться до последнего в любой ситуации – это все, что мы можем противопоставить социальной обреченности.

 

Борис Гарбузов, 5 октября 2002 года